Портрет - Пирс Йен - Страница 8
- Предыдущая
- 8/45
- Следующая
Таков человек, который занял ваше место как мой руководитель и исповедник. Я как мог, старался наслаждаться моими грехами, но нахожу, что искупление их еще приятнее. Знаете, он как-то назвал меня «либертином». Термин с удивительным ароматом ancien rйgime 6 , совершенно меня покоривший. Я вернулся домой и тут же набросал автопортрет, изобразив себя в позе хоггартовского расточителя, обвитого двумя моими любимыми натурщицами в разгар оргии в моей мастерской. Однако сжег рисунок, так как не сумел вложить в него осуждения — ничего, кроме ностальгии, более чем неуместной. Нельзя получить прощения, искренне не раскаявшись — как оказалось, правило совершенно нерушимое, — а рисунок ясно свидетельствовал, что мое раскаяние было далеко не абсолютным.
И еще рисунок был лжив. Мои грехи никогда не обретали такой детализации. Даже когда под угрозой моя бессмертная душа, я не могу устоять перед соблазном перегрузить тему. На эту слабость вы мне указали много лет назад, и Господь свидетель, как я старался обуздывать себя, держаться фактов, подчиняться закону, установленному и Богом, и Уильямом Нэсмитом. Но мне ни разу не удалось продержаться долго. Рано или поздно я начинал сгущать колорит, загромождать образ или добавлять лишнюю натуру к моим воспоминаниям.
Одной из фигур в моем наброске была, разумеется, Джеки, неизменно моя самая любимая натурщица. Она была такой отвратной, такой вульгарной, такой невыразимо пошлой, что невозможно было не восхищаться. И к тому же блистательной натурщицей. Тело как у Афродиты, лицо как у Пресвятой Девы плюс способность часами сохранять неподвижность в любой позе, какую ни укажи. Сам я всегда предпочитал женщин рубенсовских масштабов. Никаких тощих боттичелиевских фигур для меня — одни острия и углы. Джеки обеспечивала пышность формы, округленность и полноту, оттененные безупречной кожей, почти мраморной. Она была олицетворением плодоносности, все в ней было чувственным, плотским. А чего еще можно пожелать?
Вначале я строил фантазии о том, что она думает, позируя мне, но затем пришел к выводу, что внутри просто нет ничего. Полная пустота. Время вообще не существовало. Минуты, час, день не составляли для нее никакой разницы. Никакого занятия лучше у нее не было, и она просто сидела не двигаясь. Думаю, именно так она вела себя, когда оставалась наедине с собой. А то, что я еще плачу ей за наиболее естественное ее состояние, оборачивалось чистым подарком. Но когда она начинала говорить, Господи Боже ты мой! Контраст между этим ангельским лицом и непотребным ртом был поразительным. «И вот я ей говорю, значит, если ты воображаешь, что я тебе за это полпенса отвалю, я ей прямо говорю, и знаешь, что она мне говорит…» И нудит, и нудит, сообщает подробности о ценах на помидоры или сукно, или как она сожгла какой-то пирог, или не нашла чулка, а у тебя голова раскалывается, и хочется выпрыгнуть в окно, лишь бы не слышать ее. Меня это всегда ставило в тупик, так как я все еще где-то хранил старинное убеждение, будто характер отражается в лице. Но только не у Джеки, и это открытие гасило желание. Ее можно было попросить о чем угодно, и она покорно подчинялась, но приятней было бы заниматься любовью с картонной коробкой; только движения, ни малейшей страсти, даже притворного соучастия. Все тот же пустой взгляд. Я, разумеется, знал, что у нее есть альтернативные источники дохода, что она «развлекает джентльмена», как она выразилась, изображая чопорность, — я всегда подозревал, что где-то в ней прячется мелкобуржуазная домашняя хозяйка, возможно, грезящая о собственной парадной комнате и дне стирки. Не думаю, что вышеупомянутый джентльмен так уж развлекался. И я не прикидывал, кем мог оказаться этот бедняга, а просто жалел его.
Однако жаль, что она взяла да и покончила с собой; своей эгоистичностью она лишила мир многих прекрасных полотен. Я никак не предполагал ничего подобного, пока не прочел заметку в газете. Женщина, подрабатывавшая проституцией, вытащена из реки, так писали газеты. Несмотря на многие недостатки, она заслуживала более достойного некролога. Лучшая натурщица в Лондоне, по моему убеждению, но глупая. Очень глупая. Только вообразите: убить себя потому лишь, что она забеременела! Кто бы подумал, что она вообще была способна испытывать стыд? Не говоря уж о таком экстремальном поступке. Совершенно непонятно. Живая она была глупа, и умерла как жила, надо полагать.
А! Какое непроницаемое у вас лицо, мой друг! Какое самообладание. Знаете ли, что вы — худший кошмар художника? Что-то, чем я когда-то очень восхищался. Стоицизм английского джентльмена поистине замечательная вещь, если только не пытаешься поймать ее на полотне, потому что эмоции разбиваются об нее и никогда себя не выдают. Сказать вам о чем-то возмутительном или чудесном, оскорбить вас или превознести — ответом будет все та же непроницаемость выражения. Словно пытаться заглянуть внутрь через грязное стекло: видишь смутно и в конце концов видишь только собственное неясное отражение. Так дело не пойдет. Вы должны, прежде чем уйти, показать мне какую-нибудь сильную эмоцию, не то я отшвырну кисти и выбегу вон в художническом бешенстве. Уже много лет я в него не впадал.
Странно, но Джеки очень пришлась Эвелин. Я передал ее Эвелин, когда она вернулась в Лондон в тысяча девятьсот втором году. Ей нужна была натурщица, и со временем Джеки стала ее одной-единственной. Неожиданное сочетание. Но каждая, надо полагать, восполняла что-то в другой. Эвелин, должно быть, нравились простота Джеки, домашность ее характера, безвкусие ее вкусов. Быть может, она искала укрытия от всего этого эстетства вокруг, нуждалась время от времени в противоядии от высокой серьезности творчества. Вы способны понять такое, Уильям? Могло ли оно и вас привлечь? А Джеки откликалась на что-то в Эвелин, возможно, на ее независимость и ее молчание. На внутреннюю силу, скрытую в слабом теле. А возможно, она видела больше, чем видел я, и понимала, насколько в действительности хрупкой была она, и откликнулась на ее мужество. Я знаю, над ней смеялись, когда люди вроде меня, считавшие, что низкое служит подходящей темой для искусства, но не для разговоров, встречали их вместе на улице. Иногда рука об руку. Подруги. Не художница и натурщица, не госпожа и служанка. В такой фамильярности было некоторое нарушение декорума, ну вроде того, чтобы привести любовницу в ресторан.
- Предыдущая
- 8/45
- Следующая
