Черный феникс. Африканское сафари - Кулик Сергей Федорович - Страница 23
- Предыдущая
- 23/129
- Следующая
Однако, по мнению доктора Гейнца, приобщение бушменов к разведению крупного рогатого скота не имеет перспектив в Калахари.
— Давно известно, — говорит он, — что пастбищное скотоводство убивает природу Африки: там, где в скудной саванне, а тем более в пустыне побывала корова со своим аппетитом, растительность не восстанавливается, начинается бескормица. С другой стороны, местные дикие животные, напротив, оставляют после себя еще столько растительности, что через несколько лет пастбища без труда восстанавливаются. Не следует забывать также, что любое более или менее крупное стадо в условиях Калахари будет постоянно испытывать недостаток воды, в то время как дикие животные обеспечивают ею себя сами.
Именно это породило у доктора Гейнца и его коллег мысль о том, что в условиях «мучимой жаждой» пустыни перспективнее заниматься не разведением крупного рогатого скота, а плановым одомашниванием диких животных. Он утверждает, что до сих пор все попытки сделать это кончались неудачей, поскольку цивилизованные люди не ладили с пугливой дичью. Диких животных могут с успехом одомашнить только люди, стоящие на той же ступени развития, что и наши предки, приручавшие теперешних домашних животных.
— Именно на этой ступени находятся сейчас бушмены, — убежденно говорит он. — И знаете, что натолкнуло меня на эту мысль? Когда мы впервые привезли сюда коров и коз, то люди Цзинчханы долгое время отказывались их доить, предпочитая сосать молоко прямо из вымени. На наши недоуменные вопросы бушмены ответили: «В Калахари иногда бывают добрые антилопы, которые разрешают нам пить молоко вместе с их телятами». Мы не поверили. Но через несколько дней один из бушменов позвал в пустыню и, спрятав нас за дюной, отправился по направлению к небольшому табуну ориксов, маячивших на горизонте. В бинокль мы отлично видели, как он подошел к самке с детенышами, приласкал их, а затем начал сосать молоко.
— Почему же тогда ориксы не подпускают к себе близко охотников? — спросил потом у него Гейнц.
— Потому что ориксы знают, когда мы идем их убивать, а когда подходим к ним с мирными намерениями, — удивившись неосведомленности белого доктора, ответил бушмен.
Нереально? Но я лично не раз видел и фотографировал в Восточной Африке львиц, спокойно шествовавших мимо огромных стад газелей и антилоп и не вызывавших среди них ни малейшей паники. Инстинктивно, по повадкам и поведению хищника, его потенциальные жертвы чувствовали, что львицам — не до охоты, и поэтому практически не обращали на них никакого внимания. Так почему же тогда не может быть установлено «взаимопонимание» между ориксами и людьми, живущими одной жизнью с дикой природой Калахари?..
Мне показалось, что при всей значимости эксперимента, осуществляемого работниками департамента, масштабы его настолько локальны, что их просто еще рано распространять на все бушменские племена Ботсваны, продолжающие в условиях почти полной изоляции существовать в Калахари по законам каменного века.
Однако Цзинчхана дал мне понять, что эта изоляция в наш век не так уж абсолютна, как прежде, а Калахари не служит больше непреодолимым препятствием для проникновения новых веяний, даже политических идей, в бушменское общество.
Начался наш разговор потому, что мне хотелось выяснить отношение старика к его собственной роли в новой жизни кунг, возникшей вокруг колодца. Ведь раньше, в условиях постоянно полуголодного состояния в пустыне, бушмены практически не имели никаких социальных институтов, потому что не могли разрешить себе такую роскошь, как существование вождей, колдунов и знахарей, живущих за счет общества. Старейшины, подобно Цзинчхане, избирались из числа наиболее умных и авторитетных членов рода, но не пользовались никакими материальными преимуществами. Напротив, сам Цзинчхана в тот мой первый приезд, чтобы подать пример молодым, отказался от моих угощений в пользу кормящих женщин, а в пору засухи отдавал свои запасы воды детям. Теперь же старик получил от властей официальный титул «chif» — вождь и даже имеет по этому случаю какую-то зарплату.
— Наверное, Цзинчхана, ты стал первым вождем среди кунг? — спросил я.
— Среди кунг — первым, — гордо ответил он. — Но в других бушменских племенах теперь тоже есть вожди. И не только там, где бушмены живут под голубым флагом.
Последняя фраза означала, что вожди появились у бушменов не только в Ботсване, но и в соседних странах — Анголе и Намибии. Но откуда старик, который даже не знает названий этих государств, осведомлен о возникновении там институтов власти? И почему Цзинчхана произнес «бушмены», когда общеизвестно, что люди, которых так называют европейцы, сами не признают этого слова и не имеют никакого понятия об общности племен кунг, нарон, хейкум и ауэн, позволяющей ученым объединять их в единую этническую группу?
Сформулировав эти вопросы в доступной для Цзинчхана форме, я получил прелюбопытнейший ответ.
Оказывается, незадолго до моего приезда в «краю, где воды больше, чем земли», то есть скорее всего в районе огромных болот Окаванго, состоялась большая кгатла — собрание всех вождей и старейшин племен, населяющих Калахари. Уверен, что это была первая в многовековой истории этих аборигенов Африки встреча на «общебушменском высшем уровне».
Выступившие на ней представители властей рассказали вождям и старейшинам, что некогда предки их соплеменников населяли почти половину континента и что, в отличие от высокорослых, имеющих черный цвет кожи банту и белых европейцев, все племена охотников и собирателей Калахари низкорослы и имеют желтый цвет кожи. Поэтому их выделяют в самостоятельную расу.
«Сначала мы все обиделись, что нас не причисляют к остальным людям, — рассказывал Цзинчхана. — Но потом мы начали сравнивать друг друга с теми, кто не живет в Калахари, и увидели, что все мы действительно похожи друг на друга, хотя раньше и не встречались, но отличаемся от тех высоких и черных людей, которых знали давно. Мы обрадовались этому и наконец поняли, что мы все и есть те, кого белые называют бушменами. И согласились, что все мы — бушмены».
Уже один этот рассказ из первых уст, дающий представление о том, как в голове первобытного охотника возникает сознание этнического единства отдельных племен, ранее никогда не сталкивавшихся друг с другом, свидетельствовал о сдвигах в традиционном обществе бушменов. Однако то, что я услышал от Цзинчханы дальше, поразило меня еще больше.
Так, из его рассказа следовало, что после обсуждения на кгатле целого ряда вопросов чисто хозяйственного значения перед вождями и старейшинами «выступил человек в зеленой одежде, который живет в стране, где тоже есть бушмены и где идет война». Речь конечно же шла о Намибии. А «человек в зеленом», судя по тому, что он говорил, был представителем Народной организации Юго-Западной Африки (СВАПО), ведущей борьбу за освобождение Намибии от оккупации расистской ЮАР.
Если сопоставить рассказ Цзинчханы с теми данными, которые появлялись на страницах печати, то получалось следующее. В последнее время расистские власти Намибии начали довольно активно использовать бушменов-«смертников» в карательных операциях против патриотов СВАПО. Пользуясь их полной неосведомленностью в военных делах, расисты, например, давали бушменам сильнодействующее взрывное устройство, поручали ночью прийти в лагерь СВАПО, не вызывая никаких подозрений, посидеть у костра, а затем бросить устройство в огонь.
Уверяя бушменов в том, что целью СВАПО является якобы уничтожение всей крупной дичи в Калахари, расисты формировали отряды «бушменских снайперов» — не знающих промаха лучников, участвовавших в засадах против патриотов. Из бушменов делали соглядатаев и доносчиков, проводников и следопытов расистов — ведь никто лучше их не знает Калахари и не может помочь ориентироваться в пустыне. А поскольку бушмены не признают государственных границ и свободно переходят из одной страны в другую, то в преступления расистов вовлекались не только бушменские племена Намибии, но и обитатели пустынных районов Ботсваны и Анголы.
- Предыдущая
- 23/129
- Следующая
