Опасное окружение - Питерс Натали - Страница 80
- Предыдущая
- 80/115
- Следующая
Временами рабы собирались вместе. Мы разговаривали и пели. Я рассказала свою историю, рассказала о Франции и о «Красавице Чарлстона». Многие узнали капитана Фоулера. Чернокожие слушатели качали головами, дивясь превратностям судьбы, занесшей меня на эту забытую Богом ферму. Я в подробностях расписала им красоты замка Лесконфлеров, свою привольную жизнь у Лафита. Рабы охали и ахали, слушая рассказы о моих пиратских забавах. Лафит был для них настоящим героем, как, впрочем, и для меня.
Я рассказала моим товарищам по несчастью и о восстании рабов на Гаити, о том, как черные сбросили своих белых угнетателей. Этим рабам не пришлось убегать, чтобы обрести свободу: они добыли ее для себя и своих детей сообща, раз и навсегда, вырвали ее у белых хозяев, пусть ценой собственной жизни.
Когда я закончила рассказ о гаитянах, лица моих слушателей засветились надеждой.
– Но их были сотни, – возразил Аира, – а нас осталось только около двадцати.
Мечта о свободе гасла, стоило лишь подумать о Хеннесси, его собаках и ружьях.
Я обвела взглядом собравшихся.
– Да что вы! – воскликнула я. – Он всего лишь человек! Он один, а нас много! И такого негодяя, пожалуй, не сыскать. Почему вы так трусливы?
Мои слова были встречены молчанием.
– Вы все знаете, на что он способен, – продолжала я. – Все происходит у вас на глазах. Исаак не может ходить. Милли едва таскает ноги от голода и болезни. Айра, помнишь, он сломал тебе руку. Просто так, для забавы. А ты, Джесс, у тебя тоже клеймо, как и у меня. Разве в вас нет ненависти? Я ненавижу его, ненавижу всеми фибрами души.
– Они убьют вас за то, что вы осмелились поднять руку на хозяина, мисси. Я видел, как другие ребята болтались на деревьях: они убили хозяина и убежали.
– Он не мой хозяин, – с нажимом произнесла я. – Я свободна, что бы он ни сотворил с моей душой и телом. Слышите? Я все равно убегу рано или поздно, клянусь.
Я подошла к окну. На дворе падал снег. Я была одинока в своей ненависти и отчаянии. Один за другим рабы расходились по своим баракам. Когда мы остались одни, Анна сказала:
– Эти разговоры не доведут до добра, мисси. Если хозяин узнает…
– Мне все равно, – запальчиво перебила я. – Неужели ты не понимаешь? Что с вами происходит? Вы – как овцы, как ягнята, которых ведут на бойню. Я убью его. Убью. И буду этим гордиться. И пусть меня повесят!
– Они вас не повесят, – тихо сказала Анна. – Вы – белая, а белых они не вешают.
Мы посмотрели друг другу в глаза. Гнев мой погас.
– Прости, Анна, – сказала я. – Не знаю, что на меня нашло.
– Вы просто никогда не были рабыней, мисси, – сказала Анна. – Вам труднее, вы знаете, что такое свобода.
Зима свирепствовала. Холод и мрак сковали наши души. Казалось, весна уже никогда не наступит. Хеннесси наведывался в бараки каждый день, когда был дома, просто для того, чтобы пересчитать нас по головам. Он ни разу не сказал мне ни слова, и я была ему за это благодарна, однако временами он отсылал Анну и насиловал меня. Я придумала для себя игру и всякий раз, когда он использовал меня, представляла его смерть, и это помогало мне выжить.
В декабре Анна приходила к хозяевам присмотреть за младенцем.
– Он очень слабенький, – рассказывала она мне. – У Марты ни капли молока, а коровье мальчик не пьет. Он не доживет до весны.
Потеряв ребенка, Марта едва не лишилась рассудка. Даже до наших бараков доносились ее траурные причитания и плач.
Весной Эдвард Хеннесси не повез меха в Уилинг, а продал заезжему торговцу. Все с большей неохотой он покидал дом. Я стала замечать за ним странности. Настроение его менялось ежечасно, он отдавал приказания, которые противоречили друг другу, и наказывал, когда мы не подчинялись.
Временами на него накатывала ярость, иногда он погружался в мрачную меланхолию. Он становился все более подозрителен и мелочен, ходил вонючий, небритый и вечно пьяный.
Когда земля оттаяла, настала пора посевной. Однажды после полудня, разбивая каменистую землю мотыгой и кляня Хеннесси при каждом взмахе, я заметила, что всего в десяти шагах от меня работает Марта. Жена хозяина или рабыня, белая или черная – Хеннесси не делал различий. Он не щадил ни тел наших, ни рассудка, ни душ.
– Я вам сочувствую, – сказала я, повинуясь внезапному душевному порыву, – из-за ребенка.
– Сочувствуете? – переспросила она, подслеповато моргая. – Не надо. Ему лучше там. Хотела бы я уйти вместе с ним.
– Так не может продолжаться, – сказала я. – Что-то должно произойти, и жизнь изменится.
– Вы так думаете? – Голос Марты был глух и безжизнен. – Я жила этой верой десять лет. Каждый день я говорила себе, что Бог должен положить конец моим страданиям. Но напрасно. Конец наступит только со смертью, не раньше.
Но конец наступил. Это случилось в июне. Боб, негритянский паренек, купленный Хеннесси на деньги, вырученные за мех, попытался убежать. Хеннесси пустил следом собак и привел его несколькими часами позже. Он привязал раба к забору поблизости от наших бараков, там, где начиналось поле. Всех нас выгнали смотреть на экзекуцию. Мы собрались в плотное молчаливое кольцо. Хеннесси вынес из дома огромную плеть, которой загоняют быков. Из-за пояса у него торчал пистолет.
Солнце палило, не было ни ветерка, тишину нарушали лишь учащенное дыхание юноши да негромкий топот наших босых ног, переминающихся в пыли. Марта тоже была здесь, но Дженни она предусмотрительно заперла в доме.
Хеннесси замахнулся и со свистом опустил бич на обнаженную спину негра. На месте удара появилась кровавая полоса. И в это мгновение что-то сместилось во времени и пространстве. Хеннесси занес плеть, и вместо чернобородого грязного фермера я увидела капитана Фоулера. Люди, невольные зрители экзекуции, из чернокожих рабов превратились в очерствелых моряков, матросов «Красавицы Чарлстона». И били не Боба, нет, били раба, которого я позже нарекла Джозефом.
При втором ударе Фоулера из моего горла вырвался крик.
– Мерзавец, – завизжала я, – дьявол, кровожадное чудовище!
Он повернул ко мне лицо на долю секунды. Его глаза горели, как красные уголья, он рявкнул, приказывая мне замолчать. В этом лице не осталось ничего человеческого – одна лишь животная ярость.
Анна положила руку мне на плечо.
– Т-с-с, хотите быть следующей?
Я потеряла чувство реальности, уже не понимая, где я – на «Красавице Чарлстона» или на ферме в глухих лесах.
Очередной вопль жертвы послужил для меня сигналом к действию. Я вырвалась из рук испуганной Анны и встала между хозяином и рабом.
– Прекрати! – закричала я, хватаясь за бич. Хеннесси презрительно смерил меня взглядом и одним движением отшвырнул прочь, словно докучливое насекомое. Вмиг я очутилась на земле. Надо мной раздался дьявольский смех, свистнула плеть, я откатилась в сторону, и удар лишь поднял пыль рядом со мной.
– Не лезь, девка, – предупредил хозяин, – не то и тебя выпорю.
И снова он опустил кнут на спину бедняги. Крики парнишки слабели. Спина его превратилась в сплошное кровавое месиво.
Я вновь бросилась на Хеннесси, но на этот раз, когда он отшвырнул меня, в руках у меня был его пистолет. Я упала на землю.
– Ты подохнешь, стерва, – просипел он. – Я долго ждал этого часа.
Я подняла пистолет и не целясь выстрелила.
В центре его опаленного порохом лба показалась красная дырочка. Кровь заполнила отверстие, вздулась красным пузырем и струйкой потекла по лицу. Раздался чей-то истошный крик, Хеннесси закачался и рухнул на пропитанную кровью землю у ног своего раба.
Я поднялась и подошла к своему, теперь уже мертвому мучителю. Ненависть ушла. Я не чувствовала ни жалости, ни раскаяния. Скривив рот, я плюнула в лицо мертвеца и недоверчиво оглядела молчаливую толпу. Встретившись с Мартой взглядом, я прочла в ее глазах прощение всех моих грехов. Затем я швырнула пистолет в пыль и, раздвинув толпу, пошла к лесу, ни разу не оглянувшись. Я не посмотрела назад и тогда, когда послышались истерические крики и выстрелы и запах дыма защекотал ноздри. Рабы, наверное, жгли постройки и стреляли собак в припадке слепой ненависти.
- Предыдущая
- 80/115
- Следующая
