Пари с морским дьяволом - Михалкова Елена Ивановна - Страница 74
- Предыдущая
- 74/75
- Следующая
Слуховой аппарат был для Наташи Симоновой настоящим сокровищем, пропуском в обычную жизнь. И, сидя у мачты, под дулом пистолета и потом, сражаясь с волнами, девушка думала не о том, что она может погибнуть, а лишь о том, что драгоценная коробочка осталась в каюте. И теперь, когда Стефан принес новый аппарат, она не могла терпеть ни одной лишней минуты душной глухоты.
Стефан посмотрел на просветлевшее лицо подруги и собрался с духом.
«Я научился чувствовать, когда стоит солгать, а когда необходимо сказать правду…»
– Помнишь, ты сердилась, что я беру твою одежду?
Наташа не кивнула – это было лишним. Разумеется, она помнила.
– Видишь ли… Я все время боялся, что ты уйдешь, – Стефан говорил спокойно, но она видела, чего ему это стоит. – Протечешь сквозь пальцы, как вода. Я никак не мог тебя удержать. И я подумал… Нет, не подумал – почувствовал… В общем, когда твои вещи были у меня в руках, мне казалось, что часть тебя – со мной. Что ты никуда не денешься. И пока я держу их, так и будет.
Наташа приподнялась от изумления.
– Чш-ш, – попросил он, – лежи.
Но она все равно села.
– Ты брал вещи, потому что хотел меня удержать?
Стефан залился краской. Она впервые видела, как он краснеет.
– Прости. Очень глупо, я знаю.
Глупо? Она понимала его маленькое шаманство, как никто другой! «Я думала, что он берет мои вещи, потому что не придает им никакого значения. А оказывается, он брал их, потому что придавал им слишком много значения».
Все это время она пыталась научиться кого-то любить. С тех самых пор, как врач назвал ее эмоционально ущербной, не способной на нормальные человеческие чувства. Это был ее эксперимент над собой: вызвать в себе тепло не по отношению к вещам, а по отношению к тем, кто заботится о ней.
В первый раз ничего не получилось. Она очень старалась играть по тем правилам, которые установил для нее муж, но все равно все закончилось плохо.
И вот теперь правил не было. Никаких. Этот мальчик ничего не требовал, ни к чему не принуждал, он довольствовался тем, что потихоньку брал ее вещи, как вор, надеясь оставить у себя хотя бы тень любви.
Хотя бы иллюзию.
У Наташи перехватило горло. Вот это, растущее в глубине, смешанное из боли, жалости, тревоги, нежности и спокойного счастья от того, что ее так сильно любят, – вот это и есть оно, то, что она искала?
Она прикрыла веки, и ей представилось ожерелье: светло-синее, как край моря, с медовыми искрами. Она видела его так отчетливо, как будто оно уже лежало в руке. Она возьмет янтарь, много янтаря, из которого рождаются свет и сияние, и сочную бирюзу, и воздушный голубой лазурит, и сделает из них украшение для себя. В нем будет их история – его и ее – и она никогда не кончится.
– Чему ты улыбаешься? – удивленно спросил Стефан.
Наташа открыла глаза.
– Тебе.
Сеня с трудом выбрался на берег и рухнул на песок. Макар Илюшин не узнал бы своего охранника-голема в этом перепуганном до смерти человеке. Он тяжело дышал и постоянно оглядывался, словно из ночного моря за ним могла вылезти какая-то страшная тварь.
Над его головой сверкали звезды, в воде слабо светился планктон. Но Сеня не замечал красоты этого места. Все заслоняла другая картина, та, что он увидел, спасаясь с яхты.
Сколько ни жмурь глаза, невозможно стереть жуткие воспоминания. Они словно отпечатались на сетчатке. Зачем он заглянул в иллюминатор?! Задумал бежать от полоумного Будаева, едва не угробившего кораблик и всех, кто на нем, – так беги, не оглядывайся! Но что-то притягивало его к единственному светящемуся пятну на спящем корабле.
От воспоминаний ему не избавиться до самой смерти. Звериные морды, скалящиеся со стен. Обнаженный до пояса Саламат, перемазанный чем-то красным. И лежащий на полу хозяин. Руки разбросаны, рот разинут в безмолвном крике.
Саламат поет. Лезвие сверкает в руке. Он раскачивается, и Сене кажется, будто стены каюты раскачиваются вместе с ним. Вокруг шумит тайга, мчатся олени. Саламат поет. Кровь поет – его и чужая, Сеня слышит ее зов и сам хочет петь вместе с ними. Но с губ его срывается только вой, и этот звук приводит его в себя.
Нет никаких оленей. Нет никакой тайги. Над ними каменный свод, внизу плещется соленая вода.
Саламат отрывает глаза от распятого на полу Никиты. Смотрит в окно. Всего на миг они встречаются взглядами. А потом Сеню продирает такой ужас, какого он не испытывал никогда.
Чьи-то голоса шелестят в его голове. «Чужая смерть – всегда чья-то жизнь. Найди того, кто принес много смерти. В мире все уравновешено. Если все сделаешь правильно, он принесет много жизни».
Сеня мотает головой и затыкает уши, но голоса никуда не исчезают. «Человек должен быть сильным, ты возьмешь его силу и передашь нам». Шумит тайга, мчатся олени, древнее племя движется за оленями следом. «Где была кровь, прорастет мох, в нем созреет красная ягода. Береги этого человека, охраняй его до тех пор, пока не придет время».
Время пришло.
Саламат больше не глядит на него. Сверкает вскинутое лезвие. Перстни с блестящими камнями – голубым и желтым – занимают отведенное им место в жутком натюрморте. Сеня пятится, переваливается через борт… Темная вода вокруг – как лужа крови, он плывет из последних сил от проклятого корабля.
Звонок вырвал его из сна.
– Макар, ты видел новости?
Илюшин зевнул и перекатился с одного бока на другой. За окном тараторил по подоконникам московский дождь, мелкий, но многообещающе вредный. «На неделю зарядило», – подумал Макар, а вслух сказал:
– Ты мне звонишь в восемь утра, чтобы обсудить новости? Там что, атомная война?
– Нет, гораздо интереснее. Будаева убили.
Вскоре Макар сидел у него.
– Жертвоприношение, – сказал Бабкин, разрезая на дольки яблоко. – Я от своих ребят знаю подробности. Никиту прикончил его собственный телохранитель. Ты не представляешь, как все это выглядело, когда… В общем, когда нашли яхту неделю назад. Кстати, они бросили якорь в какой-то пещере, можешь себе представить? Натуральная пещера! Громадная! Эх, жалко, меня там не было…
Илюшин оторвал хвостик от яблока и повертел в пальцах.
– Откуда известно, что это именно жертвоприношение?
– Во-первых, там все признаки обряда. Головы разных животных на стенах, рыбьи и птичьи внутренности… Травы всякие, свечи. Кровью начерченные знаки на полу и стенах. Кольца, отрубленные прямо с пальцами и пристроенные к какому-то рисунку. Наши позвали старичка, который специализируется на всяких ритуалах монгольских племен. Он глянул фотографии и подтвердил, что это сложные обрядовые действия. Говорит, что каляки-маляки на стенах, которые, между прочим, телохранитель не только будаевской кровью рисовал, но и своей собственной – это особые знаки перенесения жизненной силы. Я тебе примитивно очень излагаю, он куда подробнее все расписывал.
– А во-вторых?
– Навели справки о его телохранителе. Саламат Нуур, потомственный шаман очень маленького племени. Их там полтора инвалида. Ну, человек двести, от силы двести пятьдесят. Старичок всерьез утверждает, что Саламат пытался сохранить жизнь вымирающего племени. И для этого избрал Будаева.
– А что с остальными случилось? – быстро спросил Макар. – С теми, кто был на яхте?
– Двое охранников погибли еще во время шторма, – сказал Бабкин. – И судя по всему, это были те самые, которые напали на тебя. Одного смыло за борт, другой сломал позвоночник. Шошане и танцору очень крупно повезло: во-первых, они не покалечились, когда Никита направил «Одиссея» на таран, а во-вторых, Саламату они для его ритуальных дел не понадобились. Чокнутый шаман запер их в каютах, как и еще одного охранника, здоровенного такого лба, кажется, Василия Степанцева. А четвертый в эту самую ночь решил сбежать с «Одиссея» и случайно подглядел часть обряда. Его поймали неподалеку от границы. Между прочим, слюнявого и трясущегося. Он-то и рассказал, кто убил Будаева.
- Предыдущая
- 74/75
- Следующая
