Диккенс - Пирсон Хескет - Страница 25
- Предыдущая
- 25/113
- Следующая
Одного из главных героев нового произведения автор окрестил Дэниэлом Квилпом и неумышленно вложил в него очень много самого себя. А пока Квилп еще только-только зарождался у него в мозгу, сам автор отколол номер — не на бумаге, а в жизни — вполне в духе своего героя, озадачив жену и кое-кого из друзей точно так же, как Квилп то и дело ставил в тупик свою супругу и своих знакомых. Предлогом для этой выходки послужило бракосочетание королевы Виктории и принца Альберта[86] в феврале 1840 года. Да, нелегко, должно быть, жилось обитателям дома № 1 по Девоншир-Террас, пока хозяин не выкинул дурь из головы! Он стал притворяться — да так усердно, что чуть было сам не поверил, — что без памяти влюблен в королеву.
«Я просто не помню себя от горя, — писал он Форстеру, — ничего не могу делать.
Вид собственной жены раздражает меня.. Родителей ненавижу, дом свой терпеть не могу. Стал подумывать о прудах Серпентайн[88], о Риджент-Канале, о бритве в комнате наверху, об аптеке на углу... Уж не отравиться ли, не повеситься ли в саду на груше, не отказаться ли от пищи, не уморить ли себя голодом? Или позвать врача, чтобы сделать мне кровопускание, и потом сорвать повязку? Броситься под копыта лошадей на Нью-роуд? Зарезать Чэмпена и Холла и снискать себе этим известность? (Тогда-то она обязательно обо мне что-нибудь услышит — быть может, ей дадут подписать ордер на арест. Но правда ли, что ордер подписывает она?) Может быть, стать чартистом?[89] Напасть на замок во главе шайки кровожадных головорезов и спасти ее собственными руками? Быть кем угодно, только не тем, кем я был до сих пор! Сделать что-нибудь, лишь бы не то, что делал всю жизнь! Ваш обезумевший друг».
Уолтер Сэвидж Лендор был не на шутку озадачен, получив записку, в которой Диккенс объявил о своей страсти к королеве и намерении похитить одну из фрейлин и увезти ее на необитаемый остров. Другому приятелю было сказано: «Мы с Маклизом сошли с ума от любви к королеве. От безнадежной страсти, такой огромной, что не расскажешь словами и не охватишь воображением. Во вторник мы отправились в Виндзор, прокрались к замку, видели коридор, видели отведенные коронованным особам комнаты — больше того, видели даже спальню (мы уже раньше побывали здесь дважды, так что знаем, где она), озаренную красноватым теплым светом, таким уютным, искрящимся, рисующим мысленному взору картины такого блаженства и счастья, что Ваш покорный слуга лег прямо в грязь в начале Лонг Уок и наотрез отказался внимать уговорам, к неописуемому изумлению редких и запоздалых прохожих, ухитрившихся остаться в живых после страшной попойки накануне. Позволив себе еще кое-какие сумасбродства, мы возвратились домой в почтовой карете и носим теперь у сердца памятные медали, выпущенные в честь бракосочетания, и ходим, набив карманы фотографиями, над которыми тайно и горько рыдаем. Был с нами в Виндзоре и Форстер, он (шутки ради) делает вид, что тоже пылает страстью, но он ее не любит. Никому ни слова об этой злополучной привязанности. Я терзаюсь и мечтаю уйти из дому. Жена наводит на меня тоску; заслышав голоса малюток детей, я не могу сдержать слез». Сообщив о своем твердом намерении покончить с собой, он заключил: «По авторитетному утверждению министра двора ее величества. она читает мои книги, и они ей очень нравятся. Думаю, ей будет жаль, когда меня не станет. Хочу, чтобы труп мой набальзамировали, и, когда она будет в городе, хранили бы на триумфальной арке Букингемского двора, а когда она в Виндзоре — на северовосточных башенках Раунд Тауэр». По-видимому, Диккенс вел на эту тему и разговоры — не менее нелепые, так что многие стали подумывать, не сошел ли он с ума. А вскоре пошли слухи, что он принял католичество, лишился рассудка и в буйном состоянии помещен в сумасшедший дом. Дошли эти слухи и до него самого, и как раз в то время, когда он снова стал вполне нормальным человеком и отказался от роли безумца, влюбленного в королеву. Несколько часов он просто зубами скрипел от ярости. Казалось ли все это его друзьям очень забавным? Неизвестно. Они прониклись духом затеи — в этом нет сомнений, но когда дух улетучился, у них, наверно, был довольно кислый вид. Это была шутка, достойная клоуна; шутка, с которой он упорно не желал расстаться, когда давно уже никому не было смешно, а в особенности жене. Усталая улыбка — вот и все, на что ее хватало. Но ничего не поделаешь: человек с актерским темпераментом должен время от времени устраивать себе разрядку. Он страдает от непомерной энергии, его распирает веселье, и он чувствует, что просто лопнет, если не гаркнет что-нибудь во все горло, не кувырнется разок-другой через голову, не притворится сумасшедшим, не передразнит кого-нибудь. Ему непременно нужно «выпустить пары»: прочесть монолог, сесть на собственную шляпу, споткнуться о пустоту, состроить рожу — словом, нарушить покой и тишину, взбудоражив весь мир.
Отделавшись от избытка энергии, Диккенс внезапно стал серьезен и важен, как будто бы и понятия не имел о том, что значит валять дурака. Он засел за работу. «По всей видимости, — писал он Форстеру, — положительно необходимо дней на пять в неделю установить себе строжайший режим: диета, моцион...» Задуманная первоначально как небольшой рассказ, рассчитанный на шесть-семь выпусков нового еженедельника, «Лавка древностей» совершенно завладела воображением писателя, и он работал как в лихорадке. «Чувствую эту вещь чрезвычайно глубоко и считаю это хорошей приметой», — писал он в марте 1840 года. Влияние маленькой Нелл ощущается во всех письмах того периода, адресованных по большей части Форстеру.
Бродстерс, 17 июня: «Сейчас четыре часа дня, а я сижу за работой с половины девятого. Право же, я совершенно иссушил себя, дошел до такого состояния, что в пору хоть броситься со скалы вниз головой, но, прежде чем позволить себе эту роскошь, нужно стать хоть немного богаче. Возлагаю большие надежды на выпуск 15, который начал сегодня. Герои медленно уходят из города, минуя множество разных мест, не похожих одно на другое. Если бы этот отрывок принадлежал чужому перу и попался мне на глаза, он произвел бы на меня очень сильное впечатление. Девочка и старик, разумеется, пустились в дальний путь, и сюжет прелестен...»
Июль: «Собирался заехать к Вам сегодня утром на обратном пути из Бевис-Маркс, куда отправился, чтобы присмотреть подходящий дом для Сэмпсона Брасса. Но тут я совсем запутался с этими евреями Собачьей канавы[90], нужно было вылепить их из сырого теста и расставить по местам. Так я и блуждал среди них, пока, совершенно неожиданно, не оказался на Мурфилдз. Взял извозчика и вернулся домой по Сити-роуд, изрядно усталый...»
Бродстерс, 9 сентября: «Второй том начал с Кита. Сегодня утром сидел и смотрел на море, и вдруг будто пелена слетела с глаз; увидел, что с ним можно будет вскоре сделать одну штуку, очень трогательную. Nous verrons...»5.
Бродстерс, 4 октября: «Вам покажется знакомой дорога, по которой мы ехали от Бирмингема до Вульвергемтона. Однако у меня в голове эта страница была задумана удачнее, я не слишком доволен тем, как она получилась. Ждал лучшего...»
Ноябрь: «Вы не можете представить себе (говорю и пишу об этом совершенно серьезно), как я измучен сегодня после вчерашних трудов. Вчера вечером лег спать, окончательно выбившись из сил и в полном унынии. Сегодня утром встал ничуть не отдохнувшим и несчастным. Не знаю, что с собою делать... Думаю, что финал романа выйдет на славу... Трудно было необычайно — я пережил неописуемые страдания...».
- Предыдущая
- 25/113
- Следующая
