Ночной поезд в Мемфис - Питерс Элизабет - Страница 66

• Предыдущая
• 66/94
• Следующая

— Откуда... — Я осеклась. Ему очень хотелось произвести впечатление: полуулыбка и холодно-насмешливый взгляд были столь выразительны, что мне не оставалось ничего другого, как изобразить глупенькую болтушку, чтобы он мог терпеливо и снисходительно мне все разъяснить. — Где была эта записка?

Джон милостиво кивнул, словно учитель тупому ученику, наконец начавшему хоть что-то соображать:

— На столе. Кто-то поднял и разгладил бумажку.

— Значит, Шмидт выбросил ее в корзину или на пол, предварительно опрокинув на нее что-то съестное?

— Опрокинув намеренно, — уточнил Джон, поощряя мои умозаключения.

— Хотел заставить кого-то поверить, что он выбросил записку потому, что она мокрая, липкая, на ней ничего невозможно разобрать, и написал другую, — начала я, вышагивая по комнате. — Он знал, что рано или поздно его найдут. Меня не было уже... — я взглянула на часы, — более пяти часов, а они начали искать нас сразу после полудня, то есть у них было достаточно времени, чтобы обшарить все гостиницы в Луксоре. Шмидт зарегистрировался под собственным именем...

— Если бы у него хватило ума, а я должен признать, что в уме ему не откажешь, он покинул отель вскоре после твоего ухода. Загримировавшись и переодевшись, насколько я знаю нашего дорогого Шмидта. Давай-ка посмотрим. Что бы я сделал потом? Околачивался бы в вестибюле в надежде, что ты вернешься раньше, чем они засекут его местонахождение, и был бы готов незаметно исчезнуть, если они придут первыми. К тому времени он уже обменял чеки и забрал из регистратуры паспорт.

— И они появились первыми.

— И обнаружили выброшенную записку. — Любопытство в глазах Джона по мере этих рассуждений сменялось восхищением. — Понимаешь, что придумал наш эльф? Этой запиской он не только ввел их в заблуждение, но и попытался спасти тебя в том случае, если тебя схватили. Пока улики против них в руках Шмидта, им незачем причинять тебе вред. Более того, у них есть все резоны содержать тебя в целости и сохранности, чтобы попытаться вступить в сделку со Шмидтом: молчание или хотя бы отсрочка в обмен на тебя. — Он сделал паузу и выдал любимый номер своего репертуара: — Я и сам бы лучше не придумал!

— Значит, ты считаешь, что он не вернулся в дом Лэрри?

— Только не наш Шмидт. Сбежала ли ты или в плену, он принесет тебе больше пользы, оставаясь на свободе. — Джон вернулся к изучению записки. — Кажется, больше ничего, но я нисколько не удивился бы, если бы... Секундочку. А это что?

— Ну, та липкая пакость разбрызгалась, — объяснила я, наблюдая, как он разглядывает на свет неисписанную часть листа.

— Однако брызги подозрительно складываются в определенный рисунок, — пробормотал Джон.

— Попробуй соединить точки, — саркастически посоветовала я.

Джон испустил победный клич:

— Именно! Взгляни-ка.

Взяв ручку, он начал чертить, но не соединительные, а параллельные линии — пять параллелей. Это прояснило смысл странных брызг: они оказались нотами.

— Ключ не обозначен, — задумчиво сказал Джон. — Предположим, тональность до-мажор, и отдельных знаков нет, их и впрямь было бы трудно изобразить... — Он начал насвистывать. — Ну как, задевает чувствительную струнку?

— Пожалуйста, постарайся обойтись без колкостей, — критически заметила я. — Нет, мне эта мелодия незнакома.

— А если так? — Он чуть-чуть изменил мотив, добавив, видимо, несколько диезов и/или бемолей.

— Пустая трата времени, — проворчала я. — Быть может, Шмидт и умник, но если это одна из его любимых песен, ты никогда не догадаешься, какая именно, потому что во всем его дурацком репертуаре не более трех-четырех мелодий, и все кантри-песни он исполняет на эти мотивы.

Джон тяжело опустился в кресло:

— Боже мой, мне следовало догадаться раньше.

— Что? Что?

Он попытался объяснить, но расхохотался и никак не мог остановиться.

— Если египтяне не наградят его медалью, я сделаю это сам. И расцелую в обе щеки. Он сел на ночной поезд в Мемфис.

Комната была очищена от всех личных вещей то ли самим Шмидтом, то ли гипотетическими субъектами, о которых говорил Джон и которых я не могла толком для себя идентифицировать. «Они», однако, перестали быть такими уж гипотетическими, когда мы провели свой собственный обыск. Сделано все было очень аккуратно. Сомневаюсь, чтобы Шмидт сам зачем-то снял с кровати матрас, а потом положил его обратно и застелил постель. Обыскивали комнату, вероятнее всего, мужчины: они не потрудились подоткнуть простыни.

— А в Мемфис ходит ночной поезд? — поинтересовалась я, обследуя ящики прикроватной тумбочки.

— Есть один, каирский. Скоро отходит, — сказал Джон, выходя из ванной. — Здесь ничего. А что в комоде?

— Только сувениры, которые он сегодня купил. — Сумка с Нефертити лежала сверху, я вывернула ее наизнанку и вытрясла. — Он забрал даже какие-то мелочи — косметику, солнечные очки...

— Шоколадки, яблоки и имбирное печенье?

Я не хотела вспоминать о ночи, проведенной в заброшенной церкви, где мы ели всякую ерунду, завалявшуюся в моей сумке. Когда-нибудь придется что-то делать с трещинами, образовавшимися в моих крепостных стенах, но не сейчас, когда до безопасного места четыреста миль и Шмидт Бог знает где и что делает, и Мэри полна решимости найти старых знакомых.

— Мог бы оставить нам немного денег, — заметила я.

— Не мог. Он не мог оставлять здесь ничего ценного. Смысл записки — убедить их в том, что ни он, ни ты сюда не вернетесь.

— Да, наверное, — согласилась я.

— Ну, тогда все. Кроме нескольких туристических проспектов, больше ничего нет. Я пойду первым, а ты вызовешь лифт снова. Буду ждать в машине.

Но когда я вышла из лифта в вестибюле, он стоял неподалеку, поглядывая на часы, будто ждал кого-то, кто опаздывал. Незаметным кивком он обратил мое внимание на стойку администратора. Сначала я увидела Фоггингтон-Смита, который стоял с непокрытой головой и, озабоченно хмурясь, разговаривал с администратором. Администратор отрицательно качал головой. Он смотрел не на Пэрри, а на его спутницу. Со спины я видела лишь что-то белое — меховое манто, длинное вечернее платье и крашеные белые волосы.

Я спряталась за ближайшую колонну. Джон не спеша направился ко мне и остановился, чтобы прикурить.

— Твои? — спросил он.

— Нет, не думаю. Может быть, твои?

— В данной ситуации мы должны считать, что все, кто не с нами, против нас. Иди к ближайшему выходу, только не беги.

Больше ничего и не оставалось: прячась в этом сомнительном убежище за колонной, я вызвала бы больше подозрений. Проходя через вестибюль, я чувствовала себя так, словно на меня наведен мощный прожектор, поэтому, когда кто-то возник на моем пути, я чуть не выскочила из Фейсаловых сандалий, которые были мне велики.

— Извините, юный друг.

Я дико зыркнула назад, но потом поняла, что «юный друг» — это я сама. Говоривший оказался седовласым американцем в красной феске. Он хотел узнать, где я купил свою рубашку. По наивности я поняла, что это не единственное, чего он хотел, лишь после того, как он предложил вместе выпить и договориться.

Я уже готова была объяснить ему, куда он должен идти вместе со своей выпивкой и феской, как проходивший мимо нас Джон больно ударил меня кейсом по ноге. Это было, как выражаются поэты, знаком свыше. Я нечленораздельно прорычала что-то своему поклоннику и ринулась за Джоном.

Машины я достигла уже бегом, и мотор уже работал. Джон втащил меня внутрь.

— Полоумная баба! — сердито рявкнул он. — Зачем ты остановилась? Фоггингтон-Смит мог тебя заметить.

— Что же делать, если я в любом облике неотразима для мужчин, — запыхавшись, ответила я, падая ему на колени. Фейсал заложил крутой и, несомненно, запрещенный в этом месте вираж, развернув машину в обратном направлении.

Джон посадил меня прямо.

— Мне лично не составляет труда противиться влечению, пока ты в этом костюме.

• Предыдущая
• 66/94
• Следующая