Путь самурая, или Человек-волна - Дорофеев Александр - Страница 2
- Предыдущая
- 2/15
- Следующая
Он знал, что родители заботятся о нём, поэтому и стараются как можно лучше подготовить к суровой взрослой жизни. Родители – ствол дерева, а дети – ветви, которые оберегают и почитают ствол. У каждого хорошего человека есть гири. И не то чтобы слишком тяжёлые. По?японски «гири» – это долг перед родителями.
Сяку Кэн навсегда запомнил рассказы о том, как один мальчик в зимнюю стужу растапливал речной лёд теплом своего тела, чтобы затем поймать для матери рыбу. А другой летними жужжащими ночами спал голым, отвлекая москитов от родителей.
Сяку Кэна будили затемно. Часто оставляли играть в нетопленной комнате и надолго лишали еды. И это не было каким?то наказанием за шалости. Уж так заведено в семье самурая – самая маленькая веточка должна быть терпеливой и выносливой, переносить холод и засуху.
– Сокол не подбирает брошенные зёрна, даже если умирает с голоду, – говорил папа Ясукити. – Так и самурай должен показывать, что сыт, хоть и не ел два дня.
Не раз по велению отца Сяку Кэн для укрепления отваги отправлялся глубокой ночью на кладбище. Впрочем, для него это не было серьёзным испытанием. Покойники тихо лежат под землёй – эка невидаль! А злых духов и нечистой силы Сяку Кэн совершенно не боялся. Тому была причина. Он не верил в них и в прошлой своей жизни.
Другое дело, когда папа посылал его на места казней, где валялись в пыли и крови лохматые головы преступников. Сердце, как пойманная в силки перепёлка, так часто билось, словно взмахивало крыльями, и в груди становилось очень ветрено и студёно. Однако Сяку Кэн утихомиривал сердце, и оно постепенно успокаивалось, будто море после шторма, – лишь редкие волны набегали. Лёгкие и обречённые – была волна, и вот уже нету, а за ней новая…
Каждый год в пятый день пятого месяца по лунному календарю отмечали праздник мальчиков. По всему дому раздвигали стенки?сёдзи, расписанные пейзажами, и выставляли кукол, одетых в самурайские доспехи, а вокруг – мечи, луки, стрелы, знамёна. Играть ими не разрешалось, но и просто посмотреть было одно наслаждение. Перед Сяку Кэном отодвигалась, как стенки дома, некая завеса, и чётче проступало его будущее, сверкающее, как меч, и всё же едва уловимое, как полёт оперённой стрелы.
Вскоре подошло время идти в школу при буддийском монастыре, где учили читать, писать и считать на счётах?соробане.
Но главное, конечно, владеть своим духом и телом. Дух и тело настоящего самурая страшнее для врага, чем меч или пика! Будущие самураи обучались плаванию и верховой езде. Преодолевали глубокие пропасти, используя вместо моста лианы. Со связанными руками и ногами перебирались через стремительные горные реки.
«Настоящий самурай, – втолковывали учителя, – Спокоен, как лес! Неподвижен, как гора! Холоден, как туман! Быстр, как ветер, в принятии решений! И яростен в атаке, как огонь! Только тогда его примут в сообщество воинов?буси!»
Сяку Кэну всё это было очень интересно. Да вот какое дело – он очень изменился за последнее время! До того, что ни малейшего желания стать воином в себе не ощущал, как ни прислушивался. Сам удивлялся и часто размышлял, добираясь от дома до монастыря, почему так?
А дорога, кстати, была не близкой.
Сначала мимо пруда, обсаженного плакучими ивами, в котором никогда не иссякала вода, не было лягушек и водорослей, зато кишела рыба, отборные карпы – самураи среди рыбьего племени, упорные и бесстрашные. К ним относились с почтением, потому что видели в них мужественную добродетель. Карп из цветной ткани колыхался на бамбуковом шесте над каждым домом, где жил мальчик самурайского сословия.
У Сяку Кэна был даже один знакомый карп по имени Сёму, названный так в честь старинного императора. Он важно выглядывал из пруда, таращил глаза и беззвучно шевелил губами, желая доброго пути.
Дальше дорога поднималась на холмы через светлую бамбуковую рощу и уходила в густую тень стройных вечнозелёных криптомерий, пихт и кипарисовиков. Под ними было необычайно тихо. Опавшая хвоя заглушала шаги. Из полумрака на лесную тропу то и дело выглядывали с тайным участием в каменных глазах древние изваяния Будды.
Наконец, становился слышен соловьиный водопад.
Особенно зимой, когда камни покрывались тонкой наледью, звук падающих на них струй напоминал звонкие соловьиные трели.
И вслед за этим показывались красные пагоды монастыря.
Весной его стены окутывали лёгкой дымкой цветы сакуры. А осенью алел клен, и зацветала индийская сирень.
Сяку Кэн вместе с другими учениками из монастырской школы не раз пытался взобраться по стволу сирени, но напрасно – настолько он гладкий и скользкий, даже обезьяне не одолеть. Один лишь приятель Ушиваки, всем на зависть, залезал на самую макушку.
В ранний час Зайца, ещё до восхода солнца, провожая сына в школу, мама Тосико первая выходила из дому, высекала огонь и бросала щепотку соли на землю, чтобы отогнать злых духов. А затем спрашивала:
– Сяку Кэн?тян, не забыл ли ты взять с собой Дзидзо?
Это была небольшая деревянная фигурка защитника малолетних и покровителя путешественников. Дзидзо всегда заботился о Сяку Кэне. И на кладбище, и на месте казней.
Мама это знала, но всё равно долго глядела вслед, покуда ещё виднелась круглая голова сына с длинными прядями волос, связанными на макушке. Они колебались в такт шагам, и казалось издали, будто это маленькая райская птичка взмахивает крыльями, одиноко порхая над пустынной дорогой, мимо пруда, полного карпами, скрываясь в светлой бамбуковой роще.
Чистая земля
В монастырь входили через Большие южные ворота. Гулко стучали деревянные сандалии?гэта по мощёной дорожке, вдоль которой стояли каменные фонари. Вечером в них зажигали свечи, и фонари напоминали толстых светлоголовых карликов.
Чтобы пройти к Залу мечтаний, где с учениками занимался бритый и толстый монах?бонза, надо было миновать высоченную пятиярусную пагоду, украшенную позолоченными хвостами огромных рыб.
Сяку Кэн знал, что каждый ярус обозначает одно из пяти веществ, составляющих весь окружающий мир, – дерево, огонь, землю, железо и воду. А, кроме того, есть две могущественных силы, Инь и Ян, которые, сталкиваясь, дают всему движение и жизнь. Об этом тысячи лет назад говорил Будда.
Вот он и сам, пришедший с запада, сидит, скрестив ноги, на троне? лотосе.
Будду не беспокоят мирские тревоги и заботы. И жестом правой своей руки он призывает всех – не надо бояться. Смерть не страшна. По сути дела её нет, а есть цепочка перерождений. Душа человека приходит вновь и вновь в этот мир, чтобы стать лучше, освободиться и уйти, наконец, в Чистую землю, где нет никаких страданий.
Гигантский бронзовый Будда так просветлён и спокоен, как карпов пруд и бамбуковая роща. Глаз мудрости во лбу больше человеческой головы. Палец на руке длиннее папиного лука. А ноздри, как пещеры.
Однажды приятель Ушиваки каким?то непостижимым образом взобрался наверх, спрятался в ноздре, да и заснул. Может, он хотел проснуться уже в Чистой земле. Долго его искали, пока не услышали, как похрапывает Будда.
– Нама Амида буцу! – воскликнули бонзы, преклонив колена и ударив в медные гонги, – О, Будда Амида!
Ушиваки пробудился, но не мог спуститься. То голову свешивал из ноздри, то ноги. Пришлось монахам составлять две лестницы, чтобы достать его.
С тех пор Ушиваки только так и называли – Ноздря. Впрочем, он не обижался. У самого Ушиваки ноздри были хоть куда! Он запросто мог засунуть в одну целых три пальца.
– Не то чтобы я не мог спуститься, а просто Будда меня не отпускал, – рассказывал Ушиваки. – Когда я там спал, то понял, что всё в нашем мире едино. А сам Будда Амида – это бесконечный свет и бесконечная жизнь. Всякий, кто верит в него и исполняет заветы, после смерти возродится в Чистой земле, где вечное блаженство. Моя мама давно дожидается там меня и моих братьев.
Они возвращались из школы. Уже взошла луна и наполнила лес серебристым сиянием.
- Предыдущая
- 2/15
- Следующая
