Земля за океаном - Стрельников Борис Георгиевич - Страница 71

• Предыдущая
• 71/107
• Следующая

– Они хотят, чтобы их не тревожили, – сказал пожилой джентльмен, присевший рядом с нами на дуб. – Я выходил бы с ружьем на порог, если б туристы вот так же бесцеремонно толпились у моего дома…

Наш спутник был профессором из Бостона и очень сочувственно говорил об индейцах хавасупаях, их быте и образе жизни в этом Каньоне. Профессор решил в Каньоне заночевать. Поднимаясь выше и выше, мы увидели его оранжевую палатку на полянке возле реки…

Людей на тропе по Каньону встречаешь много. Идущим наверх уступают дорогу. Все они часто дышат и почему-то здороваются. Наверху у обрыва этого нет, а тут непременно: «Хеллоу!» – и руку кверху. «Когда люди делят не деньги, а трудность, хотя бы и небольшую, они становятся мягче» – так объяснил нам этот психологический феномен старичок рэйнджер.

Идущий наверх легко вступает и в разговор. Сразу на камень – передохнуть, и пожалуйста, спрашивай и снимай. Потный, тяжело дышащий человек чувствует: чем-то он вроде бы заслужил расспросы и фотосъемку.

Дольше всего мы задержались с Рубином Маронесом, адвокатом из Сиэтла. Двадцатипятилетний толстяк шел медленно, опираясь на палку из кактуса. Рюкзак, фляга на поясе, на руке компас, индейский браслетик из бисера. Нога опухла и забинтована у колена.

– Тут, в Каньоне?..

– Да, свалился с обрыва. Еда, фотокамера, деньги – все утонуло. Мог бы, конечно, и шею свернуть…

– А помощи не просили?

– Нет. Хочу сам. Наверху дам отцу телеграмму…

В Каньоне парень провел тридцать два дня. Шел по дну вдоль течения Колорадо.

– После падения четыре дня лежал у индейцев. Поили каким-то настоем. Потом положил в рюкзак кукурузных початков и вот иду…

– Может быть, все-таки дать сигнал?

– Нет, я дойду.

И он пошел, почти повисая на палке. Такие запоминаются…

Запомнился наркоман. Он сел на тропе, обхватив руками колени. Мы подумали: выбился бедолага из сил. Предложили воды. Сидевший встряхнул длинные пыльные волосы, вскочил, потом сел, зачем-то стал разуваться, опять встал.

– Вы не умеете летать. А я умею…

Парню было лет восемнадцать. Вяло взмахнув рукой, изображая полет, он подпрыгнул и опять сел – лбом уткнулся в колени, тело вздрагивает… Проходившие мимо даже не замедляли шагов. С минуту мы наблюдали парня со стороны. «Их стало много…» – сказала вместо приветствия женщина, сбрасывая рюкзак, чтобы поправить лямки. Но, нагнувшись, она вдруг всхлипнула, нервно стала искать в карманах платок. «Нет, нет, ничего. Просто у меня сын тоже…»

И еще встреча… На площадке, где садятся передохнуть, нас окликнул мужчина.

– Вы русские?

– Да. Из Москвы.

Человек просиял:

– Юта, Билл, Пэт, идите, буду знакомить!.. Я же сразу сказал: это русские. Майн гот, какие встречи бывают! Край света, Каньон…

Молодым, слегка смущенным Юте, Пэту и семилетнему Биллу двух москвичей одноглазый седой человек представлял, как представляют старых знакомых, с которыми долго не виделся.

В минуту все объяснилось. Американец Пэт служил сержантом в Штутгарте. Немка Юта ему понравилась. Поженились, уехали в Штаты, родили Билла. Тестя, Оскара Шварца, пригласили в Америку погостить. Где познакомился тесть с москвичами? А вот…

– Я агроном. Воевал шофером. На Кавказе, как это сказать у вас… Да, дали нам прикурить. Бежали почти без задержки. Орджоникидзе… Минеральные Воды… Пятигорск… Все помню. Эльбрус… Красивые горы! Один свой глаз там оставил… А потом Румыния, Чехословакия…

Старик почти радовался встрече. Начался обмен сувенирами. Пэт отстегнул с куртки значок, Юта сняла косынку, у нас тоже нашлось кое-что. Старику Шварцу достался (удача – оказался в кармане!) металлический рубль. И не простой, а выбитый, в честь Победы. Признаемся, очень приятной была минута, когда бывший военный шофер Оскар Шварц, надев очки, одним глазом разглядывал чеканку всем знакомой фигуры: солдат с мечом и с ребенком.

– Это в Берлине, в Трептов-парке, – сказал старик Шварц, передавая монету дочери.

Монету смотрели Билл, Пэт… Старик в это время нам признавался, что очень хотел бы еще раз в Россию, но только туристом.

– Только туристом! Майн гот, какие бывают встречи…

И была еще одна любопытная остановка. На камне, обняв бидончик с водой, в кедах и в какой-то старушечьей шапочке с рюшками сидел мальчишка. Возраст Тома Сойера. Характером тоже похож – немного смущен, но любопытство так и светилось в глазах. С удовольствием, четко начиная каждую фразу словами «да, сэр…», мальчишка рассказал, что он (Эмми Элен) с сестрою Монди («вот она, сэр»), отцом Мэлвилом Элен, матерью Айворон Элен, с дедом и бабкой приехали из Техаса.

– Да, сэр, увидеть Каньон. Каждый американец, сэр, должен увидеть Каньон.

Дедушка с бабушкой наверху, отец с матерью идут сзади. А они вот с сестренкой…

– Тома Сойера знаешь, конечно?

– Нет, сэр, пока не читал. Она вот читала…

– Ну а как ты думаешь, Эмми, кто мы, откуда приехали?

Ответ мальчишки ошеломил.

– Вы русские, сэр…

(Немая сцена.)

– Почему, Эмми, ты так решил?

– Я видел, сэр, один фильм. Там говорят так же, как вы.

– Хоть одно слово из фильма ты помнишь, Эмми?

– Нет, сэр, не помню…

Попрощавшись с техасским Томом Сойером, мы подчеркнули в блокноте последнюю часть разговора. Для лингвистов это должно представлять интерес: взрослые люди нас принимали за итальянцев, ирландцев, французов, а мальчишка, даже и не подумав, сказал: «Вы русские». Он видел какой-то фильм… Прощание с ребятишками было таким.

– Очень хочется, Эмми, взять камешек из Каньона на память…

– Ну и возьмите, сэр.

– Но ты ведь читал наверху: «Берите с собой только снимки. Каждый по камню – можно ограбить Каньон». Вот если бы ты подарил нам по камню, подарок мы бы, конечно, взяли…

Мальчишка понял все сразу и принял игру.

– Прекрасно, сэр. Я дарю. Это – вам, это – вам…

Мы покопались в своем мешке и, оставив брата с сестрой разглядывать двух матрешек, помахали им с поворота тропы…

Утром, подъехав к обрыву на пять минут, мы попрощались с заполненным синью Каньоном. Синевы было много – нам объяснили – оттого, что недавно в этих местах Аризоны горели леса. Дым стекал в Каньон.

«Ни цента на пейзажи» – так сказал в конгрессе некий сенатор Кенон. Шестьдесят лет назад сенатор насмехался над теми, кто предлагал создавать и улучшать заповедники. Кенону, говорят, аплодировали – Америка ценит емкую фразу. Слова Кенона и сейчас помнят. Но хлесткое слово стало примером недальновидности. А чудакам, которых обличал Кенон, Америка ставит сегодня памятники и чтит как пророков. Натуралист Джон Мюир, администратор Стефан Матер… Это они, зная, каков аппетит у наживы, предвидя неконтролируемый разгул индустрии, призывали, пока не поздно, оставлять хотя бы островки дикой природы. «Эти места не должны использоваться для обогащения кого бы то ни было. Они должны принадлежать всем „для просвещения и удовольствия“. Это был просто и ясно изложенный статус знаменитых ныне национальных парков.

Национальные парки – бесспорная гордость Америки. При нынешнем взгляде на ценности ни дороги, ни богатства, производимые человеком с помощью совершеннейшей технологии и компьютеров, ни следы пребывания на Луне – ничто не ставится выше сбереженных кусков природы. Все измеряется долларом, и лишь о парках сказано: «Они не имеют цены». И это не субъективная мудрость какого-нибудь философа. Так думают многие люди.

Итак, национальная ценность номер один. Началом ей стал знаменитый Йеллоустонский парк. В 1972 году ему исполнилось сто лет. Юбилей отмечали как событие международное, ибо Йеллоустон был первым заповедником на Земле. Подобно римским законодательным актам, он стал примером, а иногда и моделью организации заповедного дела. И неким символом. Нью-Йорк, Миссисипи, Йеллоустон – для многих это уже какой-то образ заокеанской земли.

• Предыдущая
• 71/107
• Следующая