Перст указующий - Пирс Йен - Страница 31
- Предыдущая
- 31/181
- Следующая
Под взглядами своего колледжа и заметной части университета Вудворд покачивался, взвешивая, как лучше ответить на подобный вызов. При обычных обстоятельствах он не привык колебаться ни мгновения, но на этот раз не спешил.
– Я не уступлю вашей власти, сэр, – сказал он наконец. – Я не признаю за вами права входить сюда без моего дозволения и тем более вмешиваться в дела колледжа. Я не вижу оснований для вашего присутствия здесь и по закону могу потребовать, чтобы вы удалились.
Присутствующие встретили его слова ропотом одобрения, а сэр Джон вспыхнул от негодования. Удовлетворив таким образом требования процедуры и ни на йоту не поступившись в вопросах принципа, Вудворд несколько пошел на попятный.
– Однако, возможно, у вас есть свидетельства, мне неизвестные. Если преступление было совершено, долг колледжа узнать правду. Я выслушаю то, что вы имеете сказать, и отложу погребение до тех пор. Если я сочту, что ваши сведения недостоверны, оно будет продолжено с вашего согласия или без.
Вновь послышался ропот одобрения, рожденный, как позднее мне объяснил Лоуэр, мастерским оборонительным отступлением с позиции, удерживать которую не представлялось возможным. Вудворд тем временем распорядился, чтобы покойника отнесли назад в часовню. Затем он проводил судью в свой дом.
– Ну-ну-ну, – негромко сказал Лоуэр, когда они вышли через узкую арку во внутренний двор, – хотел бы я знать, кто скрывается за этим.
– О чем вы говорите?
– Мировой судья может действовать, только если кто-нибудь подаст ему жалобу о совершении преступления. Тогда он обязан произвести расследование, действительно оно было совершено или нет. Так кто же отправился к нему? Во всяком случае, не Вудворд, а для кого еще это представляет интерес? Насколько мне известно, у Грова не было родственников.
Меня пробрала дрожь.
– Ну, стоя тут, мы этого не узнаем, – указал я.
– Вы правы. Не распить ли нам бутылочку у меня в Крайст-Черче? И поискать разгадку?
Поиски ни к чему не привели; несмотря на множество предположений и еще большее количество вина, вопрос о том, кто побывал у судьи, оставался столь же покрытым тайной, когда мы проснулись на следующее утро, как и когда мы ушли из Нового колледжа. И сверх того, что было мне известно, я узнал лишь, что мадера, которую предпочитают англичане, оставляет по себе наутро самую скверную память.
Я ночевал у Лоуэра, так как к концу нашей беседы, которая вскоре с Грова перешла на другие любопытные и многообразные темы, ноги меня не держали. И он вновь вернулся к понятию духа, к тому, поддается ли дух исследованиям, – идее, которая имела немалую важность для теории, скрывающейся за моим переливанием крови.
– Полагаю, – сказал он задумчиво, – мы можем постулировать существование вашего жизненного духа, исходя из существования привидений, ибо что они такое, как не дух, освобожденный от плоти? А сомневаться в их манифестациях я не могу, так как сам был свидетелем.
– Неужели? Когда же? – отозвался я.
– Да пару месяцев тому назад, – сказал он – Я сидел в этой самой комнате и услышал шорох за дверью. Я открыл ее, так как ждал гостя, а там стоял неизвестный молодой человек. Очень странно одетый в бархат, волосы у него были длинные, льняные, а в руке он держал шелковый шнурок. Я поздоровался, он оглянулся и посмотрел на меня. Но не ответил, только печально улыбнулся и спустился по лестнице. Я не придал этому никакого значения и вернулся в комнату. Минуту спустя пришел мой гость. Я спросил его, не видел ли он странного юношу – они не могли не встретиться, – он ответил, что нет – на лестнице никого не было. Позже декан рассказал мне, что здесь в тысяча пятьсот шестидесятом году некий молодой человек наложил на себя руки. Покинул свою комнату, выходившую на мою лестницу, прошел в подвал в другом конце колледжа и повесился на шелковом шнурке.
– Хм-м…
– Что хм-м, то хм-м. Я просто указываю, что это один из редких случаев, когда лучшие научные теории и практические наблюдения прекрасно согласуются. Вот почему я не отбрасываю сразу ваши априорные предположения. Хотя и не исключаю возможность, что улучшению состояния вдовы Бланди есть и другое объяснение.
– Отбросить уже имеющееся объяснение в пользу того, которого у вас нет, представляется глупым, – сказал я. – Но должен указать, таким образом вы постулируете, что дух, поддерживающий жизнь, есть тот же самый, который пребывает и после ее конца.
Он вздохнул.
– Да, пожалуй. Хотя даже Бойль еще не придумал опыта для определения, что есть дух, если признать за ним некое физическое существование.
– Это навлекло бы на него много неприятностей с богословами, – сказал я. – А он как будто старается поддерживать с ними наилучшие отношения.
– Рано или поздно этого не избежать, – ответил мой друг. – Если только мы, ученые, не ограничим себя исключительно материальными вещами, а какой в этом смысл? Но вы правы, Бойль навряд ли захочет подвергнуть себя такой опасности. И я не могу не счесть это его слабостью. Но с другой стороны, ваш собственный синьор Галилей показал, чем оборачиваются нелады с церковниками. Что вы о нем думаете?
Разумеется, Лоуэр слышал про этот знаменитый случай, который горячо обсуждался в Падуе, когда я там учился, ибо Галилей состоял на жалованье у Венеции, пока не прельстился роскошью Медичи и не отбыл во Флоренцию. Там он нажил много врагов, что не пошло ему на пользу, когда его утверждение, что Земля ходит вокруг Солнца, ввергло его в беду. Даже хотя падение его произошло почти до моего рождения, оно напугало многие любознательные умы и научило их хорошенько подумать, прежде чем говорить. Но ссылка Лоуэра на это дело мне очень досадила, так как я заранее знал, каким окажется его мнение, и не сомневался, что он подтасует факты для новых нападок на мою церковь.
– Разумеется, я почитаю его, – сказал я, – и скорблю о произошедшем с ним. Я прилежу науке и считаю себя верным сыном церкви. Вместе с мистером Бойлем я твердо верю, что наука не может противоречить истинной религии и видимые расхождения между ними суть результат слабости нашего понимания той или другой. Господь даровал нам Библию и даровал нам природу для постижения Его творения. Нелепо думать, будто Он мог противоречить сам себе. Это человеку недостает разумения.
– Следовательно, в этом случае кто-то ошибся, – сказал Лоуэр.
– Совершенно очевидно, – ответил я, – и никто серьезно не верит, что советники папы не заблуждались. Однако синьор Галилей также был виновен, и, возможно, больше, чем они. Он был надменным человеком с тяжелым характером и повинен в том, что не озаботился показать, как его идеи согласуются с доктриной. Поистине, я не верю, что тут есть противоречие. А есть непонимание, и это привело к злосчастным последствиям.
– И вовсе не нетерпимость вашей церкви?
– Думаю, что нет, и считаю этот случай доказательством того, что католическая церковь более открыта для науки, чем протестантская. До сих пор все видные светила науки взрастали в лоне католической церкви. Вспомните Коперника, Везалия, Торричелли, Паскаля, Декарта…
– Наш мистер Гарвей был добрым сыном англиканской церкви, – возразил Лоуэр. С некоторой сухостью, как мне показалось.
– Бесспорно. Но ему пришлось поехать в Падую учиться и там формулировать свои идеи.
Лоуэр что-то невнятно буркнул и поднял стакан, поздравляя меня с моим ответом.
– Вас еще сделают кардиналом, – сказал он затем. – Взвешенный и политичный аргумент. Вы считаете, что наука обязана себя оправдывать?
– Да, иначе она сделается ровней религии, а не ее служанкой, последствия чего будут невообразимо ужасными.
– Вы начинаете вторить доктору Грову.
– Нет, – ответил я после краткого размышления. – Он считал нас шарлатанами и сомневался в полезности опытов. Я же опасаюсь их силы и соблазна и беспокоюсь, как бы сила эта не породила в людях надменность.
Я мог бы рассердиться на его слова, но мне не хотелось вступать в спор, да и Лоуэр по-настоящему не старался вызвать меня на диспут.
- Предыдущая
- 31/181
- Следующая