Последние заморозки - Пермяк Евгений Андреевич - Страница 3

• Предыдущая
• 3/39
• Следующая

— Не надо так, Сергей. Я уже перешла в восьмой класс.

Тут Капа повернулась к ним спиной и ушла.

Наблюдая эту сцену, Руфина заметила Серёже:

— Нехорошо, что ты отнёсся к ней с таким пренебрежением.

— Она же малютка…

Это почему-то задело Руфину.

— Малютка? — повторила она. — Я в её возрасте танцевала с морским офицером Виктором Гладышевым и… И он не относился ко мне с пренебрежением. Эта малютка, — вдруг добавила Руфина, лукаво глядя на Сергея, — может быть, твоя будущая невеста, жена и мать твоих детей.

Серёжа похолодел. Он проверил в кармане пиджака, там ли находится письмо на кальке. Потом, справившись с собой, заявил решительно и твёрдо:

— Руфина! Ты думаешь или нет перед тем, как что-то сказать? Или ты чувствуешь себя настолько умной и взрослой, что тебе можно болтать все, что придёт в голову? Ты поучаешь меня, хотя я и старше тебя на два месяца.

— Даже на два с половиной, Сереженька. — Руфина еле заметно присела на ходу, чтобы казаться ниже. — Ты старше меня почти на четверть года.

— Хватит, Руфина! — прикрикнул Серёжа… — Мы уже взрослые.

— Ну конечно, — согласилась Руфина и, заметив, как он теребит верхнюю губу, едва скрывая улыбку, сказала: — К тому же у тебя усы, хотя и не колючие.

— Зато ты… — не договорил Серёжа. Они уже были возле школы.

Он договорит потом. Сейчас не до этого. Вечером он в спокойных тонах посоветует ей, как разговаривать с ним…

По всему городу весело шагали десятиклассники. Во всех школах в этот день вручали аттестаты.

Алексей Векшегонов, как мастер школьных мастерских, пришёл в школу на правах педагога. На нем синий костюм в полоску. Цвет оттенял глаза, а полоска подчёркивала рост. Это заметила Руфина. Ей было приятно, что Алексей заботится о своей внешности. Но ей и не приходило в голову, что этим занимается его мать.

Любовь Степановна Векшегонова не могла с уверенностью сказать о мыслях сына, зато она отлично знала свои мысли. А в них Руфочка Дулесова была неминуемой невестой Алёши. Не нынче, так на тот год. Не на тот, так через два года.

Руфа любит его, а от любви девушки уходит редкий, очень редкий парень. Тем более такой, как Алексей. Ему, как и многим другим, всего лишь покажется, будто он выбрал её, на самом деле она заставит Алёшу выбрать себя. Такова первородная неизбежность женского начала в любви.

Все собрались в актовом зале.

Появился директор. Выпускники встали.

— Садитесь, садитесь, пожалуйста!

Все тихо сели. Как первоклассники. Первый и последний день в школе чем-то похожи один на другой. Наверно, торжественной тишиной.

Директор произнёс короткую напутственную речь.

Руфина в числе одиннадцати выпускников получила из рук Алексея Романовича Векшегонова похвальную грамоту за успехи в овладении основами профессий строгаля и сверловщика. Принимая грамоту, отпечатанную золотыми буквами, чуть слышно сказала:

— Спасибо вам, Алексей Романович… За все спасибо.

После выдачи аттестатов раздали свежие номера заводской многотиражки. Одна из страниц была озаглавлена «Наши выпускники». Масса заметок и множество снимков. Под двумя из них была подпись: «Таким, как они, не надо выбирать профессию. Ворота завода открыты для них». Эти слова касались Руфины и Серёжи, запечатлённых довольно отчётливо в правом верхнем углу газетной страницы.

Серёжа понимал, что заводская многотиражка не расточает напрасные похвалы выпускникам. Пусть не для всех, но для доброй половины школьников производственные мастерские были настоящим вечерним техническим училищем. Хоть и два раза в неделю работали мастерские, но ведь три года — немалый срок. И такие, как Руфина, обучавшиеся старательно, получали не показной и снисходительный производственный разряд, а настоящую квалификацию, по всем строгостям.

Серёжа сиял.

О чем тут говорить, коли даже в газете они рядом! Она — справа. Он — слева. Как мама и папа в семейном альбоме. Все ясно. Газета знает, кого нужно печатать рядышком, кого порознь. Риту Ожеганову и Володю Санкина тоже напечатали вместе и не случайно под снимками написали: «Они сидели рядом на парте, они рядом станут к токарным станкам».

Серёжа снова проверил, на месте ли его письмо Руфине. Хотел было пуститься бегом, чтобы скорее показать матери аттестат и грамоту, но сдержал себя. Сдержал и пошёл медленно, широко шагая, хмуря брови и прокашливаясь не открывая рта, как это делал директор школы. Все-таки он сейчас нёс аттестат зрелости. Как можно мчаться в своём взрослом костюме, когда, наверно, из всех окон смотрят, как он идёт…

Но Серёже пришлось опустить высоко поднятую голову. Он услышал мышиный писк:

— Серёжа! Ты потерял мой букетик. Вот он… Я собирала его все утро. Не теряй его больше, пожалуйста.

Это была опять Капа. Та самая Капа, про которую Руфа сказала… Леший знает, что сказала она… Серёже снова хотелось бросить букетик фиалок и на этот раз растоптать его. Но букетик фиалок словно был припаян к его руке. А тёмные глаза Капы смотрели на Серёжу заклинающе.

— Спасибо тебе, Капа. — Серёжа поклонился ей с вынужденной приветливостью. — Я так рассеян сегодня… Аттестат, понимаешь, зрелости, почётная грамота, портрет в газете… Вот! — Он показал газету. — Я непременно сохраню твой букетик…

— Пожалуйста, Серёжа.

Капа сделала что-то похожее на реверанс. Она была в танцевальной группе. Дворца культуры и умела раскланиваться, держась за края юбочки.

Серёжа выдержал характер и вернулся домой таким важным и таким солидным, что Любовь Степановна, желая подыграть ему, робко промолвила:

— Поздравляю вас, дорогой Сергей Романович, со зрелостью!

Тут Серёжа не выдержал, обнял мать, приник к ней и крикнул:

— Мама, я люблю тебя больше всех на свете!

Серёжа всегда был нежен с матерью, не в пример Алёше, выросшему у деда с бабкой. Припадок нежности сына ничуть не удивил Любовь Степановну.

Обняв Серёжу, Любовь Степановна провела его к себе. Там были разложены подарки. Ружьё от отца. Моторчик для велосипеда от брата. Большая коробка конфет сладкоежке сыну от матери. Охотничьи лыжи от деда с бабкой. По лыжине от каждого. И… вышитая синими васильками чесучовая косоворотка от учениц восьмого класса, как бывшему вожатому пионерского отряда.

Серёжа крикнул:

— Опять эта Капа!

Любовь Степановна мягко закрыла его рот рукой:

— Не надо, мой мальчик. За все, что идёт от чистого сердца, нужно благодарить…

— Я никогда не надену эту рубашку, мама. Никогда!

Серёжа занялся осмотром и разборкой ружья. Это было великолепное тульское ружьё. Чок-бор. Его нужно было, не откладывая на завтра, освободить от густой фабричной смазки. И он занялся этим, забыв о Капе и, кажется, о Руфине.

До сегодняшнего дня ружьё ему не доверяли. А теперь наступила зрелость. О ней свидетельствует не один лишь аттестат, но и мужской отцовский подарок. И невозможно откладывать охоту хоть на один день!

Но сейчас июнь, какая же охота! Однако если человеку нужно, человек хочет, он всегда придумает обходные пути. Серёжа сказал матери:

— Сороки — очень вредные хищники.

— Да что ты говоришь, Сереженька…

— Да. Они разбойничают в гнёздах малых птиц. Съедают яйца, птенцов. И вообще их необходимо истреблять.

— Если так, то и раздумывать нечего, — согласилась мать, довольная тем, что ружьё, охота на сорок могут доставить сыну радость.

Значит, «все остальное» не так серьёзно, как ей показалось, когда она прочитала забытое Серёжей начало письма к Руфине на листке в клеточку.

«Он совсем у меня мальчик», — убеждала себя Любовь Степановна, когда Серёжа переодевался в охотничье. Он натянул высокие отцовские сапоги, надел братову кожаную куртку, его же старую кепку, затем опоясался патронташем, вскинул за плечи вещевой мешок и наконец взял ружьё.

— Я пошёл на охоту, мама!

— Ни пуха ни пера, Сереженька.

Серёжа осмотрел себя в зеркало. Он выглядел очень солидно.

• Предыдущая
• 3/39
• Следующая