Вкус ужаса: Коллекция страха. Книга I - Гелб Джефф - Страница 49

• Предыдущая
• 49/74
• Следующая

Он издал зловещий театральный смешок и перешел к картине с ночной сценой: одинокий тусклый фонарь освещает перепуганную сгорбленную старуху в черном траурном платье, которая идет по покрытому трещинами тротуару и тревожно всматривается в непроглядную тьму старой городской улицы.

— Я восхищаюсь тем, как ты передал зрителю уверенность, что там, на поблескивающем асфальте узкой улочки, есть… нечто… и что оно приближается к женщине с противоположного тротуара! — прошептал Ретч с неподдельным благоговением. — Когда картина сообщает что-то зрителю вот таким образом, это, мой дорогой мальчик, настоящее волшебство! Чары! Не сомневайся, критикам никогда не надоест писать рецензии, соревнуясь друг с другом в попытках объяснить идею этой картины!

Затем он указал на полотно, где под ярким солнцем полицейский широко открывал рот, опустившись на колени в толпе зрителей над человеком, которого он, несомненно, только что застрелил. Все персонажи с ужасом глядели на существо, которое выползало из окровавленной дыры на груди мертвеца и злобно таращило на полицейского тусклые глазки.

— Но настоящее чудо этих новых работ заключается в их невероятной убедительности! — Ретч нежно, почти любовно поглаживал блестящую морду твари, ползущей из трупа. — Хоть это на меня и не похоже, но я действительно могу предположить, что подобное создание существует на самом деле, что оно даже до сих пор обитает в каком-нибудь уголке тюремного госпиталя!

Он повернулся к Барстоу, вгляделся в него и похлопал художника по тому самому месту, где у трупа на картине была изображена отвратительная рана.

— Тебе, Кевин, как-то удалось развить в себе способность рождать образы одновременно совершенно фантастические и абсолютно реалистичные, — серьезно сказал торговец. — За всю свою карьеру я ни разу не сталкивался с настолько гротескным и жутким фантастическим видением мира, да еще и выраженным столь убедительным образом. Я одновременно напуган и восхищен.

Он сделал паузу, чтобы еще раз с неприкрытой любовью изучить отвратительное существо на картине, и тихо, почти неслышно прошептал:

— Мы станем невероятно богатыми.

Затем едва ли не с благоговением повернулся к самой большой картине, расположенной в центре комнаты: той, на которой была изображена бледная слоноподобная женщина, обнаженная, смотрящая на улицу из окна студии. Мертвенно-бледная спина огромного создания, лениво наблюдающего за стайкой голубей, была обращена к зрителю. Странного вида голуби топтались на подоконнике и виднеющейся на заднем плане пожарной лестнице.

— Это, как, я уверен, ты знаешь и без меня, главная работа экспозиции, — очень серьезно произнес Ретч, а затем с интересом взглянул на художника. — У этой картины есть имя?

Барстоу кивнул.

— Я зову ее Луизой, — сказал он.

Ретч глубокомысленно кивнул.

— Да, словно имя модели, с которой ты писал картину, — одобрительно заметил он. — И от этого впечатление, что ты изобразил реально существующее чудовище, только усиливается.

Эрнестин же, напротив, утратила присущую ей деловую беспристрастность и смотрела на полотно с неприкрытым отвращением.

— Господи! — прошептала она. — Вы только взгляните на ее руки! Посмотрите на ее когти!

Ретч с огромным удовлетворением заметил очевидный страх в глазах помощницы.

— Видите? — шумно обрадовался он. — Ваше чудовище серьезно взволновало даже мою невозмутимую Эрнестин.

Барстоу во второй раз услышал из его уст это определение, и по его лицу неожиданно пробежала судорога.

— Я не считаю ее чудовищем, — сказал он.

Ретч посмотрел на щуплого художника с некоторым удивлением, которое затем сменилось пониманием.

— Ну конечно, не считаешь, — согласился он и вычурным мягким жестом обвел все окружающие их картины. — Так же как ты не считаешь чудовищами и всех остальных созданий на других полотнах. Как и на работах Гойи, они изображены с благожелательностью, я бы даже сказал, с любовью. В этом секрет их очарования.

Затем, после глубокомысленной паузы, Ретч снова повернулся к картинам и принялся ходить вокруг них, тихо диктуя указания и свои наблюдения частично пришедшей в себя Эрнестин. Барстоу стоял рядом и наблюдал за ними до тех пор, пока не заметил сбоку какое-то движение. Глаза Барстоу расширились от ужаса при виде большой стаи голубей, расположившейся на наружном подоконнике и старинной кованой пожарной лестнице.

Он тихо и осторожно подошел к окну, но, хотя несколько птиц при виде его неуклюже упорхнули, большая часть стаи не обращала на него никакого внимания.

Эта стая казалась слегка более пестрой, чем привычные голуби Манхэттена. Дело было не только в их необычном и красочном оперении — от игривых завитушек и звезд, похожих на работы Матисса, до размытых переходов цвета в стиле Моне и четких геометрических узоров из черных, серых и грязно-белых элементов, сильно напоминающих абстракции Мондриана, — их тела тоже сильно отличались друг от друга.

Например, голубь, клюющий подоконник совсем рядом с левой рукой Барстоу, был размером с кошку, а на спине его отчетливо просматривался горб. Другой, рядом с первым, был настолько узким и тонким, что его тело казалось змееподобным продолжением шеи. А рядом сидел пульсирующий пернатый пузырь с крыльями и странно перекошенным клювом.

Барстоу тайком оглянулся, дабы убедиться, что Ретч и Эрнестин поглощены описаниями и подсчетами. Затем снова выглянул на улицу и пришел в ужас, заметив, что один из голубей слез с подоконника и начал неуклюже, но уверенно шагать вверх по грязному оконному стеклу, присасываясь к нему толстыми, словно резиновыми лапками. Другой, поочередно сжимая и вытягивая тело странными, болезненными и неприятными толчками, полз вверх по нижней стороне поручня пожарной лестницы и больше всего напоминал червя с яркими блестящими глазами.

Барстоу снова исподтишка взглянул на гостей, убедился, что они не заметили ничего необычного, и сделал несколько быстрых и резких движений, которые, к его облегчению, испугали голубей. Стая неуклюже снялась с подоконника и пожарной лестницы и скрылись из виду.

Наконец, после обсуждений и планирования, которые, казалось, тянулись целую вечность, Ретч и Эрнестин вместе с вызванным наверх шофером спустились в скрипящем лифте, унося с собой очень приличную подборку полотен и оставив Барстоу наедине с его триумфом и колоссальной усталостью.

Он подошел к табурету, стоявшему рядом с мольбертом, и с глубоким вздохом опустился на него. Ему понадобится некоторое время, чтобы набраться сил и пошевелиться.

До Барстоу донесся тихий звук открывшейся позади него двери, и он улыбнулся, слыша раздающийся все ближе и ближе скрип половых досок студии, проседающих под весом Луизы. Когда она наклонилась над ним, Барстоу с благодарностью вдохнул острый и слегка отдающий плесенью запах ее тела.

Он почувствовал тяжесть гигантских грудей, опустившихся ему на плечи, и вздрогнул от удовольствия, когда она начала неразборчиво ворковать и гладить его по голове с нежностью, кажущейся невероятной для ее устрашающих огромных когтей.

— Ему понравились картины, — пробормотал Барстоу, расслабленно откидываясь спиной на ее обширный живот. — Он готов купить все работы, которые я нарисую. Мы разбогатеем, Луиза, ты и я. И миллионы будут восхищаться твоим портретом. Миллионы. Они увидят, насколько ты прекрасна.

Она снова заворковала, затем осторожно втянула когти и принялась массировать его узкие плечи, чтобы снять напряжение.

• Предыдущая
• 49/74
• Следующая