Перст указующий - Пирс Йен - Страница 153
- Предыдущая
- 153/181
- Следующая
– Мне нечем заплатить.
– Я придумаю что-нибудь. Не тревожься.
С величайшей неохотой я встал. Будь моя воля, я остался бы там на всю ночь, чего никогда не делал раньше и что нашел до странности заманчивым: слышать биение ее сердца у моей груди и чувствовать ее дыхание у меня на щеке были сладчайшими из ощущений. Но это означало бы навязать ей себя и не прошло бы незамеченным наутро. Ей надо было восстанавливать свое доброе имя, а мне – сохранять свое. Оксфорд не походил тогда на королевский двор, не было в нем и нынешней распущенности. Все держали уши открытыми, и слишком многие были скоры на порицание. Я сам был таков.
Моя матушка привела лишь самые незначительные возражения, когда я объявил, что Сара раскаялась в своих грехах, добавив, что они на деле были меньше, чем раздули их досужие сплетники. Милосердие требует простить грешника, если раскаяние его искренно, как оно есть, завершил я, в данном случае.
– И она хорошо работает и, возможно, теперь будет брать на полпенни в неделю меньше, – проницательно заметила матушка. – За такую плату нам, уж конечно, никого лучше не сыскать.
Так все было решено (еще один полпенни пошел из моего кармана, дабы возместить разницу), и Сара была нанята вновь, затем надо было разрешить затруднение с врачом, и несколько дней спустя я заговорил об этом с Лоуэром, когда мне предоставить такая возможность. Его в то время непросто было застать одного, так как он усердно корпел над своим трудом по изысканиям в области мозга, и посвящение этого труда доставляло ему множество забот.
– Кому мне его адресовать? – спросил он меня, озабоченно хмурясь, не дав мне возможности заговорить первым. – Это дело исключительно деликатное и самая щекотливая стадия всего предприятия.
– Но, разумеется, – начал я, – сам труд…
Он от меня отмахнулся.
– Труд – ничто. Безупречная работа и сосредоточенность. Расходы на публикацию много серьезнее. Вам известно, во что обходится хороший гравер? Мне нужны отменные иллюстрации; весь смысл теряется, если запорчены рисунки, а некоторые работают так, что, когда они закончат, никто потом не разберет, мозг это человека или овцы. Мне нужно по меньшей мере двадцать иллюстраций, и все – работы лондонского гравера. – Он тяжело вздохнул. – Завидую я вам, Вуд. Вы можете писать какие угодно книги и не мучить себя такими вещами.
– Я тоже рад был бы помещать много гравюр, – возразил я. – Очень важно, чтобы читатели видели изображения тех, о ком я пишу, и сами могли судить, верен ли мой рассказ об этих мужах, сравнивая деяния с чертами лиц.
– Все это верно. Я лишь указываю на то, что, если понадобится, ваши слова сами могут за себя постоять. В моем случае труд станет неудобочитаемым, если в нем не будет дорогостоящих иллюстраций.
– Так тревожьтесь об этом, а не о посвящении.
– Иллюстрации, – серьезно сказал он, и на лицо его вновь вернулось обеспокоенное выражение, – это всего лишь деньги. Хождение по мукам, но хотя бы простое. В посвящении – все мое будущее. Я честолюбив и мечу слишком высоко? Или скромен и мечу слишком низко, и весь мой труд пропадает втуне без всякой для меня пользы?
– Книга, мне кажется, сама по себе награда.
– Слова истинного ученого, – брюзгливо бросил он. – Хорошо вам говорить, когда у вас нет семьи, которой нужны деньги, и когда вы вполне довольны навеки остаться здесь.
– Я жажду известности не меньше других. Но она должна стать плодом восторгов книгой, а не того, что я стану использовать ее как оружие, дубинкой пробивая себе путь в милости к сильным мира сего. Кому вы подумываете ее посвятить?
– В мечтах, когда я думаю о славе, я, естественно, думаю посвятить ее королю. В конце концов, этот Галилео в Италии поставил на титуле какой-то работы имя Медичи и, как следствие, на всю жизнь заполучил доходное место при дворе. Я воображаю себе, как его величество будет настолько воодушевлен, что немедленно назначит меня лейб-медиком. Вот только, – горько добавил он, – лейб-медик у него уже есть, а его щедрое величество сам слишком стеснен в средствах, чтобы держать двоих.
– Почему бы вам не проявить больше воображения? Его величеству посвящали уже столько всего, что он не в силах изъявлять благодарность каждому автору в Англии; вы просто затеряетесь в обшей куче.
– Кого вы предлагаете?
– Даже не знаю… Посвятите его кому-нибудь, кто богат, кто оценит вашу любезность и чье имя привлечет внимание. Как насчет герцогини Ньюкастлской?
– Ну да! – презрительно фыркнул Лоуэр. – Очень смешно. С тем же успехом я могу посвятить мой труд памяти Оливера Кромвеля. Прекрасный способ, позвольте заметить, добиться, чтобы пытливые умы никогда больше не восприняли меня всерьез. Женщины, производящие опыты, – афронт для своей семьи и для своего пола. Будет вам, Вуд, я говорю серьезно.
Я усмехнулся.
– Лорд Кларендон?
– Слишком предсказуем и может лишиться власти или умереть от апоплексического удара еще до выхода книги.
– Тогда, может, его соперник? Граф Бристольский?
– Посвятить книгу отъявленному католику? Вы хотите, чтобы я умер с голоду?
– Так, значит, восходящая звезда? Скажем, Генри Беннет?
– С тем же успехом может стать падучей звездой.
– Человек ученый? Мистер Рен?
– Один из моих лучших друзей. Но он может поспособствовать мне не больше, чем я могу поспособствовать ему.
– Тогда мистер Бойль.
– Хочется думать, что его покровительство мне уже обеспечено. Книга будет выброшена на ветер.
– Должен же найтись кто-нибудь. Я подумаю, – пообещал ему я. – Книга ведь еще не отправляется к печатникам.
Лоуэр снова застонал.
– Не напоминайте мне. Если я не найду еще несколько образцов мозга, она никогда к ним не попадет. Хорошо бы суд кого-нибудь повесил.
– В тюрьме как раз сидит один молодой человек, и будущее у него незавидное. Джек Престкотт. Все идет к тому, что через неделю или около того его повесят. Господь знает, он это заслужил.
Так вышло, как видите, что я напомнил Лоуэру о Престкотте, чей арест вызвал некоторую суматоху в городе дней за десять до того разговора, и заставил Лоуэра домогаться тела несчастного. Думается, Лоуэр действительно пригласил с собой Кола, а не сам Кола измыслил способ посетить молодого человека в тюрьме, как предположил доктор Уоллис. На самом деле, как я ясно покажу ниже, у мистера Кола были очень веские причины не встречаться с Престкоттом. Для него было, наверное, большим потрясением столкнуться вдруг с человеком, которого он встречал раньше.
Упоминание о Престкотте, естественно, вернуло меня к мыслям о Саре Бланди и о болезни ее матери, и я спросил Лоуэра, не возьмется ли он лечить старушку.
– Нет, – твердо сказал он. – Я не могу лечить пациента другого врача, пусть даже Кола и не врач. Это дурной тон.
– Но, Лоуэр, – возразил я, – он не станет лечить ее, и старушка умрет.
– Если он сам мне так скажет, тогда я подумаю. Но я слышал, ей нечем платить.
На это я нахмурился, так как прекрасно знал, что мой друг в силу своего характера и себе в ущерб лечит многих, кто не может позволить себе его услуги. Увидев мою мину, Лоуэр смутился.
– Все было бы иначе, если бы я сам предложил ей лечить старушку, зная, каково положение дел, но эта молодая Бланди гнусно навязала себя несчастному Кола, умолчав, что у нее нет денег. У нас, врачей, знаете ли, тоже есть гордость. А кроме того, я не хочу лечить ее. Вам лучше других известно, что она собой представляет, и я поражен, что вы вообще завели этот разговор.
– Возможно, я ошибался. Я уверен, девушку оклеветали, во всяком случае, отчасти. И я не прошу вас лечить ее, я прошу вас лечить ее мать. Если потребуется, я сам заплачу.
Он на мгновение задумался, я знал, что он так поступит, ведь он был слишком добр – и как врач слишком нуждался в практике, – чтобы отказаться от больного.
– Я поговорю с Кола, посмотрим, что он скажет. Без сомнения, я сегодня с ним увижусь. Теперь же прошу простить меня, друг мой, у меня сегодня занятой день. Бойль проводит опыт, при котором я хотел бы присутствовать, мне придется подумать о том, как подступиться к упомянутому вами юноше, и в дополнение ко всему прочему я должен осмотреть доктора Уоллиса.
- Предыдущая
- 153/181
- Следующая
