Семиречье. Трилогия (СИ) - Григорьева Юлия - Страница 37

— Пусть не спешит с гонцом, как бы и этот не пропал. А чародей что ваш говорит? Он-то проверял Пустошь?

— Проверял. Сказал, что ничего не видит. Он к зверям невиданным больше интереса имеет. Одного отловить сумел, в подвале держал. Страсть такая, говорят. На вурдалака похож, только не вурдалак это. Зверь клетку погнул, а там прутья толстые, как два пальца мои. Чародей его каленым железом усмирял, колдовством своим бил. Сдох вскоре зверь. Но что-то этот бес прознал, говорят. Сейчас нового ищет.

— Не зверей ловить надо, а их хозяина. Сотворил их ведь кто-то. А что товарищ мой? — этот вопрос Радмир хранил напоследок, опасаясь услышать страшный ответ.

— Он поначалу город не покидал. Бродил по улицам, будто совсем ума лишился. На стену заберется и все на Пустошь смотрит. Долго так бродил. С недели две начал опять за ворота выходить. Возвращается весь взмыленный, глаза горят. А три дня назад исчез, — Радмиру показалось, что земля ушла у него из-под ног. Он вцепился в плечо Вяхоря.

— И что, говори же, — затаив дыхание навис над ним воин.

— Что? Вернулся вчера вечером. Ободранный весь, бледный. На рукаве кровь запеклась. Добродей его до дома проводил. Говорит, больной весь, горячий.

— Так он на постоялом дворе сейчас?

— А где ж ему быть? — удивился стражник. — Вечером его отвели туда, а с утра он еще не появлялся. Я с восхода тут стою, не проходил ишо.

— Уф, — выдохнул Радмир и рассмеялся, почувствовав, что гора упала с плеч. — Ну, спокойного тебе дня, Вяхорь. Бывай, пойду я к Бале.

— Бывай, — махнул ему стражник и привалился к стене рядом с бердышом.

Воин добрался до постоялого двора, поставил уставшего Дымка в стоило, расседлав и бросив ему ячменя. Потом взбежал наверх, где была их с Балой комната. Он толкнул дверь и вошел в комнату, сияя улыбкой.

— Друже мой… — воскликнул он и осекся. Улыбка в одно мгновение сползла с лица Радмира.

На кровати лежал кто-то незнакомый. Мужчина медленно подошел к незнакомцу и нагнулся над ним. Чужак был покрыт черным волосом, так густо, что казалось, будто он порос шерстью. Дыхание неизвестного было хриплым и тяжелым. Он накрыл голову подушкой, то ли прячась от шума, проникавшего в комнату, то ли от света, льющегося через небольшое оконце. Радмир протянул руку и нерешительно потянул подушку. Солнечный луч упал на лицо чужака, и воин ахнул.

— Бала, ты ли это? — ошарашенно произнес он и сел на кровать.

— А ты кого ждал? — безразлично ответил Бала, забирая у приятеля подушку. — Отдай, жжет свет, глазам больно.

Радмир прошелся по комнатке, потом вернулся к кровати.

— Что ты наделал, Бала? Что с тобой произошло?

— Отстань, — отозвался тот. — Плохо мне, все тело болит, ломает. Простыл видно.

— И потому весь шерстью порос? Что ж за болезнь такая? Ты ведь в Пустоши был? Да? — Бала не ответил. — Ты ведь слово мне дал, что никуда не пойдешь один!

— Дал и что? — Бала вскочил с кровати, и Радмир разглядел, что глаза его налились кровью, став жутковато-красными.

— Рассказывай, — потребовал он.

— Нечего рассказывать, — Бала вдруг оскалился и рыкнул, как-то странно припав к полу.

Вдруг он испустил стон и испуганно посмотрел на приятеля.

— Друже, что со мной? — прошептал он, отступая назад к кровати.

— Расскажи мне, — Радмир сел с ним рядом. — Я должен знать.

— Убери свет, тяжко мне от него, — попросил Бала, и Радмир прикрыл ставни, погрузив небольшую комнатку в сумрак. — Да, так хорошо.

— Так что случилось?

— Я не знаю, — признался Бала. — Ты спросил, и я вдруг бабу вспомнил.

— Какую бабу?

— Молодую. Волосы черные, коса как змея по плечу сползала. Красивая… Глазищи черные как ночь. Помню, заговорила она со мной. Голос такой… медовый. Потом в глаза ей взглянул и все, дальше плохо помню. Вроде мужик какой-то был. Да, волосы у него белые-белые, но не седые. Потом свистнул кто-то и…

— И?

— Не помню. — Бала потер лоб. — Боль! Была боль, а потом… Потом я очнулся недалеко от Пустошева. Кажется, меня кто-то привел сюда. Да, руку перевязали. Говорили что-то про укус. — он взглянул на свои руки. Правое запястье было замотано тряпицей. Бала развязал тряпку и рассмотрел руку. — Нет никого укуса, но вроде я точно слышал про него.

— Слышал. Мне Вяхорь сказал, что тебя Добродей до сюда проводил. И говорил, что рука у тебя в крови была. Заросла рана, стала быть.

— Стало быть… Но отчего так быстро? — он помолчал. — Плохо мне, друже.

— Ты горишь весь, — Радмир чувствовал жар Балы, даже просто сидя рядом. — Я за чародеем схожу, пусть посмотрит. Чую, по его это части дело.

— Не ходи, никого видеть не хочу. — и вдруг снова зарычал и схватил Радмира за грудки. — И ты убирайся! Ох, да что это со мной? — Бала спрятал руки за спину и со страхом посмотрел на друга. — Иди, пусть посмотрит. Страшно мне. И плохо дюже.

— Полежи, я быстро, — Радмир выбежал из комнаты.

Он сам себе боялся признаться в том, бежит ли он так быстро, потому что хочет спешно позвать чародея или, потому что ему хотелось оказаться подальше от своего друга, превращавшегося на глазах в зверя. Ему было стыдно за такие мысли, и Радмир заставил себя собраться. Чародей жил недалеко от княжеского терема. Дом его был строг и прост. Был он человеком любознательным, имел пытливый ум, чем часто вызывал на себя недовольство народа. Впрочем, люди сами же его оправдывали младостью лет. Годемил не успел еще прожить обычную человеческую жизнь, было ему не больше сорока лет, что для чародея являлось действительно молодостью.

Годемил внимательно выслушал Радмира, задумался, а после просиял:

— Это же здорово! Сами Духи прислали вас в наш Пустошев. Похоже твоего товарища укусил Зверь — воскликнул он.

— Чему ты радуешься? — нахмурился воин. — Ты поможешь Бале? Сможешь его вылечить? Говорят, ты что-то понял об этих… Зверях.

— Немного. Я пытался приручить его.

— Но зачем? — поразился Радмир.

— Слушаются же они кого-то, почему не меня? Тогда с Пустоши не будет идти угрозы.

— Так ты поможешь ему?

— Помогу, — живо ответил чародей и отвел глаза.

Радмиру все это не нравилось, но иного выхода он не видел. Если была хоть малая толика надежды вернуть товарища, он готов рискнуть и довериться Годемилу.

— Приведи его ко мне, — сказал чародей. — Я пока все подготовлю.

— Пойдет ли он, — с сомнением произнес воин.

— Пойдет, ты постарайся. — и чародей юркнул в небольшую каморку.

Радмир вернулся назад. Он с замиранием сердца открыл дверь, боясь, что непоправимое уже случилось. Но Бала все так же лежал на постели, спрятав голову под подушку. Воин тронул его за плечо, в ответ раздалось глухое рычание. Потом Бала повернул искаженное болью лицо к другу.

— Чародей ждет нас, — сказал Радмир. — Пойдем.

— Я не могу идти, там светло. И мне стало еще хуже. — ответил Бала, и воин с трудом узнал его голос.

— Он сказал, что поможет. Похоже тебя укусил один из тех зверей, что появились в Пустоши.

— Которые загрызли Прелюба?

— Да. Я накрою тебя от солнца, а кони довезут быстро.

Бала задумался и встал.

— Хорошо, пойдем, — согласился он, но вдруг согнулся и завыл. — Как больно! Радмир, я не дойду…

— Если будет надо, я тебя понесу, — Радмир взял плащ и накинул на стонущего товарища.

Воину удалось стащить друга вниз, до конюшни. Лошади заволновались, заржали и шарахнулись от них.

— Дымка, — позвал Радмир, — что с тобой? Это же я.

Но жеребец вся пятился, кося голубым глазом на привалившегося к стене Бала. Воин поймал коня и некоторое время гладил, успокаивая.

— Это Бала, — шептал он в бархатное лошадиное ухо. — Он болен, ему очень плохо, и мы должны отвезти его к чародею. Тебе надо только довезти нас. Я тоже поеду, не бойся. Кроме тебя никто не сможет, посмотри на них, — он кивнул на лошадей, мечущихся в стойлах.

Дымка склонил голову, потом жалобно заржал и подставил спину под седло.