Таежный тупик - Песков Василий Михайлович - Страница 38
- Предыдущая
- 38/42
- Следующая
Надежда, вернувшись в Москву, быстро утешилась – рядом мать, дочь, внучка, городские удобства. А для Агафьи уход Надежды был крайне болезненным. «Проснулась утром, а в избе у нее на столе бумажка. Каялась. Просила простить. А я была в горе. Я же её крестила. Матушкой она меня называла». Я робко пытаюсь объяснить обстоятельства: «Городской человек... Больная мать, дочь, внучка...» Все это Агафья пропускает мимо ушей, обнаруживая властный, непреклонный нрав Лыковых. «Нет, не можно так делать...»
Не сразу расспрашиваю о Ерофее. Его присутствие рядом, конечно, смягчает одиночество таежной затворницы. Но у Ерофея свои заботы. Судьба распорядилась так, что ему некуда было податься в раздрызганной нынешней жизни – потерял работу, семью, жилище, лишился ноги. Мыслил тут, в удаленности от людей, разводить пчел и как-то кормиться. Но не всё рассчитал – пчелы, доставленные сюда, погибли, холодновата для них здешняя горная высота. Пустой улей возле избы Ерофея стоит памятником несбывшимся мечтаниям.
Ерофей изменился – выглядит «на трех ногах» одичавшим. Высказал мне обиду, что в прошлом рассказе о здешней жизни я сравнил его бороду с бородой Карла Маркса. «Какой еще Маркс – я крещеный!»
Крестила Ерофея Агафья, но родство в вере, чувствую, не очень способствует климату отношений. Живут двумя «хуторами». Ерофей – в срубчике у реки, Агафья – вверху на бугре. Каждый печет свой хлеб, варит свою кашу. Кое-чем делятся. Заготовка дров – нелегкая доля медведеподобного сибиряка в общих с Агафьей житейских заботах. «Пиши аккуратно, пусть не подумают, что мы с Агафьей тут обвенчались. У каждого – свой крест».
Жизнь сложна. Сына от первого брака Ерофей почти что не знал, души не чаял в дочках, рожденных второю женой. Что вышло? Дочки как будто и не знают о существовании отца, а сын Николай оказался человеком добрым, умным, понимающим, в каком положении оказался отец, помогает ему чем может. Это очень непросто при крайней сложности доставить сюда какой-либо груз. Но Николай ухитряется. Установил в тайге тут рацию и раз в неделю выходит с отцом из Таштагола на связь. Ерофей с Агафьей узнали по этой связи, что мы прилетим. Я определил это по невиданным ранее половичкам в хижине у Агафьи, по обновкам, надетым к случаю. Любознательность Агафьи, конечно, коснулась радиотехники: «У нас тут недавно антенна упала, но к связи наладили...»
Ах, как мало двух часов для свиданья! Надо же посмотреть живое хозяйство Агафьи. На огороде выросло все этим летом неплохо, а в тайге – хороший урожай кедровых орехов. «Жду тушкена (название ветра). Набьет шишек – пойду собирать. С Надей-то это у нас хорошо получалось... А о том, что я рыбу ловлю, не пиши – тут теперь заповедник», – вдруг спохватилась Агафья. Я, не уполномоченный это делать, все же сказал, что рыбу она может ловить, как ловила всегда, заповедник от этого не пострадает и никто за это упрекнуть её не посмеет. Агафья поглядела на меня с благодарностью: «Мяса нет, да и обет я дала не есть мяса, а рыбки-то хоть маленько поймать бы надо...»
У Агафьи, сужу по письмам в газету, много милосердных друзей. Двадцать два года прошло с лета публикации первых очерков о Лыковых, но до сих пор приходят Агафье посылки (с которыми я не знаю, что делать) и письма с вопросами: как живет, как здоровье, что нового? Без «мирской» помощи Агафья выжить бы не могла, и люди много сделали для таежницы. Есть имена, которые я хотел бы назвать, и в первую очередь имя моего друга и земляка-воронежца Николая Николаевича Савушкина. Он работал в Хакасии главой управленья лесами. Почти всё, что построено для Агафьи, – дело его забот. Мне отрадно было узнать, что Агафья всё это помнит, печалится о том, что Николай Николаевич по болезни уже не может к ней прилетать.
С детской гордостью Агафья рассказала мне, что печется о ней побывавший тут Аман Тулеев. И столь же заботливым, как Николай Николаевич Савушкин, стал для нее глава таштагольской власти Владимир Николаевич Макута. «Хороший человек, заботливый, не заносчивый. Лишнего я не прошу, но если что надо – говорю об этом ему без стеснений».
С Владимиром Николаевичем мы перезванивались – от него получал я вести из «Тупика». На этот раз вместе сюда прилетели, вместе форсировали речку, и гостинцы наши были сложены в одну кучу.
Родственники из Килинска прислали подарки, дожидавшиеся вертолета полгода: сухой творог и трехлитровую банку меда. Лет пятнадцать назад такую же банку с медом от меня Агафья не приняла: «В стеклянной посуде-то не можно». На этот раз подарок в такой же посуде был принят без всяких сомнений...
За рекой послышался рев запущенных двигателей вертолета – по регламенту времени надо без промедления улетать. Агафья по дорожке с пригорка спустилась с нами к реке. Сокрушенно качала головой, глядя, как мы, вооруженные кольями, противимся напору воды.
Тайгу еще не тронула желтизна. Из хижины у воды вился синий дымок – Ерофей готовил что-то к обеду с сыном. Оба они вышли на берег помахать нам руками (сын оставался тут на неделю, чтобы потом спуститься вниз по реке на привезенной ранее лодке). А Агафья что-то кричала в напутствие нам, но шум воды и моторов голос ее заглушали.
Подъем. На секунду-другую мелькнули хижины на пригорке, картофельные борозды и фигурка Агафьи внизу на белесых речных камнях... Агафья в 1945 году родилась как раз в этом месте. Горы с тех пор не переменились. И река течет, как текла шестьдесят лет назад. Природа здешняя величава и равнодушна к жизни людей, к их страстям и заботам. Развернувшись и набирая высоту, мы на мгновение снова видим «жилое место». Но вот уже ни избушки, ни одиноко стоящего у реки человека не видно. Летим над тайгою, где ни дымка, ни следа людского нет.
«Медведи одолевают», – не раз сокрушалась Агафья. Медведи в этих краях многочисленны. Однажды, пролетая в «Тупик» во время медвежьих свадеб, мы насчитали в горных лугах двенадцать зверей. Поселенье Агафьи с запахом дыма, собачьим лаем и козьим запахом будоражит любопытство медведей. Агафья часто их видит то у реки, то в конце огорода у края тайги. Был случай, медведь попытался разрыть могилу отца в двадцати шагах от избушки. Боязнь медведей заставляет Агафью держать наготове ружье, и повсюду в «усадьбе» развешаны «пужала» – красные тряпки, худые кастрюли, бидончики, громыхающие, если дернуть с порога веревку. Пока что техника эта медведей если и не пугает, то озадачивает – в «усадьбу» они не вторгаются.
На снимке – изба Агафьи, «храмина», сказал бы покойный Карп Осипович. Вся семья Лыковых ютилась в хижине, стоявшей на этом месте. Остатки изначальной избушки служат сейчас приютом для коз. Я попросил однажды Агафью нарисовать на бумаге части ее хозяйства. Неожиданно она успешно справилась с неведомой раньше задачей. В первую очередь нарисовала избу, печку в ней, потом все по порядку. Сказала, возвращая мне карандаш: «Баловство, а какая-то благость в ём есть».
У Лыковых не было никаких домашних животных. Диких они приручать не пытались. При встрече с геологами сразу попросили привезти им кошек – приструнить бурундуков, разорявших посевы ржи и конопли. Позже появилась у них собачка, потом привез я им коз. Сейчас есть еще куры. Агафья вполне освоила животноводство.
Род Лыковых на Агафье прервется. Она была свидетелем смерти матери, потом сестры и двух братьев. Могилы всех – в разных местах. Агафья изредка их навещает. Лишь крест над могилой отца постоянно у нее на глазах, напоминает: была когда-то семья, в которой Агафья росла младшим ребенком.
В деревне Килинск навестил я родичей Лыковых – староверов того же толка (секты). Килинские бородачи жили и живут справно – в каждом дворе одна-две коровы, лошадь, свиньи, утки и куры. Нынешний раздрай бытия этих людей не коснулся, живут, как жили – сплоченно, в вере и трудолюбии. Лишь старики огорчаются: молодежь не хочет быть бородатой.
Василий ПЕСКОВ
- Предыдущая
- 38/42
- Следующая
