Исповедь монаха - Питерс Эллис - Страница 4
- Предыдущая
- 4/46
- Следующая
— Давным-давно, еще послушником, он одно время помогал мне возиться с моими травками, — сказал Кадфаэль, когда они прошли мимо заснеженных грядок и вышли на обширный монастырский двор. — Это я снова о Хэлвине. У меня самого тогда только закончился срок послушничества. Но я-то ушел в монастырь на пятом десятке, а ему едва восемнадцать стукнуло. В помощники ко мне его определили, потому как он грамоту разумел и латынь у него от зубов отскакивала, а я после трех-четырех лет учебы науку только-только стал постигать. Семья у него родовитая, и земля есть — со временем он унаследовал бы поместье, если б остался в миру. А так все отошло какому-то двоюродному брату. Мальчишкой его, как водится, отдали в графский дом, и там он служил письмоводителем — способности к наукам и счету у него были недюжинные. Я часто удивлялся про себя — что заставило его пойти по другой стезе? Но у нас об этом не принято спрашивать, таков неписанный закон. Это зов, который вдруг ощущаешь и противиться которому бессмысленно.
— Было бы проще и разумнее с самого начала определить юнца в скрипторий, коли он такой ученый, — заметил Хью тоном рачительного хозяина. — Мне доводилось видеть его работы — глупо заставлять его делать что-то другое, глупо и расточительно!
— Все так, но его совесть, видишь ли, не давала ему покоя, и пока он не прошел все стадии рядового послушничества, он не угомонился. Три года он трудился у меня, потом два в приюте святого Жиля — ходил за больными и увечными, потом еще два работал в садах Гайи, а после помогал пасти овец в Ридикросо, и только тогда остановился на ремесле, которое, как мы знаем, подходит ему гораздо более прочих. Однако и поныне, сам видишь, он не желает пользоваться привилегиями на том основании, что его руке подвластны кисть и перо. Если другие должны подвергать себя опасности, скользить и оступаться на заснеженной крыше, значит, и он тоже должен. Честно сказать, не самый страшный недостаток, — признал Кадфаэль, — но он во всем доходит до крайности, а устав этого не одобряет.
Тем временем они пересекли двор по направлению к надвратной башне, где Хью привязал своего коня — рослого, костистого, серого в яблоках конягу, которого он предпочитал всем прочим и который мог бы с легкостью нести на себе не одного, а двух-трех таких седоков, как его худощавый хозяин.
— А снега-то сегодня не будет, — сказал Кадфаэль, вглядываясь в дымку на небе и поводя носом, будто принюхиваясь к легкому, словно усталому ветерку, — ни сегодня, ни в ближайшие несколько дней, так мне кажется. И серьезных морозов тоже — поморозило, хватит уж! Дай бог тебе удачи — чтоб твое путешествие на юг прошло сносно!
— На рассвете тронемся. И, с божьей помощью, к Новому году вернемся. — Хью взял поводья и легко вспрыгнул в высокое седло. — Хорошо бы оттепель немного задержалась, пока вы не приведете в порядок крышу. Надеюсь, так и будет! И навещай Элин, она тебя ждет.
Он поскакал за ворота, оставляя за собой гулкое эхо. В морозном воздухе мелькнула и погасла выбитая копытом яркая искорка. Кадфаэль повернул назад и направился к дверям лазарета, чтобы глянуть, достаточно ли целебных снадобий в медицинском шкафчике брата Эдмунда. Еще какой-нибудь час, и поползут сумерки — такая пора, самые короткие дни в году. Выходит, брат Уриен и брат Хэлвин нынче последними работают на крыше.
Как это случилось, так никто до конца и не понял. Брат Уриен, точно исполнивший приказ брата Конрадина спуститься на землю по его команде, позднее пытался восстановить наиболее вероятный ход событий, но и он признавал, что полной точности тут быть не может. Конрадин, привыкший к тому, что другие беспрекословно ему подчиняются, и справедливо полагавший, что ни один человек в здравом уме не станет по доброй воле подставлять себя лютому холоду дольше положенного срока, попросту выкрикнул команду спускаться и, не дожидаясь, пока ее исполнят, стал подбирать остатки набросанных за день плиток, дабы они не мешались под ногами у его подручных, когда они спустятся на землю. Брат Уриен благополучно перелез с опасного ската на доски лесов и, осторожно нащупывая ногой перекладины, спустился по длинной лестнице вниз, рад-радехонек наконец освободиться от тяжелой повинности. Физически он был крепок, от работы не отлынивал и, хоть специальных навыков не имел, опирался на изрядный жизненный опыт; однако же он не видел большой нужды делать сверх того, что от него требовали. Став на землю, он отошел на несколько ярдов и закинул голову — посмотреть, насколько они продвинулись, — и тут увидел брата Хэлвина, который вместо того, чтобы спускаться по короткой, укрепленной на скате лестнице, напротив, полез выше и, сильно отклонившись всем корпусом в сторону, приготовился стряхнуть с крыши очередной пласт снега, пытаясь обнажить скрытые под ним плитки кровли. По-видимому, он по какой-то причине заподозрил, что в той части кровля тоже повреждена, и вознамерился очистить ее от снега и предотвратить новую беду.
Толстенный, с закругленными краями пласт снега сдвинулся, скользнул вниз, по пути собираясь в складки, и обрушился — частью на край верхней площадки лесов и стопку приготовленных на замену плиток, частью, перевалившись через край крыши, на землю. Конечно, трудно было предугадать, что промерзшая масса снега уже не так крепко, как прежде, держится на плитках, да и скат был крутой — вот она и съехала монолитным пластом, разбившимся в пыль при ударе о леса. Хэлвин не рассчитал: вместе со снегом по скату заскользила и лестница — та же масса снега прежде как раз и придавала ей устойчивость. Хэлвин сорвался с лестницы и покатился вниз, опережая ее, задел край верхней площадки лесов и, даже не вскрикнув, рухнул на лед канавы. Следом за ним неслась снежная лавина и увлекаемая ею лестница — от страшного удара дощатая площадка разлетелась на куски, и распростертое внизу тело в одно мгновение оказалось под грудой снега, обломков досок и тяжелых, с острыми краями сланцевых плиток.
Брат Конрадин, еще возившийся у самого основания лесов, едва успел отскочить в сторону и несколько секунд стоял ослепленный, недоумевающий, в облаке снежной пыли. Брат же Уриен, находившийся значительно дальше и уже было открывший рот, чтобы позвать заработавшегося напарника — стало быстро темнеть, — успел только крикнуть «Берегись!» и рванулся вперед, так что снежный ком краем задел и его. На ходу отряхиваясь и по колено утопая в снегу, они одновременно, с двух сторон кинулись к брату Хэлвину.
Едва взглянув на него, брат Уриен побежал звать на помощь Кадфаэля, а Конрадин помчался в другую сторону — к монастырскому двору, где первого встретившегося ему монаха послал за братом Эдмундом, попечителем монастырского лазарета. Кадфаэль был у себя в сарайчике — закладывал на ночь дерном тлеющие угли в жаровне, — когда, громко хлопнув дверью, на пороге возник брат Уриен: его удрученный, встревоженный вид яснее ясного говорил, что принес он плохие новости.
— Поспеши, брат! — сказал он без лишних предисловий. — Брат Хэлвин свалился с крыши и разбился.
Кадфаэль, тотчас смекнув, что все расспросы лучше отложить на потом, молча схватил с пола последний кусок дерна, наспех положил его на угли и стащил с полки толстое шерстяное одеяло.
— Насмерть? Поди не меньше сорока футов пролетел, бедняга, небось еще покалечился о леса, и внизу ведь голый лед! Но, если ему повезло, он мог попасть в сугроб — снегу полно, к тому же с крыши тоже набросали — может, все и обойдется?
— Дышит пока. Но насколько его хватит? Конрадин послал за подмогой. Эдмунда тоже должны были известить.
— Идем! — Кадфаэль первый выбежал из дому и что было духу ринулся к пешеходному мостику над протокой, потом вдруг резко остановился и рванул напрямик, по узкой насыпи, разделявшей монастырские пруды — там, в конце насыпи, протоку было легко перепрыгнуть и, главное, он быстрее оказался бы возле Хэлвина. Со стороны главного двора навстречу им приближались огни зажженных факелов — то был брат Эдмунд с двумя подручными, которые тащили носилки. Вел их за собой брат Конрадин.
- Предыдущая
- 4/46
- Следующая
