Меч мертвых - Семенова Мария Васильевна - Страница 15

Дождь бушевал над земляной крышей длинного дома, порывистый ветер загонял обратно вовнутрь дым очагов. От небоската до небоската то и дело прокатывались удары страшного грома: уж верно, Бог Грозы принял Торгейров обет и освятил его ударами своего молота.

Хрольв Гудмундссон по прозвищу Пять Ножей прожил ещё два дня, а потом умер. Гуннхильд и многие другие были бы рады отдать ему кровь из собственных жил, но не могли этого сделать. Он так и не открыл глаз и не заговорил.

Гуннхильд не плакала и была ласкова с Друмбой.

– Я поеду на его погребальном корабле, – просто сказала она девушке, когда для ярла уже готовили бал-фор. – Я знаю, твоя рука сильна и тверда. Ты поможешь мне уйти туда, где он меня ждёт?

Друмба улыбнулась в первый раз за несколько дней.

– А ты разрешишь мне последовать за тобой, вещая Гуннхильд? Быть может, ярл позволит мне кормить собак и подносить ему пиво, когда мы доберёмся в Вальхаллу…

– Позволит, – ответила Гуннхильд. – Непременно позволит.

Телу ярла пришлось сначала довольствоваться временной могилой, вырытой в холодной земле. Но вот все приготовления были закончены: боевой корабль Хрольва, его любимец, тёмно-синий с чёрным носом «Орёл», стоял на катках, вытащенный на берег. Сам Хрольв покоился в шатре, растянутом под мачтой, трюм был полон припасов, а на носовой палубе лежали молчаливые спутники, удостоенные чести сопровождать хозяина в надзвёздном пути: белый жеребец, подаренный боярином Сувором, лошадка песчаной масти, на которой обычно ездила Гуннхильд, и верный Дигральди, умерший на день позже, чем ярл.

Гуннхильд провела пальцами по бортовым доскам, которые она так хорошо знала:

– Скоро я попаду туда, где к слепым возвращается зрение… Думается, мне уже и теперь многое готово открыться. Скажи, Друмба, не сохранилось ли у тебя чего-нибудь, принадлежавшего венду?

Друмба, в свой последний день наконец одевшаяся по-женски, без колебаний протянула ей подобранный на месте схватки клочок замши, негнущийся и жёсткий от высохшей крови.

– Это хороший след, – одобрила Гуннхильд. – Гораздо лучше, чем подаренное украшение…

Она положила находку на ладонь и стала внешне бесцельно водить над ней пальцами, и на лице у неё медленно проступила мечтательная полуулыбка, которая возникала всякий раз, когда духу пророчицы случалось заглядывать далеко за пределы, отпущенные обычному смертному человеку.

пробормотала она наконец.

Друмба усмехнулась углом рта:

– Жив, значит…

Было непонятно, радуется она или сожалеет о том, что венд уцелел.

– Дурачок утверждал, он чего-то добивался от Хрольва, – задумчиво проговорил Рагнар конунг. – Знать бы, о чём они говорили… Не видишь ли ты этого, дочь?

Гуннхильд покачала головой. Не зря думают люди, будто готовому к смерти внятно много такого, что спрятано от других, но даже провидцам не всё бывает доступно. Гуннхильд так и сказала:

– Его душа покрыта щитом, сквозь который мне не проникнуть.

Лодброк сложил на груди руки:

– Хрольв был единственным, кто говорил с тем человеком гарда-конунга, Замятней, прежде нашей встречи в лесу…

Рагнар Кожаные Штаны рассуждал сам с собой, но судьбе было угодно, чтобы ветерок подхватил два имени – Хрольв и Замятня – и отнёс их прямо в уши Торгейру Волчьему Когтю, стоявшему немного поодаль. И Волчий Коготь сразу задумался, каким образом они могли быть связаны и не случилось ли так, что Хрольва убили из-за чего-то, связанного с Замятней. Притом что убийца, как только что открылось, держал путь в Гардарики…

Гуннхильд попрощалась с дочерьми ещё дома, когда покидала его, чтобы уже не вернуться назад. Теперь её обнял отец.

– Берегись англов, конунг, – сказала она. Рагнар поцеловал её и ответил:

– Вы с Хрольвом приберегите мне в Вальхалле местечко.

Когда Гуннхильд и Друмба поднялись на корабль, хирдманны и сам конунг налегли плечами на смолёные бока лодьи, сталкивая её в воду фиорда. Дубовые катки глубоко промяли песок, и «Орёл» тяжело закачался, готовый к последнему плаванию. Несколько воинов подняли парус, закрепили руль и спрыгнули в воду, возвращаясь на берег. Полосатое полотнище наполнилось ветром, корабль двинулся и пошёл, набирая ход, под безоблачным небом, по ярко-синим волнам. Он бежал так, что кто угодно мог бы поклясться – сам Хрольв стоял у руля, по обыкновению искусно и смело направляя его бег. «Орёл» быстро удалялся от берега, но люди видели, как Гуннхильд и Друмба вместе вошли в шатёр, а потом Друмба вышла наружу уже одна, и в руке у неё неярко чадил факел. Девушка торжествующе взмахнула им над головой и бросила факел в сухой хворост, разложенный повсюду на палубе. С рёвом взвился дымный огонь, но его рёв не мог заглушить боевой песни, которую, стоя в кольце пламени, во весь голос пела на палубе Друмба.

Потом чёрный дым повалил гуще, и многие рассмотрели крылатых коней, уносивших троих всадников в солнечную синеву.

Фьоснира, слабоумного скотника, много раз заставляли рассказывать о последнем бое Хрольва ярла. Сначала он боялся и пытался отмалчиваться, но это прошло. Его не только не ругали из-за разбежавшихся коз, наоборот – стали сытно кормить, угощали пивом и даже подарили крашеную одежду. Медленный разум Фьоснира не сразу сопоставил такую перемену с рассказом о гибели ярла, но постепенно рассказ стал делаться всё более связным и интересным. Скоро, сам того не осознавая, Фьоснир врал уже напропалую и клялся, что всё было именно так, как он говорит.

Однажды, в самом конце лета, случилось так, что Скотник поздно ночью возвращался из Роскильде домой, к своему хозяину, жившему за болотом. Он был немного пьян, но не настолько, чтобы спутать дорогу. Он хорошо знал дорогу, а темноты не боялся, поскольку никто никогда не говорил ему, что впотьмах может быть страшно.

Услышав издали звук рога, Фьоснир по обыкновению пустил слюни и стал смотреть, что происходит. Ярко светила луна, и скоро он заметил три тени, скользившие над мокрым песком. Сначала пастушонок узнал белого жеребца, а чуть позже и Хрольва ярла, размеренно приподнимавшегося на рыси. Дигральди, вывалив из пасти язык, мчался у копыт жеребца. Гуннхильд на своей рыжеватой лошадке проворно скакала рядом с мужем и что-то показывала ему впереди, вытянув руку. Чуть позади них на вороном коне ехала Друмба. Она трубила в рог и держала в руке копьё, и широкий плащ развевался, как крылья, у неё за плечами.

Фьоснир сперва хотел почтительно поздороваться и даже оглянулся в поисках коз, которым полагалось быть где-нибудь здесь. Коз не было. Он снова позволил им разбежаться, и знатные всадники непременно должны были его наказать. Фьосниру стало страшно. Так страшно, что он повернулся и побежал. Он бежал, бессвязно крича и не разбирая дороги, прямо по колышащемуся торфянику. Пока тот не расступился у него под ногами.

Прозрачное, уже почти осеннее небо сияло солнечной голубизной. Где-нибудь в тихом укрытии, за гранитными лбами островов, наверняка было по-летнему жарко, но на открытом просторе пронизывал холодом ветер. Два боевых корабля шли на восток, распустив украшенные соколиным знаменем паруса, и с ними шёл третий, под полосатым красно-белым ветрилом, с резной головой дракона, высоко вскинутой на форштевне. Увенчанные белыми гребнями водяные холмы с шипением и гулом догоняли их справа, и то одна, то другая лодья тяжело задирала корму и на какое-то время ускоряла свой бег, седлая волну. Тогда совсем переставал чувствоваться ветер, и только гудели туго, без складок и морщин, натянутые паруса. Потом волна уходила вперёд, и опадали перед расписным носом косматые усы бурунов. Судно спускалось в ложбину и чуть умеривало ход, ожидая, чтобы море снова подставило ему ладонь.