Комитет Тициана - Пирс Йен - Страница 19

• Предыдущая
• 19/46
• Следующая

От него хотели, чтобы он ознакомился с документами комитета. Аргайл просмотрел бумаги и не нашел ничего интересного — в основном протоколы осмотров, отчеты, результаты голосований. Но чтобы его не посчитали недобросовестным, сделал несколько заметок и перешел к другим, более интересным вопросам.

Аргайл намеревался пустить в ход все свое обаяние и дар убеждения и выклянчить у библиотекарши требования Мастерсон на заказанные ею книги. Задача оказалась куда проще, чем он ожидал. Он только начал объяснять, что к чему, а стоявшая за конторкой непривлекательной наружности женщина нырнула вниз и достала из стоявшей на полу коробки большой конверт.

— Если американка умерла, то кто заплатит за это? — раздраженно спросила она. В конверте оказалась пачка ксерокопий, которые Мастерсон заказала в тот самый вечер, когда ее убили. Библиотекарша недвусмысленно дала понять, какой это верх неприличия позволить расправиться с собой, не расплатившись по счетам.

Аргайл вызвался выкупить пакет, тем самым немало утешив суровую даму, и, сбегав к кассе, где расстался с непомерно огромной, как ему показалось, суммой, взял ксерокопии и устроился исследовать, что собой представляла эта самая Мастерсон.

Скоро ему стало ясно: какой бы у нее ни был неуживчивый характер, заторможенностью она не отличалась — судя по ксерокопиям, за один вечер перелопатила больше дюжины книг. На Аргайла это произвело впечатление — сам он не ощущал в себе способности одолеть в библиотеке и главу без того, чтобы не уснуть крепким сном. Видя такую трудоспособность в других, он ощущал, как в нем развивается комплекс неполноценности. Подавив вздох, он взял себя в руки и настроился на нелегкое дело: пошел по читательскому следу Мастерсон.

Но через час понял, что этот след особенно далеко не заведет. Складывалось впечатление, что Мастерсон уже поставила крест на комитете и целиком и полностью занялась Джорджоне. Она заказала два труда под одинаковым названием «Жизни художников» — Вазари и Ридольфи. Обе книги весьма привлекательных изданий семнадцатого века. Кожаные переплеты, красивое золотое тиснение на корешках и всякие украшения. Что же до Джорджоне, авторы сходились только в одном — его любовницу звали Виоланте ди Модена. С присущей Возрождению моралистикой оба отмечали, что, покинув художника, женщина вскоре умерла, но расходились во мнении: в чьих объятиях она была в последнее время. Но оба считали: сгинула — и поделом ей; нечего наставлять гению рога, только сетовали, что Джорджоне скончался из-за нее от сердечной скорби.

Далее следовала краткая биография Пьетро Луцци — ученика Джорджоне, которого зачисляли в наиболее вероятные кандидаты на роль пламенного любовника, соблазнившего и умыкнувшего у учителя Виоланте. Фактов было немного. Складывалось впечатление, что автор о нем ничего не знал, кроме того, что Пьетро погиб в сражении в 1511 году. И нисколько об этом не жалел, прозрачно намекая, что художников с такими ограниченными, как у Луцци, способностями и сомнительным характером лучше скорее предать забвению.

Упоминания о Тициане были крайне отрывочными и, как ни печально, нисколько не доказывали его авторства портрета маркизы, даже не связывали его с этим полотном. Имелись выдержки из старых описаний, как он отправился в Падую и там воссоздал сцены из жизни святого покровителя города [6]. Свод записей Венеции содержал петицию некоего Альфонсо ди Модена — знакомое имя, отметил про себя Аргайл, — который просил разрешить Тициану в силу его прошлых заслуг вернуться обратно. Примечание гласило, что власть предержащие не любили, чтобы люди искусства покидали город без особого на то разрешения. А Тициан, видимо, именно так и поступил, когда бросился прочь из Венеции. Чтение завершилось описанием трех фресок в Падуе.

Все, без сомнений, очень поучительно, но отнюдь не улика, способная привести сыщика на порог убийцы.

От всей этой чепухи Аргайлом стало овладевать разочарование. И будучи человеком практичным, он положил ксерокопии обратно в пакет, сдал книги и нашел приемлемое по ценам кафе — дудки, его не заманить в несуразно дорогие заведения на площади Сан-Марко. Сел и заказал выпивку.

Еще накануне вечером Флавия договорилась с Францем Коллманом, что встретится с ним в его доме, который он арендовал на Джудекке — продолговатом и не слишком шикарном острове к югу от самой Венеции. В лодке она читала полицейские материалы, чтобы получить представление, с чем ей предстояло столкнуться. Досье не впечатляло обилием фактов: работал в Баден-Бадене, специалист по итальянской живописи шестнадцатого века, женат, имеет шестерых детей в возрасте от одного года до четырнадцати лет. Шестеро детей — не слишком ли? Возраст — сорок три года. Член-основатель комитета. Профессионально хорошо подготовлен.

Лодка приблизилась к берегу у Святой Юфимии. К счастью для посрамленного и униженного топографического чутья Флавии, дом, где обитал немец, располагался неподалеку от набережной. Короткая прогулка по рио Святой Юфимии, и вот оно его жилище — неказистое и темное.

Флавия еще не успела перевести дыхание, как уже звонила в дверь. Ей открыла миловидная, но встревоженная женщина — очевидно, фрау Коллман — и тут же провела в маленький салон. Коллман явно не мог похвастаться богатством: дом слишком мал для такой многочисленной семьи, подумала Флавия, принимая с дивана плюшевого медвежонка и усаживаясь на подушку. Арендная плата, видимо, совсем невысока: мебель дешевая, краска облупилась. Все в целом производило удручающее впечатление, которое не могла рассеять даже армия маленьких Коллманов.

Из соседней комнаты доносился писклявый крик младенца, который сопровождал мужской баритон, — отец успокаивал дочь, и, хотя говорил по-немецки, этот язык был понятен всем: не беспокойся, крошка, все будет хорошо, будь паинькой.

Флавия положила игрушку себе на колени и, придав лицу терпеливое выражение, приготовилась ждать. Плач постепенно утихал и, внезапно прервавшись, сменился гортанным бульканьем. Флавия услышала облегченный вздох обрадованного отца, а вскоре в дверях появился он сам. Коллман, судя по всему, принадлежал к тому типу правильных отцов, которые думают, что обязаны внести свою лепту в воспитание детей, но считают это занятие мучительным. Он двигался нервно, говорил отрывисто, но Флавия не взялась бы судить, в чем причина его дурного настроения: в ее появлении или в бойцовской усталости после сражения с бутылочкой и соской.

Да, думала она, члены Тициановского комитета совсем не подходят друг другу. Робертс — утонченный ученый, Мастерсон — напористая, деловая женщина. А это дрыгающееся, расхристанное недоразумение — сплошной комок нервов. Они не могли сойтись уже из-за одной только внешности и характеров.

Флавия и Коллман говорили по-итальянски. Из-за его произношения казалось, будто он сошел с экрана довоенного фильма, но артикулировал пугающе правильно. Беда Коллмана заключалась в том, что его речь была слишком классической, и из-за этого он никак не мог сойти за итальянца. Конечно, если человек сумел одолеть немецкий, он освоит все, что угодно, но успехи толкали искусствоведа на показной лингвистический блеск. Флавия мысленно пригибалась, стараясь увернуться от залпов имперфектных сослагательных наклонений, которыми он сыпал, стоило ему открыть рот.

— Я был бы весьма вам признателен, если бы мы побыстрее завершили наш разговор, — изумил он Флавию неожиданным оборотом. — У меня очень много работы, и я полагаю, что в последние несколько дней потратил достаточно времени на разговоры с полицейскими.

— Думаю, что смерть двух ваших коллег заслуживает некоторого внимания, — резко ответила Флавия. А про себя хмыкнула: «Вот как мы тебя сейчас!»

Но его напряженный взгляд показался ей по крайней мере естественным. Он посмотрел на Флавию, как на немного свихнувшуюся, и поерзал на стуле с видом человека, который понимает, что вот-вот услышит нечто невероятное.

• Предыдущая
• 19/46
• Следующая