V. - Пинчон Томас Рагглз - Страница 138

• Предыдущая
• 138/140
• Следующая

– Сейчас все настолько ухудшилось, что любые действия с нашей стороны требуют немалой смелости.

– А может, глупости. Но противостоять ей в открытую… Я, конечно, оптимист, сам знаешь.

– А я пессимист. Это позволяет нам сохранять равновесие. Возможно, я просто устал. Но продолжаю считать, что положение отчаянное. Если они нанимают бандитов, то, значит, скоро с их стороны последуют еще более активные действия.

– В любом случае надо ждать. Посмотрим, что предпримет Фэйринг.

У пришедшей весны был пламенно-страстный язычок. Когда Стенсил свернул на юго-восток от Страда Реале и поднялся на холм к церкви Фэйринга, Валлетта казалась разморенной и уступчивой. В церкви было пусто, и тишину нарушал лишь храп в исповедальне. Стенсил стал на колени и грубо растолкал священника.

– Она может открывать здесь свои секреты, – ответил Фэйринг, – а я нет.

– Вы знаете, что представляет из себя Мейстраль, – сердито сказал Стенсил, – и скольким господам он служит. Неужели не можете успокоить девчонку? Разве в иезуитском колледже не обучают всяким месмерическим штучкам? – Он тут же пожалел об этих словах.

– He забывайте, что я уезжаю, – последовал холодный ответ. – Обратитесь к моему преемнику, отцу Аваланшу. Возможно, ваши наущения склонят его предать Господа, святую церковь и собственную паству. А во мне вы ошиблись. Я следую велениям своей совести.

– Черт вас разберет, – взорвался Стенсил. – Ваша совесть податлива, как каучук.

– Разумеется, мне нетрудно сказать ей, – продолжил он после паузы, – что всякие резкие действия с ее стороны могут, например, угрожать благополучию ребенка, и потому греховны.

Гнев испарился. Стенсил вспомнил, что помянул черта.

– Простите, святой отец.

– Не могу, – хихикнул священник. – Вы принадлежите к англиканской церкви.

Женщина подошла так тихо, что Стенсил с Фэйрингом подскочили, когда она заговорила:

– А вот и мой противник.

Этот голос, этот голос… Разумеется, он его узнал. Пока монах – столь изворотливый, что даже сумел скрыть удивление, – представлял их друг другу, Стенсил внимательно вглядывался в ее лицо, словно ждал, что оно выдаст какую-то тайну. Но она носила изящную шляпку с вуалью, и лицо выглядело таким же заурядным, как лицо любой благовоспитанной женщины, проходящей по улице. Рука в перчатке, открытая до локтя, была унизана браслетами и казалась твердой.

Итак, она пришла сама. Стенсил, держа данное Демивольту слово, ждал, что предпримет Фэйринг.

– Мы уже встречались, синьорина Манганезе.

– Во Флоренции, – прошелестел голос из-под вуали. – Помните? – Она повернула голову. В волосах под шляпкой виднелся гребень из слоновой кости, на котором были вырезаны пять распятых фигурок в шлемах с искаженными мукой лицами.

– Да.

– Я специально взяла гребень. Знала, что вы будете здесь.

Именно в этот момент Стенсил заподозрил, что от него зависит очень мало и уже не важно, придется ему предать Демивольта или нет, поскольку, что бы ни произошло в июне, вряд ли он может предотвратить осуществление непостижимых целей Уайтхолла или как-то повлиять на них. То, что он считал развязкой, оказалось лишь двадцатилетним перерывом. Он понял, что нет смысла спрашивать, следила она за ним или их свела некая третья сила.

В «бенце», по дороге на ее виллу, Стенсил не выказывал обычной автобоязни. Зачем? Ведь они встретились, пройдя тысячами разных улиц, чтобы вновь войти рука об руку в оранжерею флорентийской весны; чтобы с высокой точностью герметически замкнуть (с внешней или с внутренней стороны) участок, где все произведения искусства застыли на грани засыпания и пробуждения; где все тени чуть-чуть удлиненны, хотя ночь так и не наступает, и вся душа объята глубокой ностальгической тишиной. Все лица – плоские маски, а сама весна – ощущение долгой усталости в ожидании лета, которое, как и ночь, не наступит никогда.

– Мы с тобой на одной стороне, верно? – Она улыбнулась. Они праздно сидели в темнеющей гостиной и смотрели через окно в никуда, поскольку на море была ночь. – И цель у нас одна: не пустить итальянцев на Мальту. Пока что определенные круги в Италии не могут позволить себе открыть этот второй фронт.

И эта женщина дала добро на зверское убийство старьевщика Дупиро, любовника своей служанки. Я отдаю себе в этом отчет.

Ни в чем ты не отдаешь себе отчета. Бедный старикашка.

– Но наши средства различны.

– Пусть у пациента наступит кризис, – сказала она. – Мы должны спровоцировать лихорадку. И победить болезнь как можно быстрее.

– Любым способом. – Невеселый смех.

– Твой способ дает им возможность оттягивать поражение. А мои наниматели идут к цели прямо. Никаких обходных путей. Сторонники аннексии составляют в Италии маленькую, но докучливую группировку.

– Полный переворот, – ностальгическая улыбка, – вот твой путь, Виктория. – Во Флоренции, во время кровавой демонстрации перед Венесуэльским консульством, он оттащил ее от безоружного полицейского, которому она драла лицо отточенными ногтями. Бешеная истеричка, клочья содранной кожи. Бунт был ее стихией, как и эта темная комната, почти вся заполненная жутковатыми предметами. V. каким-то магическим способом соединила в себе две крайности: улицу и оранжерею. Она его путала.

– Рассказать, где я побывала после нашего последнего уединения?

– Нет. Зачем об этом рассказывать? Не сомневаюсь, что в каждом городе, куда направлял меня Уайтхолл, я постоянно сталкивался с тобой или со следами твоей работы. – Он добродушно хмыкнул.

– Как приятно заглянуть в Ничто. – Ее лицо (не часто доводилось ему видеть его таким) было спокойным, живой глаз казался столь же мертвым, как искусственный с циферблатом вместо радужной оболочки. Искусственный глаз его не смущал, равно как и вставленный в пупок звездообразный сапфир. Хирургия бывает и такой. Еще во Флоренции (гребень, который она не позволяла ему ни вынимать, ни трогать) он заметил, что она просто обожает вставлять в тело частицы инертной материи.

– Смотри, какие у меня милые туфельки, – сказала она, когда он, став на колени, снял их. – Вот если бы у меня была такая ступня. Ступня из золота и янтаря, где вены вырезаны, а не выступают барельефом. Одна и та же ступня – это так скучно; можно только менять туфли. А вот если бы у девушки был – ах! – полный набор или целый гардероб восхитительных ступней разных цветов, размеров и форм…

Девушка? Да ей уже под сорок. Впрочем, что конкретно изменилось в ней, помимо тела, в котором стало больше неживой материи? Похожа ли она на ту пышку, которая соблазнила его двадцать лет назад на кожаной кушетке Флорентийского консульства?

– Мне пора, – сказал он.

– Мой преданный опекун отвезет тебя. – В дверях, словно по мановению волшебной палочки, возникло изуродованное лицо. Оно не выказало никаких эмоций, увидев их вместе. Возможно, любое движение лицевых мышц вызывало резкую боль. В ту ночь свет фонаря создал иллюзию мимики, но теперь Стенсил увидел, что это лицо застыло, словно посмертная маска.

В автомобиле на обратном пути в Валлетту оба не произнесли ни слова, пока не подъехали к городу.

– Не смейте ее трогать, ясно?

Стенсил повернул голову, и внезапно его осенило:

– Вы молодой Гадрульфи… Годольфин, верно?

– У каждого из нас есть к ней свой интерес, – сказал Годольфин. – Я ее слуга.

– В каком-то смысле я тоже. Никто ее не обидит. Ее невозможно обидеть.

• Предыдущая
• 138/140
• Следующая