Пандора в Конго - Пиньоль Альберт Санчес - Страница 8
- Предыдущая
- 8/95
- Следующая
Третью разновидность я назвал «скрипичными» пуками: их тонкие и продолжительные рулады напоминали мяуканье котенка, который не может найти свою мать. Эти выводили меня из себя больше других. И, наконец, последняя, четвертая, разновидность – пуки «доктор Флаг». Я дал им такое название в честь одной из его повестей. В ней рассказывалось о некоем подобии всеафриканского потопа, предназначенного для того, чтобы избавить Африку от язычества, и начиналась она со страшного раската грома – одного-единственного, но мощнейшего.
Пук «доктор Флаг» раздавался без всякого предупреждения, и спасения от него не было. Когда взрывался «доктор Флаг», все обитатели пансиона просыпались и больше не могли сомкнуть глаз. Это был единственный пук, но подобный бомбам такого калибра, который в 1914 году еще не был изобретен ни одним военным инженером. Землетрясение заставляло нас открыть глаза, и, застигнутые врасплох, мы с ужасом взирали на перекрытия потолка. Я был единственным жильцом пансиона, который поддерживал с ирландцем дружеские отношения, и потому осмелился тактично обратить его внимание на некоторые неудобства, связанные с его привычкой. Каков был его ответ? «Воздух дурной – из тела долой».
Почему госпожа Пинкертон не выставила его вон из своего заведения? На этот вопрос нелегко ответить. Больше всего меня удивляло то, что по отношению к ирландцу эта женщина никогда не использовала свои изощренные методы. В обращении с ним она выдерживала абсолютно нейтральный тон, исключающий какие бы то ни было колебания.
Пинкертонша смотрела на господина Мак-Маона спокойным, внимательным и проницательным взглядом. Это выражение могло означать все что угодно или не означать совершенно ничего. Она ни во что не вмешивалась и не высказывала своего мнения.
Я думаю, что ирландец ее обескураживал. Хозяйка пансиона каким-то особым чутьем понимала, что ее изощренная злокозненность не могла задеть Мак-Маона, слишком грубого, чтобы понять ее: так даже самый назойливый комар не способен проколоть кожу слона. Возможно также, что этот человек пробуждал в ней противоречивые чувства.
Как я уже говорил, Пинкертонша происходила из разорившейся буржуазной семьи и бежала от пролетариев, как от чумы. Однако в личности Мак-Маона странным образом сочетались моральные ценности рабочего класса и буржуазное воспитание.
Приведу пример: когда у него вырывалось случайно одно из ужасных ирландских ругательств, он всегда сопровождал его учтивейшим «прошу прощения, госпожа Пинкертон». Или еще: по воскресеньям он действительно ходил по дому полураздетым, но до этого всегда посещал церковь. А уж в его ответственности как главы семьи никто не мог усомниться: он работал как вол, и весь его заработок направлялся в Ирландию.
Надо сказать, что этот человек стремился делать людям приятное. После службы в церкви мистер Мак-Маон всегда возвращался с букетом цветов для госпожи Пинкертон.
– Надо бы положить немного мыла в вазу, – говорил Мак-Маон. – Так цветы дольше будут стоять.
– Вы в этом уверены? А мне говорили, что питьевая сода на них действует лучше.
– Питьевая сода вместо мыла? Гммм… Давайте попробуем.
Оказавшись вместе, эти люди умели самым неожиданным образом перевести любую тему разговора – даже цветы – в плоскость сугубо техническую. Они усаживались напротив вазы, устремив на нее взоры, подобно человеку, который надеется увидеть, как растет дерево, и целыми часами обсуждали преимущества добавления в воду питьевой соды или мыла. Человеку незнакомому эта сцена могла бы показаться лишенной всякого смысла. Пинкертонша обладала удивительной способностью поглощать весь кислород в том помещении, где находилась. Но Мак-Маон производил двойную его порцию, и таким образом устанавливалось некое гомеостатическое равновесие. Мне кажется, что даже они сами не отдавали себе в этом отчета.
Оставалась, правда, проблема пуков. Однако, по сути дела, Мак-Маон пукал исключительно в своей комнате. А право на частную жизнь является одним из великих достижений современной культуры.
Что могло помешать человеку пукать у себя в комнате? У себя в комнате человек имеет равное право пукать или плакать. В первых числах месяца, после получки, ирландец напивался пьяным. Это было единственное излишество, которое он себе позволял. Всю ночь было слышно, как он плачет, пьяный в стельку, называя имена жены и семерых или восьмерых детей, постанывая и всхлипывая. Это дает мне возможность привести здесь пример тех запутанных и безысходных диалогов, которые обычно вели миссис Пинкертон и ваш покорный слуга. Она как-то сказала мне:
– Мистер Мак-Маон плачет.
Естественно, намерения госпожи Пинкертон не ограничивались простой констатацией объективного явления. Она пыталась внушить мне, что «это» раздражало как ее лично, так и других постояльцев, что «кто-нибудь» должен был прекратить, остановить или запретить плач мистера Мак-Маона и что этим «кем-нибудь» был как раз я, Томас Томсон.
Дело в том, что самые сильные эмоции госпожи Пинкертон вызывало рождественское поздравление, которое она получала ежегодно от страховой компании, посылавшей одну и ту же открытку всем своим клиентам, более двадцати лет сохранявшим страховой полис на объекты недвижимости.
Такой особе стоило большого труда понять простую истину: человек на чужбине, вдали от родных, может плакать от горя. Я думаю, что людские чувства вызывали у нее такой же ужас, как у читателей доктора Флага – африканские джунгли. Она просто не имела понятия о том, какие опасности скрывались в этой области, а потому любые проявления эмоций вызывали у нее подозрения. И если какое-нибудь чувство осмеливалось неосторожно проклюнуться, хозяйка пансиона подавляла его, словно племя каннибалов, восставших против британской администрации.
Мой ответ прозвучал весьма лаконично:
– Зайдите туда и скажите ему все сами.
Если я запомнил этот конкретный диалог, то лишь потому, что он вызвал конкретные последствия: госпожа Пинкертон никогда больше ни словом не упомянула плач мистера Мак-Маона и не просила меня воздействовать на соседа.
Из моего предшествующего рассказа можно было бы, наверное, заключить, что я был довольно несчастлив. Совсем наоборот. Не следует путать аллергию с весенним цветением. На самом деле это была самая веселая и беззаботная пора моей жизни.
Моя комната располагалась в дальнем конце коридора. Благодаря этому я оставался на достаточно безопасном расстоянии от Пинкертонши, Мак-Маона и прочих жильцов. Из окна комнаты вдалеке виднелись фабричные трубы «Ройал Стил». Рабочие смены определяли распорядок дня нашего района. Мне удалось насчитать восемнадцать различных оттенков серого цвета: серые оттенки облаков, фасадов домов, крыш, проезжей части улицы, тротуаров и брусчатки. Когда шел дождь, каждый оттенок в свою очередь получал дополнительную краску. Меня это нисколько не огорчало.
Обстановка в моей комнате была столь же незатейливой, как у Ван Гога, а может быть, даже еще проще. Стол, стул, кровать, шкаф и самое ценное мое имущество: современнейшая пишущая машинка. Если кому-то непонятен мой тон, то он должен вспомнить, что шел 1914 год, а я был начинающим писателем.
Я воспитывался в казенном детском доме, где получил вполне приличное образование, хотя в то время подобные заведения такой цели перед собой обычно не ставили. В начале века воспитанники содержались в детских домах до пятнадцати лет. Но я чувствовал себя там настолько хорошо, а воспитатели были так довольны мной, что, используя всевозможные юридические зацепки, смогли добиться того, что я провел там еще четыре года. На протяжении этих дополнительных четырех лет я в основном работал в библиотеке этого учреждения. Эти годы развили во мне любовь к книге.
Эта страсть была столь сильна, что когда я решил добровольно покинуть детский дом в возрасте девятнадцати лет, то имел твердое намерение посвятить свою жизнь литературе. Перед моим уходом мне оплатили строго по счетам работу в качестве помощника библиотекаря на протяжении четырех лет. Лучшего подарка на прощание нельзя было придумать, потому что на эти деньги я мог безбедно существовать в течение некоторого времени и заниматься литературой.
- Предыдущая
- 8/95
- Следующая
