Улица Пяти Лун - Питерс Элизабет - Страница 42
- Предыдущая
- 42/53
- Следующая
Толстуха издала сочувственный возглас. Женщины любого возраста, любой национальности и любой комплекции питают слабость к золотоволосым типам с мальчишескими лицами. А уж если эта смазливая физиономия слегка испачкана кровью...
— Ах, бедняжка, бедняжечка! Ах, малыш, как же ты так?
Опершись о заднюю дверцу, «малыш» одарил толстуху долгим взглядом. В голубых, как у младенца, глазах сквозила вселенская скорбь. Он слабо улыбнулся:
— Я упал, синьора. Благодарю вас... вы очень добры...
Толстуха кинулась к Джону, чтобы поддержать бедняжечку. Лицо Джона, несмотря на загар, было землистого оттенка, губы кривились в мужественно-страдальческой улыбке. Будь на его месте кто-то другой, я бы тоже растаяла от сочувствия. Но поскольку это был Джон, я не стала торопиться и спокойно сказала:
— Схожу-ка за доктором.
— Нет, со мной все в порядке. Мне просто надо немного отдохнуть.
— Где? — осведомилась я. — Мы не можем пойти в гостиницу в таком виде. Тем более что у нас нет денег.
Видимо, толстуха немного понимала английский.
— Моя дочь сдает комнаты, — проквохтала она, нежно прижимая мученика к себе. — Ее квартира как раз за углом.
По лицу торговки было видно, что природная осторожность борется в ней с материнским инстинктом. Джон напоминал святого Себастьяна, только без стрел, — такой же благородно-страдальческий вид.
— У нас есть деньги, синьора. Немного, но мы не можем принимать подаяние. Возьмите, пожалуйста, — пробормотал он. — Мне кажется, я способен дойти сам...
Он протянул горстку скомканных купюр.
Все мои деньги лежали в сумочке, оставшейся на вилле. По своей глупости я совсем забыла, что, в отличие от женщин, мужчины таскают всякий хлам в карманах. В любом случае в гостиницу я идти не собиралась, поскольку моей целью был полицейский участок. У Джона, судя по всему, на уме было совсем иное.
Ничего поделать я уже не могла. К этому времени мы собрали целую толпу. Римляне, как и все жители больших городов, довольно циничны, но в любом большом городе (даже в Нью-Йорке) всегда соберешь некое количество жаждущих помочь, если ты молод и красив. Услужливые руки подхватили страдальца с двух сторон и поволокли его в указанном женщиной направлении. Ничего не оставалось, как плестись следом, хотя меня обуревали самые мерзкие и дурные подозрения. Подлый Смит явно собирался снова обвести вокруг пальца одну доверчивую дурочку.
Квартирка была старой и бедно обставленной, но чистой. Железная кровать, сосновый туалетный столик, два стула с прямыми спинками и умывальник. Над кроватью висело изображение святой Екатерины, принимающей кольцо от младенца Иисуса. Я вновь забормотала, что надо бы вызвать врача, но на меня накинулись наши добровольные помощники, которые уже считали нас всех большой счастливой семьей. Здешний люд вызывает врача лишь тогда, когда пациент стоит одной ногой в могиле. Немного вина, немного супа, немного спагетти, и бедняжечка быстро пойдет на поправку. Шишка у него на лбу, конечно, болит, но никаких серьезных повреждений нет. Немного вина, немного супа, немного спагетти...
Наконец мне удалось избавиться от доброхотов. Закрыв за ними дверь, я повернулась к Джону, который бревном лежал на кровати и тупо глазел на испещренный трещинами потолок.
— И все-таки я вызову доктора... По пути в полицию.
— Погоди! — Он привстал с проворством, которое подтвердило мои худшие подозрения. — Давай сначала все обсудим.
— Тут нечего обсуждать. Я тебе уже сказала, что собираюсь сделать. Чем дольше мы будем ждать, тем больше у Пьетро возможностей уничтожить следы в мастерской.
— Сядь!
Он резко дернул меня за руку. Я шлепнулась на кровать.
— Ох, Вики, я сделал тебе больно?
— А ты хотел?
— Нет, что ты... Извини. Но ты так своенравна...
Джон спустил ноги с кровати, так что теперь мы сидели бок о бок. От резкого движения его лицо еще больше побледнело. Наверное, он преувеличивал свою слабость, но в то же время это не было чистой воды притворством.
— Ты действительно хочешь сдать меня полиции? — спросил он с легкой кривой улыбкой. — После всего, что нам пришлось вместе пережить?
— Да уж, угораздило тебя связаться со мной, — ворчливо признала я. — Наверное, куда проще было бы бежать одному. Черт, Джон, я вовсе не хочу быть доносчицей, но разве у меня есть выбор? Я не могу допустить, чтобы мошенники вышли сухими из воды. И мне непонятно, почему ты так заботишься о них. Они же пытались тебя убить!
Джон усмехнулся:
— Не думаю, что они вкладывали в это что-то личное.
— Личное, неличное, какая разница? Как я могу отпустить тебя, когда даже не знаю, что ты сделал? — В моей душе нарастающий гнев мешался с угрызениями совести. — Если бы ты рассказал мне, в чем состоит замысел, если бы у меня был иной выбор...
— Наконец ты заговорила разумно.
— Так ты мне расскажешь?..
— Да.
— Хорошо. Тогда ложись, ты отвратительно выглядишь.
Джон подчинился. Я пристально смотрела на него. Поразительно, как этот человек умел напускать на себя невинный вид. Голубые-преголубые наивные глаза, под которыми залегли трогательные тени. Джон улыбнулся, и его тонкое лицо вмиг преобразилось: вместо святого Себастьяна передо мной был прохиндей Меркуцио.
— Я родился в бедной, но честной семье, — начал он.
— А посерьезнее нельзя?
— Я совершенно серьезен. Мои родители жили в крайней нужде. Они принадлежали к мелкому дворянству, к безземельному, к сожалению, дворянству. Только несколько жалких акров вокруг фамильного домишки, которому осталось каких-то лет пять, прежде чем жучок-древоточец окончательно съест его. Ты представляешь себе, сколь ужасно подобное сочетание нищеты и аристократизма? Я не мог получить место...
— Бред собачий! — грубо оборвала я, изо всех сил борясь с завораживающим взглядом этих васильковых глаз. — После Второй мировой классовые барьеры рухнули даже в Англии. Герцог Бедфордский продает сувениры туристам, посещающим его величественный особняк, так что теперь может работать всякий...
— В любом случае, стоило попробовать, — сказал Джон мягко. — Но ты, конечно, угадала истину. Все дело в том, что я питаю непреодолимую неприязнь к заурядному и скучному труду. Такой уж у меня психологический выверт. Если бы ты знала мою мать...
— Это оправдание можешь смело вычеркнуть. Я не верю в дурацкую теорию, будто извращенцы и преступники — это невинные продукты испорченного общества. Меня, как женщину, достали попытки возложить на бедных матерей ответственность за все преступления, совершенные со времен Каина и Авеля.
— Вероятно, Ева не была объективной мамашей, — протянул Джон. — Она всегда больше любила Авеля. Естественно, братец был недоволен... Мою мамочку зовут Гиневра.
Я так и застыла с открытым ртом, а потом зашлась в безудержном хохоте.
— Ты безнадежен, Джон! Неужели это настоящее имя?
— Да.
— Тогда у тебя действительно есть оправдание.
— Мы происходим из древнего корнуольского рода, — объяснил Джон. — Древнего и пришедшего в упадок. Однако, положа руку на сердце, я не могу списывать все свои грехи на бедную мамочку. Она отличная старушенция, даже если и похожа на Джудит Андерсон в роли безумной экономки. Нет, мои грехи — это мои грехи. Я просто не могу довольствоваться честной работой. Это так скучно.
— А мошенничество — это не скучно?
— Ну, на этот раз план и впрямь не столь оригинален, как мои прошлые подвиги. В одном случае, правда, вышла загвоздка... но, наверное, лучше об этом не вспоминать. Впрочем, тогдашний план был блестящим. И почти сработал. Он не удался лишь потому, что я оказался слишком наивен и не ведал, сколько порочности таится в людских сердцах. А если точнее, в сердце моего партнера.
— Мне кажется, что ты так и не преодолел эту свою слабость, — вежливо напомнила я.
— Очень верно замечено. Я просто обязан стать более циничным. Но нынешний план выглядел почти совершенным, ни одного изъяна. В Лондоне со мной связался один мой знакомый... прошу прощения, не стану называть имен. Другие меня не волнуют, но этот человек — хороший парень и к тому же друг.
- Предыдущая
- 42/53
- Следующая
