Дмитрий Самозванец - Пирлинг - Страница 41

• Предыдущая
• 41/87
• Следующая

Конечно, Дмитрий мог вполне положиться на Игнатия и твердо рассчитывать на его усердие. Тем не менее политика царя по отношению к высшему духовенству отличалась величайшей сдержанностью. Он сам шел навстречу иерархам; он ни в чем не посягал на их права; напротив, они были еще приближены к его особе. На торжественных приемах в Кремле царь неизменно появляется в окружении высших сановников церкви. Дмитрий приглашает их к царскому столу; он осыпает их своими милостями. Казалось, для духовенства вернулись счастливые времена Федорова царствования. С учреждением Сената, о чем будет сказано ниже, первенствующее место в нем заняли иерархи. Пастыри душ стали ближайшими советниками государя; согласно заветам старины, они являлись заступниками угнетенных и сирот. Любопытно отметить, что Дмитрий оставил на своих местах всех иерархов, которые успели сделать свою карьеру до него. Он разрешил себе лишь одно исключение из этого правила. Но и оно было сделано в интересах Федора Романова. После возвращения из ссылки этот невольный инок не пожелал ни снять рясы, ни отказаться от своего нового имени Филарет. Жена его также удалилась в монастырь; при таких условиях ничто не мешало Филарету мечтать о мире. Царь поспешил удовлетворить это честолюбивое желание. Однако Романову нужно было дать приличествующее положение. Для этого, без дальних разговоров, Дмитрий устранил митрополита ростовского Кирилла Завидова. Конечно, это был совершенно произвольный и антиканонический акт; но в данном случае царь действовал как бы под давлением самих иерархов. Дмитрий предоставил им решающий голос и, вообще, отнюдь не хотел проявить своей инициативы.[23]

Со своей стороны, высшее духовенство, по-видимому, было довольно своим новым государем. По крайней мере, оно всячески старалось показать это. Истинное настроение иерархов выяснилось в одном чрезвычайно серьезном случае. Дмитрий был непоколебим в своем решении жениться на Марине. За исключением двух лиц, все высшее духовенство, с патриархом во главе, пошло навстречу этому желанию: решено было сочетать русского царя с полячкой-католичкой. Пойти на это в 1606 году, в Москве, в этом сердце святой Руси, значило проявить крайнюю снисходительность. Разумеется, Дмитрий был чрезвычайно доволен уступчивостью своих иерархов. Что касается обоих представителей оппозиции, то по отношению к ним он выказал величайшую терпимость.

Как мы знаем, Дмитрий намерен был реформировать монастырский быт. Но он убедился очень скоро, что здесь немыслима радикальная ломка. Напротив, приходилось вооружиться терпением. И что же? Ожесточенный противник монастырей сумел побороть себя; он решил считаться с данными условиями. Вот почему он уже не обращался к своим духовникам за советом по вопросу о том, как преобразовать обители, которые он называл притонами тунеядцев. И он был прав. Разве мог он взять на себя задачу Петра Великого? Для духовного регламента не настало еще время. Россия не поняла бы его языка. Немудрено, что тот, кто в Путивле казался столь смелым новатором, в Кремле следовал рутине. Монастырский быт остался неприкосновенным. Царь не провел в этой области ни одного улучшения, не принял ни одной принудительной меры. Мы знаем, что богатства монастырей возбуждали зависть Ивана III и Ивана IV; Дмитрий не поддался корысти: все эти сокровища остались нетронутыми в руках своих обладателей. Каковы бы ни были личные убеждения нового государя, он таил их про себя; в своей общественной деятельности он неуклонно следовал заветам и преданиям своих предшественников. Между прочим, Дмитрий предпринял паломничество в Троице-Сергиевскую лавру; здесь он благоговейно склонялся перед мощами св. Сергия, заступника и молитвенника московских князей. В памятниках того времени мы находим указание на щедроты царя, изливаемые на монастыри. Дмитрий подтверждает их старые права и жалует новые; он освобождает их от налогов и повинностей всякого рода; дарует им всевозможные административные льготы; представляет им привилегии в продаже соли и торговле рыбой. Правда, в одной немецкой хронике имеется упоминание об особом фискальном проекте, который будто бы намеревался провести Дмитрий в ущерб черному духовенству. Однако это свидетельство остается совершенно одиноким; притом же мы не находим никакого документального его подтверждения. В окончательном итоге, монашеская братия, столь многочисленная на Руси, могла только радоваться, имея такого государя. Дело не меняется, если даже допустить, что Дмитрий действительно взял из казны Троицкой лавры те 30 000 рублей, о которых так будет жалеть впоследствии Палицын.[24]

Даже за пределами своего государства Дмитрий слыл горячим защитником православия. В справедливости этого мнения прежде других убедилось Львовское братство. Здесь начата была постройка церкви; из-за отсутствия средств дело приостановилось. Тогда члены братства решили отправить особую делегацию к царю, чтобы просить его о помощи. Как мы знаем, все эти братства в Польше представляли собой боевые организации православных людей. Правительство относилось к ним весьма недоверчиво; что касается католиков, то братства вели с ними ожесточенную борьбу. Как только Сигизмунд III узнал о решении Львовского братства, он приказал приготовить цепи для дерзких просителей и потребовал выдачи виновных. Мы не знаем, что ответил Дмитрий польскому королю. Достоверно лишь то, что просьба Львовского братства была удовлетворена царем, который отпустил делегацию домой не с пустыми руками.

Зашевелилась и восточная церковь. Патриархам слишком хорошо был известен путь на Москву; щедроты русских царей заранее учитывались этими иерархами при составлении своих смет и бюджетов. Можно ли было не обратиться к новому государю, который столь чудесным образом воскрес из мертвых? Как же было не ждать от него богатых благодарственных жертв? Как только патриарх иерусалимский Софроний узнал о том, что «открылся» настоящий сын Ивана IV, он поспешил отправить к нему особое послание: очевидно, у него не хватало терпения подождать, пока экспедиция царевича даст более или менее определенные результаты. Теперь представлялся самый удобный случай укрепить завязавшиеся отношения. Между московским патриархом и князем Адамом Вишневецким произошел конфликт. Для того чтобы ликвидировать это дело, иерусалимский патриарх отправил в Польшу трех уполномоченных. Им было приказано заехать в Москву и передать Дмитрию письмо Софрония.

Это послание представляет собой своего рода шедевр восточного стиля. Автор его то парит в высотах, то неуклюже спускается в низины материальных расчетов. Письмо начинается изображением того, как вся Палестина, теснясь в храмах, славословит Всевышнего за чудесное воскрешение потомства русских царей. Ныне, в лице Дмитрия, вновь обретает человечество драгоценное сокровище, бывшее под спудом столько времени. Горячие моления возносятся к небу: да поможет Господь царевичу восстановить свои права на престол без пролития крови, минуя ужасы войны. Когда же Дмитрий воссядет на прародительском троне, пусть не забудет он Св. Гроба Господня; пусть памятует он о его величии и о его нуждах. Пусть следует он по пути Ивана IV и Федора, сложивших тяжкое бремя с двух восточных церквей. Здесь тон патриарха меняется: перо святителя переходит в руки дельца. Он напоминает, что церковь иерусалимская — кругом в долгах. Эта задолженность достигает огромных размеров (5000 червонцев), а кредиторы неумолимы: они требуют 50 % за сто.

Но разве можно перечесть все эти финансовые бедствия? Один лукавый заимодавец, выманив у Софрония вексель в тысячу золотых, вместо денег навязал ему пару арабских коней. С такой заменой можно было бы, пожалуй, и примириться, но беда в том, что благородными скакунами завладел князь Адам… Напрасно патриарх старался вернуть их — он лишился и лошадей, и денег. Все эти злоключения должны были возбудить жалость: к этому чувству и взывает трогательное заключение послания. Нам нечего добавить к его тексту. Конечно, письмо патриарха дошло по назначению и хранится в Московском архиве.

• Предыдущая
• 41/87
• Следующая