Погружение во мрак - Петухов Юрий Дмитриевич - Страница 3
- Предыдущая
- 3/90
- Следующая
Два дня Иван шел по пустыне. Днем его безумно жгло белое солнце. Ночью приходилось поеживаться, ветерок дул, прямо скажем, северный. Но за эти два дня он пришел в себя, успокоился – идиотское желание кого-то бить, убеждать, трясти за грудки пропало начисто. Он дозрел.
На третий день из-за бархана вырос крохотный оазис – пять-шесть пальм и чахлая искусственная лужайка.
– Куда надо? – вяло поинтересовался пухлый негр с сизым от беспробудного пьянства лицом.
Иван смахнул со столика, утопавшего ножками в рыхлом песке, три бутылки горячительного пойла, ткнул указательным пальцем левой руки в лоб возмутившегося было и приподнявшегося над стульчиком алкаша – тот упал на спину и долго барахтался в песке, словно перевернутый на спину таракан. За это время Иван успел выпить бутылку кисленькой желтоватой воды, закусил сочным крутобоким персиком. Негр лопотал чего-то в минирацию на запястье.
Иван его не слушал. Он глядел в огромный стереовизор, криво поставленный у ствола пальмы: крутобедрая полуголая девица под шипенье и писки стягивала остатки сверкающих чешуек, при этом с таким проворством трясла грудями, что они двоились в глазах. Ивану кое-что припомнилось. Система! Девица была совсем живой, настоящей – если бы не тредметровый черный кант рамки, можно было бы подойти поближе и похлопать ее по заднице.
– Да я щя-а-а… – сизоносому негру удалось наконец встать. Размахивая конечностями, он набросился на чужака.
Но еще одно, столь же неуловимое движение вновь мягко и деликатно опрокинуло его на спину. Негр задохнулся от возмущения.
– Нехорошо пить эдакое дерьмо, нехорошо, – сказал Иван назидательно. Он ждал.
Гудение мотора за спиной раздалось минут через семь.
Плохо работают, отметил Иван, обленились от жары и безделья, ну да ладно.
Когда в спину ткнулся холодный ствол, Иван подернул плечами, чуть скосил глаз. Шаги, еще шаги… их всего четверо.
– На землю! – команда прозвучала на старонемецком.
На землю так на землю, подумал Иван и, не оборачиваясь, плюхнулся животом в раскаленный ласковый песок.
Эх, были бы они немного умнее, могли пристрелить на расстоянии – и всех делов-то! Шпана, мальчишки.
– Руки! – рявкнул другой, пожиже голоском.
Сейчас, будут вам и руки… Иван понял, что момент подходящий, резко отпихнулся руками от земли, вскинул ноги – веер! Веер Ит-су – вещица стародавняя, но добротная.
Трое сразу рухнули в песок, их откачают не скоро. Четвертый стоял с отвисшей, трясущейся челюстью, палец его дрожал на спусковом крючке плазмомета.
– Ладно, успокойся, не трону, – Иван потрепал его по ледяной щеке. И быстро пошел к дисколету. Ему была нужна только эта допотопная машина, больше никто и ничто: ни негр с сизым носом, ни пальмы, на грудастая девица, ни тем более щеглята… может, они вообще были из другой банды. Черт с ними! Разбираться Иван с этой мелюзгой и их хозяевами не собирался.
Пора домой, в Россию.
Но он не повторит прежней ошибки. Никогда не повторит!
Ни одна собака на всем Земном шаре и в бескрайней Федерации не могла знать о его возвращении. Разумеется, кроме той троицы. Но «серьезные» будут помалкивать, тут двух мнений быть не может – они скорее на себя руки наложат, чем выдадут его. И наверняка уже идут по следам.
Ну и пускай идут!
Иван свечой взмыл вверх, в стратосферу. Слабовата машина, не то б прямо к Дилу на его Дубль-Биг! Успеется.
Границу Континентальной Азии и Великой России Иван проскочил без помех и регистраций, кодовый датчик на левом щитке скрипнул) мигнул – прощай. Сообщество… нет, до свидания, так вернее.
За десяток верст до Вологды он стер бортовую память – пришлось повозиться, припомнить запретное, дал команду дисколету на возврат, снизился на полукилометровую высоту. И спиной назад вывалился из люка-мембраны – последние сотни метров ему хотелось пройти самому, рассечь грудью этот родной, одуряющий растворенной в нем пряной горечью воздух, пройти на антигравах.
Крутой порыв ветра вышиб слезу из глаза, закинул назад волосы, квадратики полей замельтешили-запрыгали, пахнуло, холодком от змеящейся синей речушкиэто только кажется, Иван знал. Но пускай так, пусть кажется. Он чувствовал, что слезы текут из глаз вовсе не от ветра. Русь-матушка, родимая земелюшка! Неужто все позади?! Он чуть не налетел плечом на тоненькую одинокую березку.
Вывернул, в ноги ударило – и они не выдержали, подогнулись, Иван упал, упал головой в колючую зеленую траву. И зарыдал уже в голос. Сколько же дней, недель, лет он не был тут?! Пропасть! Нет, неправда, это обман, он ушел вчера, а может, только сегодня. Откат! Он ушел три-четыре дня назад. Прожил жизнь, уже умирал от старости и дряхлости, погибал… и опять пришел туда, откуда все начиналось. Надо ехать в Москву! Сегодня же в Москву, в Храм! Нет! Иван перевернулся на спину – в небе плыли белые облака, те самые, из его страшных, тягостных снов, снившихся то ли в бреду, то ли наяву там, в Пристанище. Но это были самые настоящие земные облака. Иван зажмурил глаза. Господи, спаси и сохрани! Не дай погибнуть от разрыва сердца на родимой земелюшке! Ведь не мог же Ты провести через столько страстей и испытаний, чтобы погубить тут, в травушке-муравушке, под родным небосклоном. Иван встал.
Но голова вдруг закружилась и его снова бросило в траву.
Облака! Белые облака – двое в бездонном небе. И он на Земле. Один он на всей Земле! Если бы еще хоть один, хотя бы один человек, все знающий, понимающий, побывавший там! Нет! Иван знал, второго такого нет. Он вырвался из преисподней, из запредельного мира, откуда никто и никогда не возвращался, откуда никогда и никто не должен был возвратиться. Он один на Земле!
Дверь была заперта. Иван постучал еще раз, подождал, потом подошел к окошку – занавески не дали заглянуть внутрь.
– Нету батюшки, – прозвучал тягуче-окающий старушечий голос из-за спины.
– На реку пошел, он любит на реку ходить в это время, – пробурчал Иван себе под нос.
У старушки оказался хороший слух, не старушечий.
– Да нет, сынок, – протянула она и мелко переместилась, – не на речку он пошел. Помер отец Алексий, царствие ему небесное.
Иван привалился плечом к деревянному, припорошенному желтой пыльцой резному столбу, что придерживал узорчатый навес. Побледнел.
– Нет. Не может того быть! Погодите-ка, – он ворошил в памяти числа, боялся ошибиться, – недели не прошло как мы вот на этом крылечке сидели рядышком, толковали о том о сем…
– Недели не прошло, сынок, это точно. Да тока не на крылечке он помер, сердешный. А помер он у рощицы, на лужку, прямо под березкой. Так и нашли его – лежит, в небо глядит. Господи, упокой душу, добрый был человек, одно слово – батюшка.
– Бред какой-то! – Иван тер переносицу и все ждал: вот старушка исчезнет, растворится в воздухе, а он очнется. Но старушка была самая настоящая, он просто отвык от Земли, тут никто не растворяется, тут все взаправдашнее. И жизнь тут – жизнь, и смерть – смерть.
– Где похоронили? – спросил он глухо.
– Да где ж это, – удивилась старушка, – здесь и похоронили, не в Америку ж его везть, прости Господин.
– Сердце?
– А кто ж его знает, может, и сердце, – старушка прослезилась, достала платочек. Было ей не меньше ста шести десяти: кожа моченым яблоком, морщины сеткой, губ не видать, но глаза выгоревшие и ясные. – В тот день небо было синее-синее. И облака – прямо райские облака, сахар точеный… вот он, небось, прямо на таком облачке в рай-то и уплыл от най, улетел.
– На облаке… – вяло повторил Иван.
Он помнил эти облака в синем небе, помнил их в небе сером. Старуха не обманывает. Плохие дела. Эх, батюшка, батюшка! Иван сунул руку под рубаху, нащупал крестик на груди, вдавил его в кожу. Убили? Нет, только не это. Откуда враги у сельского священника, нет… впрочем, отца Алексия много раз видели с ним, с Иваном, а это уж иное дело. Его могли допрашивать, пытать, выведывать, в чем успел исповедаться десантник, куда собирается, с какой целью. Только не это! Иван не верил, что мог послужить причиной гибели своего лучшего, хотя и недавнего друга-собеседника. Это был просто приступ. Отец Алексий никогда неносил бионаруча, все – говорил – под Господом ходим. Он и спасет, если нужда будет, а нет – к себе приберет. А ведь эта штуковина запросто могла бы его спасти, там же и анализаторы, и инъекторы, и стимуляторы – из любого Криза выведут. Эх, батюшка, батюшка! Ивану вдруг стало немного жаль и самого себя. Будто кто-то незримый нарочно обрубает перед ним все дорожки, загоняет в волчью яму одиночества, неприкаянности. Нет, только не впадать в мнительность, нервы опять подраспустились, шалят.
- Предыдущая
- 3/90
- Следующая
