V. - Пинчон Томас Рагглз - Страница 113
- Предыдущая
- 113/140
- Следующая
– Переедем? – удивилась она, продолжая рассматривать буйство тропических цветов, украшавших ее сумку.
– В театр Винсена Кастора, – радостно воскликнул Сатин. Крутанулся на месте и запрыгнул на небольшую стремянку.
Итагю принялся восторженно списывать «L'Enlevement des Vierges Chinoise» – «Похищение китаянок». Этот балет – величайшее произведение Владимира Поркепика – станет лучшей постановкой Сатина, это будет в высшей степени грандиозное зрелище. Репетиции начнутся завтра, она сэкономила день, они все равно ждали бы до последнего момента, потому что только Мелани, Ля Жарретьер, может исполнить партию Су Фень, которая гибнет под пытками, защищая свою честь от захватчиков-монголов.
Мелани отошла к правому краю сцены. Итагю стоял в центре и, размахивая руками, продолжал хвалебную речь, а слева на стремянке, мурлыча мюзик-холльный мотивчик, сидел загадочный Сатин.
Его главной находкой должно было стать использование механических кукол, которые будут исполнять роли служанок Су Фень.
– Сейчас их изготовлением занимается один немецкий инженер, – сообщил Итагю. – Великолепные создания; одна будет даже расстегивать твой наряд. Другая будет играть на цитре, вернее делать вид, что играет; на самом деле музыка будет звучать в оркестровой яме. Но они так грациозно двигаются. Ни за что не скажешь, что это механизмы.
Слушала ли она его? Разумеется, но только вполуха. Она неловко приподняла одну ногу, наклонилась и почесала икру, которая вдруг начала зудеть под черным чулком. Сатин пожирал ее глазами. Мелани почувствовала, как локоны щекочут ей шею. Так что он там говорил? Механические куклы…
Она посмотрела на небо в одно из боковых окон. Господи, когда же пойдет дождь?
В ее комнате было жарко и душно. В углу лежал манекен без головы. Старые театральные афиши были разбросаны на полу и на кровати, приколоты к стене. В какой-то момент Мелани послышались отдаленные раскаты грома.
«Репетировать будем здесь, – сказал Итагю. – За две недели до премьеры мы переберемся в театр Винсента Кастора, чтобы прочувствовать сцену». Он любил ввернуть словечко-другое из театрального жаргона. Не так давно Итагю был барменом в кафе неподалеку от Пляс-Пигаль.
Мелани лежала на кровати, сожалея, что не знает молитвы о дожде. Хорошо, что она не видела неба. Возможно, щупальца дождя уже коснулись крыши кабаре. Кто-то постучал в дверь. К счастью, Мелани догадалась запереться. Она знала, что это Сатин. Вскоре она услышала, как русский и Итагю ушли через заднюю дверь.
Уснуть никак нс удавалось, и она продолжала смотреть на грязно-серый потолок. К нему было прикреплено зеркало, прямо над кроватью. Мелани только сейчас его заметила. Расслабленно вытянув руки вдоль тела, она подняла ноги так, что край синей юбки задрался выше чулок, и стала разглядывать в зеркале контрастный переход от черного к нежно-белому. Папа не раз говорил ей: «Какие у тебя красивые ножки – ножки танцовщицы». Она не стала дожидаться дождя.
Вскочив с кровати, она в каком-то полубезумном порыве стянула с себя блузку, юбку, нижнее белье и, оставшись только в черных чулках и белых теннисных туфлях, выскочила за дверь. На бегу ей удалось распустить волосы. В соседней комнате Мелани обнаружила костюмы для «L'Enlevement des Vierges Chinoise». Она опустилась на колени возле огромного сундука и принялась искать костюм Су Фень, чувствуя, как густые волосы липнут к спине, щекоча ягодицы.
Вернувшись в свою душную комнату, Мелани скинула туфли и сняла чулки, затем, зажмурив глаза, собрала волосы на затылке с помощью украшенного блестками янтарного гребня. Она была красивой только в одежде. Вид собственного обнаженного тела казался ей отвратительным. Поэтому она не открывала глаз, пока не натянула светлое шелковое трико, расшитое изящными драконами (по одному на каждой ноге), надела туфельки с резными металлическими пряжками и мудреными завязками до середины голени. Груди ничем не стягивались. Мелани плотно обернула вокруг бедер нижнюю юбку, которая застегивалась на тридцать два крючка от талии до верхней части бедер, оставляя отороченный мехом длинный разрез, чтобы можно было танцевать. И наконец накинула кимоно, полупрозрачное и ярко раскрашенное лучистыми солнцами и концентрическими кругами светло-вишневого, аметистового, золотистого и зеленого цвета.
Она снова легла на кровать, разметав волосы на матрасе, и у нее перехватило дух от собственной красоты. Если бы папа мог ее видеть.
Фигура в углу оказалась легкой, и Мелани без труда подняла ее на кровать. Зачем согнула ноги в коленях и – положив манекен между ног – увидела в зеркале свои лодыжки, сплетенные за гипсовой спиной манекена. Сквозь телесного цвета шелк ощутила прохладу гипсовых боков на своих бедрах и крепко их сжала. Верхняя щербатая и шелушащаяся часть манекена касалась ее груди. Мелани вытянула носки и начала танцевать в горизонтальном положении, представляя себе своих будущих служанок.
Вечером состоится показ картинок волшебным фонарем. Итагю сидел за уличным столиком у кафе «Уганда» и пил абсент и воду. Считалось, что абсент возбуждает сексуальный аппетит, но на Итагю этот напиток действовал прямо противоположным образом. Он наблюдал, как одна из танцовщиц, негритянка, поправляет чулок, а в голове крутились мысли о франках и сантимах.
Денег было маловато. Его план может сработать. Поркепик был заметной фигурой французского музыкального авангарда. Впрочем, мнения о его музыке высказывались самые разные: однажды на улице композитора прилюдно оскорбил один почтенный представитель постромантизма. Да и слухи о личной жизни Поркепика вряд ли могли благотворно влиять на потенциальных меценатов. Итагю подозревал, что тот курит гашиш. А еще эти Черные Мессы.
– Бедное дитя, – произнес Сатин. Столик перед ним был почти полностью заставлен пустыми стаканами. Время от времени хореограф передвигал их, прикидывая, как лучше выстроить сцены «L'Enlevement». Сатин пьет вино как француз, подумал Итагю, никогда не напивается до скотского состояния. Вот и сейчас он просто становился все более неуравновешенным и нервным по мере увеличения числа пустых стаканов, изображавших танцовщиков и балерин. – Она знает, куда делся её отец? – спросил Сатин, поглядывая па улицу.
Вечер выдался безветренным и жарким. И мрачнее, чем любой другой на памяти Итагю. Позади них маленький оркестрик заиграл танго. Негритянка встала и вошла в кафе. На юге огни Елисейских полей высветили тошнотворно желтое брюхо низкой тучи.
– Отец исчез, и она свободна, – сказал Итагю. – Матери не до нее.
Русский бросил на него быстрый взгляд. На его столике упал стакан.
– Или, скажем, почти свободна.
– Папаша отправился в джунгли, так надо понимать, – изрек Сатин.
Официант принес еще вина.
– Подарок. Что он ей раньше обычно дарил? Видели ее меха и шелка? А то, как она разглядывает свое собственное тело? Вы слышали аристократические нотки в ее речи? Он подарил ей все это. Или через нее он предназначал все это для самого себя?
– Итагю, она определенно может быть самой щедрой…
– Нет. Нет, это всего лишь способность отражать. Девушка служит своего рода зеркалом. Любого, оказавшегося перед зеркалом, она превращает в своего несчастного отца – вас, этого официанта, старьевщика на соседней безлюдной улице. И вы видите отражение призрака.
– Месье Итагю, похоже, чтение этих книг убедило вас в том, что…
– Я назвал его «призраком», – тихо перебил Итагю, – но это не Лермоди. Во всяком случае, Лермоди – лишь одно из его имен. Этот дух витает и здесь, в кафе, и на окрестных улицах, возможно, люди во всех уголках земли вдыхают зараженный им воздух. Чей образ принял этот дух? Только не Бога. Нам неведомо имя того всесильного духа, который способен внушить взрослому мужчине стремление к необратимому полету, а юной девушке – страсть к самовозбуждению. А если нам все-таки ведомо его имя, то это имя – Яхве, и все мы евреи, поскольку никогда не осмелимся произнести его вслух.
- Предыдущая
- 113/140
- Следующая
