Золотая роза с красным рубином - Городников Сергей - Страница 4
- Предыдущая
- 4/36
- Следующая
Часам к десяти утра, в светлом помещении со сводчатым потолком, которое было рабочей комнатой воеводы в приказных палатах города, сам воевода и дьяк Иван Квашнин совещались о ночном происшествии. Единственное окно выходило на Соборную площадь, но было плотно задёрнуто голубой шёлковой занавеской, и они склонились головами над дубовым столом с резными ножками, разговаривали негромко, как заговорщики. Сухопарый дьяк едва сдерживал раздражение, болезненно морщился при употреблении слова "аманаты", словно каждый раз, когда оно произносилось, вынужден был выплачивать по червонцу из своего кармана.
Давно канули в лету века киевской державы, когда русские князья воители привязывали ханов половецких кочевников к делам своего государства одними брачными узами. Московская Русь, переломив восточный хребет татарской хищнической воли стремительным развитием народной сословной государственности, промыслово?торговой, ремесленной и военной деятельности, была уже совсем иной в отношениях со степными кочевниками. Русь пушек и ружей, огневого боя, Русь постоянно растущего числа городов с крепостным прикрытием для развития всяких промыслов и торговли множила предприимчивых людей, которые кипучей деловитостью подтачивали и разрушали саму память об удельной обособленности разных областей, – такая Русь уже не могла относиться к степнякам иначе, как к диким разбойникам. Сдерживая их в приграничье Великого степного Поля крепостями и казачеством, Москва требовала от их ханов безусловной покорности и только.
Воеводы приграничных земель в сношениях с ханами получали право настойчиво и откровенно использовать кнут и пряник. Кнутом была недвусмысленная угроза наказания огневым боем. А пряником – вознаграждения за военные услуги, но главное, разрешение беспошлинной торговли в русских городах лошадьми, шкурами, изделиями из шкур, разбойной добычей в других странах. Пряник оказывался им слишком необходимым, когда безнаказанно воевать и грабить русское порубежье стало невозможно, и кочевники волей?неволей шли под управление царских воевод, принимали на себя известные обязательства. Для придания таким отношениям большей устойчивости, Московское государство переняло опыт всех прошлых цивилизаций Ближнего и Среднего Востока, Римской империи, требуя в подтверждение договорной покорности отдавать на проживание в русских крепостях почётных заложников, детей вождей и ханов кочующих близ границ племён. Их чаще называли по?татарски, аманатами.
Такие заложники, юные внук и младший сын калмыцкого племенного вождя Дундука и жили в доме Квашнина до ночного происшествия.
– Картина ясная, – серьёзно и озабоченно сказал дородный, по?мужски красивый в своей богатой одежде и при оружии воевода Астрахани и окрестных земель князь Кирилл Шереметьев. – Второй сын Дундука уж давно показывает и доказывает, что злобно настроен к русским порядкам. Этот Сенча с двумя близкими дружками прибыл вчера в город, якобы повидаться с юным братом и с племянником. Он побывал у тебя в доме, был недолго, но успел снюхаться с братцем, передал отраву. Тот с наступлением темноты отравил собак, и после полуночи впустил их в дом...
– Неблагодарные щенки, – вырвалось у сумрачного дьяка. – Грабить у меня, за моё же к ним доброе отношение?!
– Скажи спасибо, не отравили, – насмешливо заметил воевода. – Пограбили?то немного, а? Что они могли спрятать под одеждой? Иначе стрельцы утром не выпустили бы их из городских ворот.
– Твои стрельцы за мзду и тебя выпустят связанным разбойниками, – проворчал недовольный Квашнин. Дьяка задело, что воевода не поддержал его намерение преувеличить личный ущерб. – Они даже аманатов проглядели.
– Аманаты были переодеты под калмыцких девок, – примирительно заметил воевода, поднимаясь с кресла. Руки за спину, он подошёл к окну, глянул за занавеску на площадь. – Так что делать?то будем?
– А что делать, – дьяк пожал узкими плечами. – Подождём неделю?другую. А там пошлём к тайше подьячего и десятника со стрельцами. Если, конечно, сам не явится просить снисхождения для Сенчи.
– Дорого ему это будет стоить, – подмигнул воевода дьяку. – А?
– Да уж. Надо отбить охоту к таким безобразиям, – ответил Квашнин неопределённо. – И слух ещё пустить, чтобы другие орды призадумались.
На том и порешили.
Но после обеда к южным городским воротам примчался на взмыленной лошади казак с золотой серьгой в левом ухе. Обломок стрелы торчал из его бедра, и он свалился бы на дорогу от потери крови, если бы его не подхватили дежурящие у ворот стрельцы. Казак потребовал, чтобы его тотчас пропустили к воеводе. Ему помогли удалить обломок стрелы, наскоро перевязали рану, и десятник поручил зрелому черноусому стрельцу без промедления сопроводить его к Соборной площади.
Воевода увидал их в окно, когда разбирался с доходными и расходными бумагами за своим широким дубовым столом. Обеспокоенный недобрым предчувствием он быстро поднялся и вышел из белокаменных палат на крыльцо, хмурясь, спустился к неуклюже сидящему в потёртом седле казаку.
– Что случилось? – потребовал он разъяснений.
Казак выпрямился. Пот каплями сползал по его бледному и пыльному лицу, оставлял на лбу и щеках грязные полосы. Дышал казак надрывно и облизнул тонкие сухие губы.
– Сенча... – выдохнул он, и сипло продолжил: – Меня наняли промысловики, охранять их, когда соль будут набирать и сушить.
Путаясь в излишних подробностях, он сообщил, что Сенча напал на них с двумя десятками ровесников калмыков. Троих сенчиных людей они успели подстрелить, но остальные изловили русских своими арканами, одного убили стрелами, других повязали и угнали в степь. Лишь ему удалось вырваться и ускакать.
По мере рассказа воевода мрачнел, словно вынужден был есть тухлую похлёбку. Он дал казаку серебряный рубль, вернулся к себе, и вскоре опять держал совет с более опытным в вопросах местных взаимоотношений дьяком.
– Этот новый подвиг Сенчи мне совсем не нравится. – Он не скрывал обеспокоенной досады перед рассевшимся на жёстком стуле Квашниным, мерил комнату шагами и вдруг с силой пристукнул кулаком по столу.
Дьяк понял, что дело серьёзное. И стал подчёркнуто деловитым.
– Думаю, это к свадьбе государя, – высказался он после минутного размышления.
Воевода не понял, остановился, уставился на дьяка. Тот погладил ладонью и пальцами острый подбородок, пояснил:
– Государь объявил о намерении ко дню свадьбы выкупить из плена тысячи русских людей. Начал собирать необходимые деньги.
Он смолк, оживлённым взглядом намекая, какое это имело отношение к сенчиным подвигам.
– Гм?м, – густые тёмные брови воеводы сошлись у переносицы. Сам он другого разъяснения не находил и спросил неохотно, как будто всё ещё сомневался в достоверности сведений, которые привёз казак. – Неужели и старый Дундук заодно с сынком?
Вместо ответа Квашнин пожал плечами, мол, кто ж их, этих туземцев, знает. Затем предупредил вопрос князя.
– Сегодня вторник, – сказал он, понижая голос. – Подождём неделю. Авось одумаются.
– Так полагаешь, оба имеют к этому отношение? – настаивал воевода. – Дундук последнее время как будто вёл себя тихо. – И тут же повторил, что внушал ему в предыдущем, утреннем разговоре Квашнин. – Давно никого не наказывали для острастки. А с ними, видно, нельзя иначе.
– И ещё Карахан, этот Чёрный хан, даёт им дурной пример, – негромко согласился дьяк.
При упоминании о неуловимом разбойнике, слухи об удачных грабежах которого волновали зависть прикаспийских степняков, воевода сцепил ладони и сжал их до хруста в пальцах.
– Да. Подождём. Что ж нам ещё остаётся, – сказал он с видом человека, которому надолго испортили настроение. – Уже предчувствую, как это попытается использовать, повернуть против меня архиепископ.
По завершении воскресной службы в большом Успенском соборе астраханский воевода преклонил крупную темноволосую голову перед архиепископом Пахомием. И, хотя ожидал неприятного разговора, всё ж поморщился, когда услышал ни то просьбу, ни то предупреждение:
- Предыдущая
- 4/36
- Следующая
