Дядюшка Наполеон - Пезешк-зод Ирадж - Страница 7
- Предыдущая
- 7/113
- Следующая
Стараясь хотя бы внешне сохранять хладнокровие, я спросил:
– Маш-Касем, а, по-твоему, Лейли может выйти замуж за Пури?
– Э-э, голубчик, зачем мне врать?! Лейли совсем большая. На выданье… А Пури-ага уже и образование получил. Да и как – никак отцы их – братья. Так что, можно сказать, союз ихних деток благословен небесами. Пури, оно конечно, вроде как маленько недотепа и маменькин сынок, да ведь и в тихом омуте черти водятся…
И меня вновь охватил страх перед превратностями любви. Мне захотелось найти какой-то выход, избавить себя от страданий. Ох, прав я был, когда в самом начале испугался, что влюблен! Сейчас я был бы и рад забыть об этом, да поздно.
Промучившись сомнениями и страхами почти до полудня, я снова пошел к Маш-Касему.
– Маш-Касем, можно тебя кое о чем попросить?
– Проси, милок, проси.
– Мне нужно поговорить с Лейли насчет учебников. Может, ты скажешь ей, чтобы она постаралась на минутку выйти в сад, когда дядюшка заснет после обеда?
Маш-Касем помолчал. Потом, удивленно подняв брови, внимательно поглядел на меня и, улыбаясь краешками губ, сказал:
– Ладно, родимый… Что-нибудь придумаем.
– Спасибо, Маш-Касем, спасибо!
После полудня, убедившись, что отец заснул, я потихоньку пробрался в сад и ждал там почти полчаса. Наконец дверь внутреннего дворика дядюшкиного дома отворилась, и оттуда пугливо выскользнула Лейли. И вот мы стояли с ней друг перед другом, под тем самым деревом, под которым тринадцатого мордада примерно без четверти три я влюбился.
Прежде всего, она сказала, что должна как можно скорее вернуться к себе, потому что ее отец грозился, что если она посмеет появиться в саду и хоть словом перекинется со мной или моей сестрой, он подожжет весь дом.
Я не знал толком, что хочу ей сказать, и зачем попросил ее прийти. Как мне казалось, я должен был сказать что-то очень важное. Но что?
– Лейли… Лейли… Знаешь, что мне рассказал Маш-Касем? Он говорит, что Пури тебя любит и собирается…
Поняв по глазам Лейли, что ей ничего об этом не известно, я неожиданно почувствовал себя в дурацком положении: не успев объясниться в собственной любви, я сообщил Лейли, что ее любит мой соперник.
Лейли стояла молча. Она, как и я, не знала, что сказать. Мы с ней оба были высокими, совсем как взрослые, но, конечно же, оставались еще детьми. Лейли, вероятно, искала слова, чтобы как-то мне ответить, но не могла их найти. Наконец я нарушил молчание:
– Пури хочет к тебе посвататься!
Лейли все так же молча вскинула на меня изумленные глаза, а потом, покраснев, спросила:
– А что ты сделаешь, если это случится?
Да, действительно, что я тогда сделаю? Ну и трудные же вопросы она задает! Я и сейчас-то не знаю, что делать, не говоря уж о том, как быть, когда посватается Пури. О, боже мой! Что ж это за сложная штука быть влюбленным! Сложнее, чем арифметика и даже геометрия. Я не знал, что ответить.
– Я… ну… ничего… то есть…
Лейли на секунду заглянула мне прямо в глаза, а потом неожиданно заплакала и, всхлипывая, побежала к своему дому. Прежде чем я успел хоть как-то отреагировать на ее слезы, она скрылась за дверью.
Так что же мне теперь делать?.. Вот если б я тоже мог заплакать. Но ведь нельзя! Я не должен плакать. С того дня, как я появился на свет, еще когда и говорить-то не умел, я хорошо понимал смысл слов, которые мне твердили со всех сторон: «Ты – парень! Тебе нельзя плакать… Ты что – девчонка разве? Чего же ты плачешь?.. Плакса! Если парень плачет, значит, он – девчонка… Ступай тогда к цирюльнику, пусть он тебе отрежет то, что мальчика от девочки отличает!»
Когда я вновь вернулся в спальню и накрылся с головой простыней, у меня в мозгу отчетливо пронеслись слова которые я должен был сказать Лейли: «Я убью Пури, как собаку! Я проткну ножом его подлое сердце!»
Постепенно я ужасно разволновался и сам испугался, заметив, что говорю вслух: «Что я, покойник, что ли? Неужели я позволю этому дураку приблизиться к тебе?! Ты принадлежишь мне! Ты моя любовь… Никто в мире не посмеет нас разлучить!..»
Сердитый голос отца вернул меня на землю:
– Чего ты орешь, ишак?! Ты что, не видишь разве, что все давно спят?!
Казалось, ночь никогда не кончится. Утром я снова отправился разыскивать Маш-Касема. Но, когда я его увидел, старого слугу было не узнать. С серьезным и даже мрачным видом, держа в руках лопату, он стоял у арыка как раз в том месте, где начиналась наша часть сада. Нужно пояснить, что арык, подведенный к саду с улицы, проходил сначала через участок, на котором стоял дом дядюшки Наполеона, потом – мимо нашего дома и в последнюю очередь орошал территорию, принадлежавшую дяде Полковнику.
Я еще подыскивал слова, чтобы, не вызывая особых подозрений Маш-Касема, расспросить его о Лейли, когда в саду появился дядя Полковник. Он шагал в нашу сторону, накинув на плечи пиджак. Длинные подштанники были заправлены в носки. Негодующим и удивленным тоном дядя Полковник крикнул Маш-Касему:
– Маш-Касем, это что же такое? Мой слуга сказал, что ты вчера не пустил воду ко мне в сад. А?
Маш-Касем, не двигаясь с места и не глядя на дядю Полковника, сухо ответил:
– Да, ага, так уж вышло.
– То есть как это так?! Что значит «так уж вышло»?
– Зачем мне врать?! Я ничего не знаю.
– Это как же так, ничего не знаешь?! Воду ведь ты
перекрыл!
– Вы об этом моего хозяина спросите! Мне что сказали, то я и сделал.
– Так, значит, это ага приказал тебе перекрыть воду?
– Вы у самого аги спросите. Я ничего не знаю.
Дядя Полковник, все еще не веря, что его старший брат мог отдать такое распоряжение, направился к Касему, собираясь вырвать у него из рук лопату, чтоб раскидать запруду и пустить воду к себе на участок, по суровому лицу Маш-Касема, неподвижно стоявшего с видом отважного и знающего свои обязанности служаки, понял, что дело обстоит гораздо серьезнее, чем он предполагал. Так и не дойдя до Маш-Касема, дядя вдруг остановился, потом повернулся и зашагал к дому дядюшки Наполеона.
Маш-Касем спокойно сказал:
– Ну что ж, сейчас и вам всыплют по первое число,
Что затем произошло между дядюшкой Наполеоном и дядей Полковником осталось для меня тайной, но очень скоро я понял, что приказ перекрыть воду, поступавшую на наш участок, в результате чего лишился воды и дядя Полковник, был одним из звеньев в цепи карательных акций, задуманных дядюшкой Наполеоном против моего отца.
Страшнее подобной мести и придумать было трудно, потому что в те годы у нас еще не было водопровода: раз в неделю воду из квартального арыка пускали на нашу улочку, и мы наполняли ею свои маленькие крытые хранилища, и если мы сегодня не запасемся водой, нам придется сидеть без нее целую неделю, пока снова не подойдет наша очередь.
Уже целых два дня я не видел Лейли и даже поплакал, вспоминая ее полные слез глаза, но все вокруг так суетились, так старались путем дипломатических переговоров добиться мирного решения конфликта между дядюшкой Наполеоном и моим отцом, что я постепенно начал забывать о своих душевных муках, В водохранилище дяди Полковника не оставалось уже ни капли воды. Его цветы и деревья сохли на глазах. Отец упрямо молчал и не делал ни малейших попыток протестовать – у нашей семьи вода еще была, и отец, вероятно, выжидал, пока начнет действовать дядя Полковник, чья судьба была неразрывно связана с нашим общим арыком. Несколько раз я слышал из-за закрытых дверей обрывки разговоров: родственники предлагали моему отцу извиниться перед дядюшкой Наполеоном, но отец был неумолим и даже заявлял, что, если дядюшка сам не попросит у него прощения и будет по-прежнему перекрывать воду, он восстановит свои законные права с помощью суда и полиции! Упоминание о суде и полиции приводило родню в трепет, все начинали причитать, что отец хочет подорвать веками складывавшуюся репутацию аристократической семьи. Однако отец чувствовал себя уверенно и не только не собирался извиняться перед дядюшкой, но, напротив, упрямо ждал, что дядюшка сам публично попросит у него прощения. А от всей этой истории ни за что ни про что страдали я, бедняжка Лейли и без вины виноватый дядя Полковник.
- Предыдущая
- 7/113
- Следующая
