Диккенс - Пирсон Хескет - Страница 52

• Предыдущая
• 52/113
• Следующая

Подобно автору книги, Дэвид одержим духом беспокойства и во многом повторяет жизненный путь Диккенса. Фабрика ваксы, Маршалси, первая любовь, Докторс-Коммонс, репортерские скамьи парламента, первые книги, успех. Есть в характере Дэвида и актерские черты: узнав о том, что умерла его мать, он идет во время занятий на школьную площадку для игр и прохаживается по ней. «Видя, как товарищи, направляясь на уроки, глядят на меня из окна, я почувствовал, что я человек особенный, не такой, как другие, и придал своему лицу еще более скорбное выражение и замедлил шаг». И, наконец, Дэвид, подобно Диккенсу, разочарован своей женитьбой. Кэт, должно быть, призадумалась, читая эти строки:

«Порою — правда, ненадолго — я все-таки чувствовал, что в жене мне недостает советчицы, что ей не хватает твердости и силы характера, чтобы стать мне поддержкой и примером, заполнить ту пустоту, которую я смутно чувствовал вокруг себя».

«Так вот и получилось, что все труды и заботы нашей жизни легли на меня, и облегчить мою ношу было некому».

«Ни одно неравенство так не страшно в браке, как несходство склонностей и убеждений».

«Но я знал, что было бы лучше, если б жена могла мне больше помогать, делить со мною мысли, которые мне некому было поведать. Знал я и то, что так могло бы быть».

Автобиографический роман Диккенса — самый популярный из шедевров английской литературы. И хотя не лишен, быть может, основания довод, что «Том Джонс», «Пуритане», «Ярмарка тщеславия» и «Крошка Доррит» — произведения более значительные, немногие решились бы оспаривать тот факт, что «Дэвид Копперфилд» находится в первом десятке великих английских романов. В июне 1850 года, собираясь на лето в Бродстерс, Диккенс писал Макриди: «Верчусь как белка в колесе: то „Копперфилд“, то „Домашнее чтение“. Надеюсь вскоре поехать на побережье к старому символу Вечности, который я так люблю, и под его нестройную музыку покончить с романом. Дай бог, чтобы книга получилась хорошей; я очень надеюсь на это. Чтобы читали ее Ваши дети, и дети Ваших детей, и их дети», Мы знаем, что желание его осуществилось.

ПОКИНУВ «Дейли ньюс», Диккенс стал все чаще возвращаться к своей заветной мечте: создать еженедельник, который стал бы летописью текущих событий и отражал дух эпохи, — критический солидный журнал, логично построенный, направленный на «всестороннее улучшение наших социальных условий» и, самое главное, интересный. «Копперфилд» не был еще и наполовину закончен, когда его автор стал опять писать об этом Форстеру и подбирать для журнала названия: «Малиновка», «Человечество», «Чарльз Диккенс», «Товарищ», «Домашние голоса». В конце концов он отыскал именно то, что было нужно, у Шекспира: «Домашнее чтение»[125]. Издавать еженедельник взялись Бредбери и Эванс, за что им причиталась четверть доходов. Диккенс, как редактор, получал пятьсот фунтов в год и половину барышей. Форстеру отводилась восьмая доля, а У. Дж. Уиллс[126] (бывший секретарь Диккенса по «Дейли ньюс») стал помощником редактора с жалованьем восемь фунтов в неделю и получал оставшуюся восьмую долю доходов. Первый номер журнала вышел 30 марта 1850 года. «Домашнее чтение» просуществовало до конца мая 1859 года, когда Диккенс — по причинам, которые будут со временем изложены, — основал свой собственный еженедельник под другим названием.

Естественно было бы предположить, что плодовитый писатель, режиссер, актер, оратор, общественный деятель, ведущий обширную переписку, и глава семьи, после того как первый порыв энтузиазма миновал, мог бы переложить чисто редакторские обязанности на своего помощника. Но не тут-то было! Диккенс держал под строгим контролем каждый номер журнала. Где бы он ни находился — дома или в отъезде, он был в курсе всех дел, посылал бесчисленные советы Уиллсу, читал материалы, отбирал и переделывал статьи и рассказы, присланные ему на отзыв, находил новых авторов, предлагал новые темы, чаще всего сокращал, изредка добавлял что-нибудь, иногда переписывал чужие вещи наново и точно в срок готовил собственные очерки и заметки. Некоторые авторы приходили в крайнее возмущение, прочитав в журнале свою сокращенную и исправленную статью. Миссис Гаскелл, чей «Крэнфорд» печатался в «Домашнем чтении» частями, весьма разгневалась и запротестовала, увидев, как поработал на страницах некоторых ее рукописей синий карандаш Диккенса. Напрасно! Раскаяние было несвойственно этому редактору, зато платил он вовремя и щедро, так что муки уязвленного самолюбия обычно быстро утихали под приятный звон монеты. Имена авторов газета хранила в строжайшей тайне, и читатели нередко удивлялись тому, что так много статей написано в диккенсовском стиле. Разгадка отчасти заключалась в том, что значительную долю материала корректировал редактор, тративший, должно быть, на письма, объяснения и советы авторам не меньше времени, чем обычный редактор — на передовые статьи. Его отец и тесть тоже сотрудничали в журнале; кроме того, он на первых же порах «открыл» Джорджа Огастеса Сейла[127], который, работая в «Домашнем чтении», быстро приобрел известность и сделался заметной фигурой на Флит-стрит. Живя в городе, Диккенс почти ежедневно с восьми до одиннадцати утра работал в редакции на Веллингтон-стрит и, диктуя, расхаживал по кабинету, чтобы сочетать умственные упражнения с физическими.

Особенность нового еженедельника состояла в том, что он называл вещи своими именами — в пределах приличия. Здесь не давали пощады порокам общества, но чувства все-таки старались щадить. «Остерегайтесь писать для широкого читателя то, что Вам было бы не совсем удобно произнести вслух, — написал Диккенс однажды автору, который прислал статью об Уоте Тайлере. — Миссис Скатфидж, может быть, и в самом деле разделась на людях донага. Я в этом даже уверен. Но не следует сообщать об этом юным леди девятнадцатого века». В те времена добрым христианам полагалось влачить по воскресеньям беспросветно-унылое существование — очевидно, потому, что слова «праведный» и «несчастный» довольно близки по смыслу. Диккенс отнюдь не разделял эту точку зрения и беспрестанно твердил, что запрещение всяких развлечений по воскресным дням — большое зло и что беднякам были бы очень дороги воскресные развлечения. Он любил смотреть, как люди веселятся, и радовался, видя, как развлекаются даже не слишком почтенные члены общества. Явившись в театр, где самый дорогой билет стоил один шиллинг, он «заметил несколько знакомых карманных воришек; но поскольку они, совершенно очевидно, находились здесь как частные лица, временно сложив с себя свои общественные обязанности, нас не слишком тревожило их присутствие. Мы полагаем, что часы, проведенные этим классом общества в праздности, — чистая прибыль для общества в целом; мы отнюдь не присоединяемся к жалостным воплям, издаваемым некоторыми недальновидными людьми, даже при виде карманника, свободного от исполнения его прямых обязанностей». Лишь одна форма праздности представлялась ему грозной опасностью для демократического общества — вынужденное безделье, следствие забастовок: «Кто бы ни был прав или виноват — хозяин, рабочий или они оба — все равно. Если производство будет постоянно или хотя бы часто останавливаться, это сулит верную гибель и тому и другому. Много ли чистых капель останется в общественном океане, когда все ширятся мутные воды застоя?» А между тем он прекрасно знал, что значит работать на хозяина: «Невесело... представлять себе английского труженика в узде или ярме; невесело думать и о том, что кто-то считает это необходимым. Английский рабочий — человек самой высокой, самой благородной души. Он сын великой нации, он завоевал себе на земле славное имя. Если он сделал неверный шаг, его нужно великодушно простить, ибо никто так не заслуживает прощения, как он». От парламента Диккенс не ждал ничего хорошего. Аристократы ни на что не способны, члены Палаты общин — народ несведущий, и повсюду царит бюрократизм. Государству как воздух нужны люди дела. «Что, если мы прибережем Ничтожество для памятников, звезд и орденов, отдадим ему чины, звания, пенсии без заслуг, а настоящее дело поручим Человеку?» — предлагал он. Ничто не ускользало от внимания Диккенса: он доказывал, что общества пацифистов организованы неумно, а разговоры о разоружении — необдуманны; он бичевал всякое угнетение, клеймил лицемеров всех мастей, высмеивал глупость и разоблачал жестокость, над одним смеялся, другое осуждал, и его журнал приобрел куда большую популярность на окраинах, чем в фешенебельном районе Мэйфер[128].

• Предыдущая
• 52/113
• Следующая