V. - Пинчон Томас Рагглз - Страница 135

• Предыдущая
• 135/140
• Следующая

Вилла ди Саммут находилась за Слиемой на небольшом возвышении около моря; ее фасад был обращен в сторону невидимого континента. То, что сумел разглядеть Стенсил, вполне соответствовало традиционному представлению о виллах: белые стены, балконы, несколько окон со стороны, обращенной в глубь острова, каменные сатиры, преследующие каменных нимф в неухоженном саду, громадный керамический дельфин, извергающий родниковую воду в бассейн. Однако внимание Стенсила привлекла низкая стена вокруг виллы. Обычно невосприимчивый к бедекеровским красотам и достопримечательностям, он вдруг почувствовал, что готов поддаться мягким щупальцам ностальгии, нежно увлекавшим его назад, в детство – к пряничным ведьмам, заколдованным паркам, волшебным странам. Это была стена сновидений; она причудливо изгибалась в свете ущербной луны и вся казалась такой же прозрачной, как и декоративные проемы – одни по форме напоминали лепестки и листья, другие походили на внутренние органы (скорее животных, чем людей) – в ее испещренной известковыми швами каменной кладке.

– Где же мы видели такую стену? – прошептал Стенсил.

В одном из окон верхнего этажа погас свет.

– Пойдем, – сказал Демивольт.

Они перелезли через ограду и крадучись пошли вокруг виллы, заглядывая в окна и прислушиваясь у дверей.

– Мы ищем что-то конкретное? – спросил Стенсил. Позади них вспыхнул фонарь, и чей-то голос произнес:

– Поворачивайтесь. Медленно. Руки поднимите. Хотя Стенсил обладал крепкими нервами и здоровым цинизмом, свойственным людям, сделавшим неполитическую карьеру, и впадающим в детство старикам, он тем не менее испытал легкий шок при виде лица, возникшего в отсвете фонаря. Для человеческого лица оно слишком гротескное, чересчур искусственное и нарочито готическое, – одернул он себя. Верхняя часть носа как будто сползла вниз, преувеличив крутизну перехода от переносицы к горбинке; подбородок словно срезан посередине с одной стороны и вдавлен с другой, отчего уголок рта приподнят в полуулыбке, похожей на изогнутый шрам. Прямо под глазницей поблескивала округлая серебряная пластина. Дрожащий свет фонаря делал это лицо еще более жутким. Правая рука сжимала револьвер.

– Вы шпионы? – вопросил голос. Явно голос англичанина, хотя и искаженный в ротовой полости, о строении которой оставалось лишь догадываться. – Дайте-ка разглядеть ваши лица.

Он поднес фонарь ближе, и Стенсил увидел, как внезапно начало меняться выражение его глаз, которые только и придавали человечность этому лицу.

– Вы оба, – исторг изуродованный рот. – Вы оба здесь. – И в глазах появились слезы. – Значит, вы знаете, что это она и почему я с ней. – Он сунул револьвер в карман, повернулся и сутулясь побрел к вилле. Стенсил шагнул было за ним, но Демивольт, выставив руку, остановил его. У двери человек обернулся. – Неужели нельзя оставить нас в покое? Дать ей возможность примириться с собой? А мне – остаться ее опекуном? Больше мне от Англии ничего не нужно. – Последние слова он произнес так тихо, что морской ветер их едва не заглушил. И мужчина с фонарем скрылся за дверью.

– Ее старый обожатель, – сказал Демивольт. – Его выход на сцену порождает жуткую ностальгию. Чувствуешь? До боли хочется вернуться назад.

– Во Флоренцию?

– Все наши были там. Так почему бы не вернуться?

– Не люблю повторения пройденного.

– В нашей профессии без этого не обойтись, – мрачно изрек Демивольт.

– Значит, все по новой?

– Ну, не так быстро. Подождем лет двадцать.

Стенсил однажды уже сталкивался с этим ее опекуном, тем не менее это была их первая встреча. В любом случае он должен был считать эту встречу «первой». Точно так же он подозревал, что встречался прежде с Вероникой Манганезе, и был уверен, что встретится вновь.

Однако следующей встречи пришлось ждать вплоть до появления первых приступов ложной весны, когда ароматы Гавани достигают самых высоких крыш Валлетты, а стаи морских птиц собираются в доках и ведут унылые беседы, передразнивая соседствующих с ними людей.

Нападение на «Кроникл» утратило смысл. 3 февраля была отменена политическая цензура мальтийской прессы. Миццистская газетенка «La Voce del Popolo» [312] немедленно начала агитацию. Статьи восхваляли Италию и хулили Британию; цитируя иностранную прессу, сравнивали Мальту с итальянскими провинциями под гнетом австрийского правления. Местная пресса не отставала. Стенсила все это беспокоило мало. Если правительство в течение четырех лет не позволяет себя критиковать, то накопившееся негодование неизбежно вырвется мощным – хотя и не всегда эффективным – потоком.

Однако тремя неделями позже в Валлетте была созвана Национальная Ассамблея для разработки проекта либеральной конституции. Были представлены все оппозиционные политические партии: воздержанцы, умеренные, комитет патриотических сил… Заседание состоялось в клубе «Молодая Мальта», который контролировали миццисты.

– Будут неприятности, – мрачно сказал Демивольт.

– Не обязательно. – Впрочем, Стенсил прекрасно знал, что между политическим собранием и бандитской сходкой практически нет разницы. Любая случайность – и ее нет вообще.

Вечером перед заседанием в театре Маноэля давали пьесу об угнетении Италии австрийцами и крайне грубыми намеками завели толпу до предела. Актеры пытались разрядить обстановку несколькими импровизациями на злобу дня, но общего настроения это не улучшило. На улице бездельники пели «La Bella Gigogin» [313]. Мейстраль сообщил, что несколько миццистов и большевиков лезут из кожи вон, чтобы подогреть энтузиазм докеров и подбить их к мятежу. Успех предприятия представлялся сомнительным. Мейстраль пожал плечами. Наверное, тут дело в погоде. Появились также листовки, советующие торговцам закрыть свои заведения.

– Толково действуют, – заметил Демивольт на следующий день, когда они со Стенсилом шли по Страда Реале. Некоторые магазины и кафе были закрыты. Беглый осмотр показал, что их владельцы симпатизировали миццистам.

По мере того как разгорался день, по улицам стали шататься мелкие шайки празднично разодетых агитаторов (будто мятеж был для них своего рода хобби, вроде ремесленничества или спортивных игр); они били стекла и ломали мебель, требуя, чтобы владельцы закрыли работающие магазины. Но пламя из искры почему-то не разгорелось. В течение всего дня на город периодически обрушивались ливни.

– Лови момент, – сказал Демивольт, – рассмотри его поближе, изучи и сохрани. Это один из тех редких случаев, когда предварительная информация оказывается верной.

Честно говоря, они не слишком всполошились. Хотя Стенсила весьма волновало исчезновение искры. Катализатором мог стать любой мелкий инцидент: разрыв в облаках, дрожащий звон первой разбитой для пробы витрины, топология объекта разрушения (на холме или у его подножия – большая разница) – да и просто любой перепад настроения мог развернуться в буйство апокалиптической ярости.

Но причина заключалась в том, что Ассамблея всего лишь приняла резолюцию Мицци, призывавшую к полному отделению от Великобритании. «La Voce del Ророlo» победно верещала. Следующее заседание Ассамблеи было назначено на 7 июня.

– Три с половиной месяца, – сказал Стенсил. – К тому времени потеплеет. – Демивольт пожал плечами. Поскольку секретарем февральского собрания был экстремист Мицци, то секретарем следующего собрания будет некий доктор Мифсуд, представитель умеренных. Умеренные предпочитали сидеть и обсуждать вопрос о конституции с Хантером-Блэром [314] и государственным секретарем по колониям, а о полном разрыве с Англией и не помышляли. К июню умеренные будут составлять большинство.

– Тогда все не так уж плохо, – сам себе возразил Демивольт. – Если уж следовало ждать неприятностей, то лишь тогда, когда Мицци вышел на первый план.

• Предыдущая
• 135/140
• Следующая