V. - Пинчон Томас Рагглз - Страница 40

• Предыдущая
• 40/140
• Следующая

– Sfacim [100], – сказал Профейн. Девчонки были шокированы.

– Твой друг – пошляк, – возмутилась одна из них.

– Не желаю сидеть рядом с пошляком, – поддержала ее другая, сидевшая возле Профейна. Она поднялась, вильнула попкой и вышла на улицу, где остановилась, отклячив бедро и глядя на Профейна темными щелками глаз.

– Это его имя, – пояснил Джеронимо, – вот и все. Я Питер О'Лири, а этот – Чейн Фергусон. – Питер О'Лири был их старым школьным приятелем; сейчас он учился в семинарии на севере штата, готовился стать священником. В последних классах школы он вел настолько добродетельный образ жизни, что Джеронимо с друзьями, попадая в передряги, всегда назывались его именем. Под именем Питера О'Лири были лишены девственности толпы смазливых малышек, его именем прикрывались, бегая за пивом, которое затем выпивали в его же честь. А Чейн Фергусон был героем вестерна, который они вчера смотрели по телевизору в до»-! о семейства Мсндоса.

– Тебя действительно так зовут? – спросила отошедшая девушка.

– Sfacimento. – На итальянском это означало «разрушение», «гниение», «распад». – Вы не дали мне закончить.

– Тогда ладно, – решила девчонка. – Все не так уж плохо.

Етить тебя в тугую вертлявую задницу, подумал глубоко несчастный Профейн. Другой бы уже закинул тебя выше этих лампочных гирлянд. Девчонке было нс больше четырнадцати, но она уже знала о непостоянстве мужчин. Тем лучше для нее. Ее уже оставили многие постельные партнеры и прочие sfacim, а тот парень, который, возможно, еще остается с ней, тоже готов превратиться в кобеля и сбежать – вот почему сна так сурова. Он не сердился на нее. Он надеялся, что правильно угадал ее мысли, но не мог знать, что отражалось в ее глазах. Они словно впитывали в себя весь уличный свет: жар сосисочных грилей, фонари на мосту, освещенные окна соседних домов, кончики зажженных сигар «Де Нобили», золотой и серебряный блеск оркестровых инструментов и даже сияние невинности, исходившее из глаз отдельных туристов.

Девчонка на тротуаре передернулась.

– Здесь нет никакого ритма.

Это была песня времен Великой Депрессии. Ее пели в 1932-м, в год рождения Профейна. Он не помнил, где ее слышал. Если в ней и присутствовал ритм, то это был ритм сухих бобов, сыплющихся в старое ведро где-то в Джерси. Гул дорожных работ, на которые посылали безработных, ритм идущего под уклон товарняка, набитого бродягами и грохочущего на рельсовых соединениях через каждые 39 футов. Она родилась в 1942-м. В войне ритма не было. Был один шум.

Продавец жаркого напротив них запел. Запели Ангел и Джеронимо. К оркестру на другой стороне улицы подключился итальянский тенор из соседнего дома:

Non dimenticar, che t'i'ho voluto tanto bene,

Ho saputo amar; non dimenticar… [101]

Вся холодная улица внезапно расцвела поющими голосами. Профейну хотелось взять в свои руки пальчики девушки, отвести ее куда-нибудь в теплое место, укрыть от холода, развернуть ее, стоящую на этих дурацких шарикоподшипниковых каблуках, к себе спиной и доказать, что его фамилия действительно Sfacim. Порой он испытывал такое желание – быть грубым и одновременно переполниться глубокой печалью, которая, сочась из его глаз и дырявых туфель, образует на улице одну большую лужу человеческого горя, куда изливается все – от пива до крови, но нет ни капли сострадания.

– Меня зовут Люсиль, – сообщила Профейну девчонка. Две другие тоже представились. Люсиль вернулась и села на ступеньку рядом с Профейном. Джеронимо побежал за пивом, Ангел продолжал петь.

– Чем вы занимаетесь, ребята? – спросила Люсиль. Рассказываю небылицы крошкам, которых хочу трахнуть, подумал Профейн. И поскреб под мышкой.

– Отстреливаем крокодилов, – сказал он.

– Да ну?

Он рассказал ей о крокодилах. Ангел, обладавший буйным воображением, расцвечивал его рассказ красочными деталями. На этой ступеньке они вдвоем ковали миф. Он возник не из страха перед громом, не из снов, не из ежевесеннего удивления перед новым урожаем, сменившим прошлый, и не из прочих закономерных изменений, а из временного интереса, из назревшей под влиянием момента необходимости; это был миф рахитичный и преходящий, подобный уличным оркестрам и сосисочным ларькам на Малберри-стрит.

Вернулся Джеронимо с пивом. Они сидели, пили, разглядывали прохожих и плели канализационные байки. Через некоторое время девчонки возжелали петь. Затем им захотелось поиграть. Люсиль вскочила и поскакала вперед.

– Поймай меня, – крикнула она Профейну.

– О, Боже, – сказал Профейн.

– Ты должен ее догнать, – разъяснила одна из подружек.

Ангел и Джеронимо захохотали.

– Ничего я не должен, – ответил Профейн.

Тогда обе девушки, раздосадованные смехом Ангела и Джеронимо, поднялись и умчались вслед за Люсиль.

– Догоним? – предложил Джеронимо. Ангел рыгнул:

– Выпарим из себя немного пива.

Все трое поднялись и припустили друг за другом неуверенной рысцой.

– Куда они побежали? – спросил Профейн.

– Туда.

Вскоре им стало казаться, что они сшибают людей. Джеронимо едва не получил кулаком по башке. Они гуськом нырнули под пустую стойку и выползли на тротуар. Девчонки вприпрыжку удалялись. Джеронимо тяжело дышал. Они бежали за малолетками, которые резко свернули на другую улицу. Когда приятели завернули за угол, девчонок нигде не было видно. Еще четверть часа они растерянно бродили по улицам, примыкающим к Малберри-стрит, заглядывая в телефонные будки, под машины и за ларьки.

– Никого, – сказал Ангел.

На Мотт-стрит звучала музыка. Неслась из подвала. Они пошли посмотреть. «Клуб. Пиво. Танцы» – гласила вывеска. Они спустились вниз, открыли дверь и действительно обнаружили в одном углу маленький пивной бар, в другом – музыкальный автомат, а между ними – пятнадцать – двадцать довольно странных подростков. Юноши были в строгих университетских костюмах «Лиги плюща», девушки – в вечерних платьях. Из музыкального автомата бренчал рок-н-ролл. Волосы были напомаженными, лифы – открытыми, но атмосфера была приличной, как на добропорядочных деревенских посиделках.

Трое приятелей остановились. Вскоре Профейн увидел Люсиль, отплясывающую в середине зала с подростком, смахивающим на главаря бандитской шайки. Из-за его плеча она показала Профейну язык; Профейн отвернулся.

– Не нравится мне это, – услышал он чей-то голос – Слишком много шума. Закинем в Центральный парк; может, кто-нибудь свистнет.

Профейн покосился влево. Там была гардеробная или примерочная. Ряд крючков, на которых аккуратно, единообразно и симметрично висели плечики с двумя дюжинами черных вельветовых курток, а на спинах у них были красные буковки. Динь-дон, подумал Профейн; страна Плэйбоев.

• Предыдущая
• 40/140
• Следующая