Опасное окружение - Питерс Натали - Страница 7

• Предыдущая
• 7/115
• Следующая

Слезы застили мне глаза, подернув дымкой возникшее передо мной видение божественной красоты. Сердце мое больно сжалось, и, схватив подсвечник, я с силой запустила им в эту новую Элизу. Зеркало со звоном разлетелось на кусочки.

– Я ненавижу ее, ненавижу. – И, закрыв лицо руками, я зарыдала.

Суеверная Франсуаза пришла в ужас.

– Разбитое зеркало может принести немало бед, – печально покачала она головой. – Что ждет тебя, Элиза, одному Богу известно…

– Замолчи! – прикрикнула я на няньку. – Что может быть хуже, чем выйти замуж за этого толстого германского барона, за этого шута горохового, за эту жирную обезьяну! Я вообще ни за кого не хочу выходить замуж! Я не вынесу этого!

Франсуаза обняла меня.

– Ты вынесешь, дитя мое, потому что так надо. Нельзя впадать в уныние, Элиза, ты не видишь счастья у себя под носом. Как говорится, лучше синица в руке, чем журавль в небе. Смирись с этой истиной, иначе ты никогда не будешь счастлива. Вытри глаза.

Раздался стук в дверь.

– Пришло время взрослеть, Элиза. Пора становиться женщиной, – закончила Франсуаза и открыла дверь.

На пороге стоял мой верный жених.

– Мне будет позволено высказать мадемуазель свое уважение? – церемонно начал барон. – Я хотел бы кое-что преподнести моей девочке, это мне доставит большое удовольствие…

– Тогда входите, – грубовато перебила Франсуаза, пропуская жениха в комнату. – А вы, девушки, выйдите.

Няня жестом указала на дверь двум горничным, и те все с тем же удивленно-возбужденным выражением лиц, которое не покидало их вот уже несколько часов, выпорхнули в коридор.

Барон вежливо поклонился вслед девушкам (мы с Оноре всегда смеялись над его демократичной манерой раскланиваться с прислугой – от чистильщиков сапог до приказчиков) и засеменил ко мне.

Я смотрела на него без тени улыбки.

– Ах, драгоценная Элиза, могу я сказать вам, что вы сегодня воистину великолепны? – произнес он напыщенно и, припав на жирное колено, прижался липкими губами к моей руке. – У меня нет слов, чтобы выразить свое восхищение. Все, что я могу, это в немом поклонении целовать след вашей ножки…

– Вы хотели говорить со мной, Фридерик?

– О да, конечно, конечно!

Барон с трудом поднялся на ноги и гордо извлек из кармана камзола обтянутый бархатом футляр. Торжественно открыв крышку, он произнес:

– Я принес вам кое-что для сегодняшнего бала, моя дорогая.

От самодовольства немец раздулся как шар, и я с трудом подавила желание поддать этот «шар» ногой. В шкатулке лежало чудовищное по своей безвкусице бриллиантовое колье, с купидонами и золотыми кружевами вокруг громадных камней, и такие же серьги.

Мне хватило воспитания, чтобы скрыть свои чувства.

– Фридерик, право, не стоит…

– Прошу вас, – настаивал барон, – это драгоценности моей досточтимой матушки.

Немец торжественно приложил колье к моей груди и восхищенно вздохнул:

– Золото для моей золотой девочки и бриллианты для той, что своим сиянием затмевает звезды!

Я выразительно посмотрела на Франсуазу, но, сделав над собой усилие, лишь вежливо поблагодарила барона:

– Благодарю вас, очень красиво.

И барон, дрожа от счастья быть допущенным наконец поближе к телу любезной его сердцу дамы, застегнул массивное ожерелье.

Наконец мой несносный жених, не упустив случая раз десять поцеловать мне руку, удалился, и я, облегченно вздохнув, грустно опустила взгляд на грудь.

– Франсуаза, ты можешь представить себе что-нибудь более безобразное?

– Нет, – призналась няня, – не могу. Но ты начинаешь делать успехи, по крайней мере не швырнула подарок ему в лицо.

– Я бы не смогла, – уныло ответила я, – его и поднять-то тяжело!

Франсуаза от души рассмеялась. Ее смех был так весел и заразителен, что, не удержавшись, я тоже рассмеялась.

Вот такой, беззаботно смеющейся – впервые за много недель, – и застал меня Филипп.

– Неужели ты и впрямь смирилась с этим браком? – шепотом спросил он, когда мы направлялись в бальную залу. – Или барон купил твою благосклонность этой нелепой вещицей?

– Ни то, ни другое, – решительно заявила я, – я никогда не смирюсь со своей участью. Я просто устала печалиться и на сегодняшний вечер решила стать прежней, веселой Элизой. Я тебе нравлюсь такой?

– Ты мне всегда нравишься, – нежно заверил меня брат.

Брачный пир задумывался с размахом. Подъезд к замку был запружен каретами – я никогда не видела такого скопления кучеров в ливреях, слуг и конюших. Через каждые двадцать метров дороги дядя Тео выставил мальчишек с фонарями, чтобы те освещали путь нашим гостям. В девять мы с бароном открыли бал, станцевав первый танец, а потом я танцевала и кокетничала чуть ли не со всеми мужчинами, присутствующими на празднике. Голова моя кружилась от шампанского и танцев; чувствуя необыкновенную легкость, я наслаждалась последними мгновениями свободы. В одиннадцать Филипп пригласил меня на мазурку.

– Ты сегодня в ударе, сестрица, – сообщил он во время очередной фигуры, – но, по-моему, барон грустит. Он, конечно, польщен твоим успехом, но, я думаю, ему было бы приятнее, если бы ты уделила ему чуточку больше внимания.

– Пора ему привыкать, – весело ответила я. – После того как мы поженимся, я собираюсь завести целый сонм поклонников и об… обожателей!

– Элиза, – с шутливым неодобрением заметил Филипп, – боюсь, ты выпила слишком много шампанского.

– Ты прав. – Я довольно глупо хихикнула и похлопала его по плечу веером. – Я много выпила, Филипп, но сегодня – последний день моей свободы, и я буду делать что хочу. Буду танцевать до рассвета. Нет, до полудня завтрашнего дня, нет, до воскресного утра, а потом упаду и засну, навечно засну. До самой смерти.

– Элиза, все не так уж плохо, – рассмеялся Филипп. – По крайней мере твой барон богат как сам черт, и я не сомневаюсь, сестренка, ты сумеешь обвести его вокруг своего маленького пальчика.

– Надеюсь. Ой, Филипп, если бы он не был таким безобразным! Он напоминает мне поганку, такую расплывшуюся и бородавчатую. Бррр…

Мазурка закончилась. В перерыве между танцами я услышала, как дворецкий объявил еще одного гостя:

– Господин Арманд Чарльз Александр Валадон, маркиз де Пеллиссьер.

Я взглянула на вошедшего, и… бокал выпал из моих рук. Все разом повернули головы в мою сторону, а слуга опрометью кинулся убирать осколки.

– Элиза, что с тобой, тебе плохо? Ты побледнела как полотно.

– Филипп, скорее уведи меня отсюда, – прошептала я. – Уйдем прямо сейчас!

– Но почему…

– Прошу тебя, умоляю!

Филипп вывел меня из залы и усадил в гостиной, в нише окна.

– Тебе принести воды со льдом? Мороженого? Зачем ты столько пила…

– Филипп… – Меня трясло. – Филипп, это он. Это тот человек… из леса.

– Кто, Элиза?

– Маркиз Пеллиссьер, Филипп.

Филипп побледнел.

– Боже…

Я смотрела на брата с мольбой.

– Как нам быть, Филипп? Если он меня увидит, он скроется. Убей его! Мы… Я… Я так его ненавижу, Филипп! Надо что-то придумать!

Филипп нахмурился и пристально посмотрел на меня.

– Ты уверена, что это он, Элиза? – спросил немного погодя брат. – Ты не могла обознаться?

– Нет, Филипп, клянусь тебе, нет! Я его сразу узнала! Я… Я даже разглядела шрам на щеке, там… там, где я ударила его кнутом. Филипп, Боже мой, мне нехорошо.

Филипп обнял меня за талию.

– Постарайся взять себя в руки, Элиза, и выслушай меня. Ты в состоянии идти самостоятельно? – Я кивнула. – Тогда ступай в библиотеку и жди меня там. Все не так просто. Он влиятельный господин, один из любимчиков Наполеона. Я разыщу Оноре, и мы решим, что делать. Все будет хорошо, Элиза, обещаю тебе. А сейчас иди.

Закрыв за собой дверь библиотеки, я прислонилась к косяку и закрыла глаза. Сердце мое, казалось, было готово выпрыгнуть из груди, мне не хватало воздуха. С трудом я добралась до стеклянной двери, выходящей на балкон, и распахнула ее. Ночная прохлада ворвалась в комнату, прояснила мысли. Внезапно я успокоилась, и тогда ко мне пришла злость.

• Предыдущая
• 7/115
• Следующая