Академия и Империя (Основание и Империя) - Азимов Айзек - Страница 46

• Предыдущая
• 46/57
• Следующая

Байта изумленно проговорила:

– Что же это все значит?

Паяц с готовностью откликнулся:

– Моя госпожа, у меня есть идея! Она снизошла на меня, ну, правда, снизошла, как будто Галактический Дух милостиво вложил ее в мою бедную, глупую голову!

Магнифико так воодушевился, что говорил даже громче Торана, тщетно призывавшего его замолчать.

– Моя госпожа, – продолжал он, аппелируя к Байте. – Что если этот капитан, так же как и мы, убежал на этом корабле? Что если он тоже пустился в путешествие, чтобы провести какие-то собственные расследования, и вдруг наткнулся на нас – тогда он должен подозревать нас в том, что мы преследуем его – так же, как мы теперь подозреваем его. Что же тогда удивительного в том, что он и разыграл эту комедию с остановкой нашего корабля?

– А зачем ему понадобилось тащить нас к себе на корабль? Не клеится, – возразил Торан.

– Почему? Очень даже клеится, сэр! – горячо продолжал Магнифико. – Он подослал подчиненного, который нас не знает, но он описал нас, когда говорил в микрофон. Капитан слушал и был поражен – меня-то он сразу вспомнил! Наверное, вряд ли во всей Галактике найдется несчастный, с которым можно меня спутать! А раз я – это я, то и все остальные – те же самые.

– И потом он нас отпустил?

– А разве мы можем судить о том, какая у него цель? И насколько секретна его миссия? Он ведь за нами следил не как враг, и если это так, разве он счел бы разумным рисковать своими планами, раскрывая их перед остальными?

Байта медленно проговорила:

Не упрямься, Тори. Это все-таки какое-никакое, а объяснение.

Торан почувствовал, что сопротивляться общему согласию бесполезно. Однако что-то в гладкости объяснении паяца ему не понравилось. Что-то было не так. Тем не менее спорить он не стал, и гнев его постепенно угас.

– Просто я думал, – прошептал он устало, – что было бы неплохо хоть один корабль Мула пустить а расход. Хоть один!

Он вспомнил о капитуляции Хейвена, и глаза его потемнели от боли.

Остальные поняли его и промолчали…

Название-то какое – Неотрентор! Новый Трентор! Всякому услыхавшему его, думалось, что это, наверное, не иначе, как точная копия былого оригинала. Всего лишь в двух парсеках отсюда сияло солнце старого Трентора, и бывшая столица Галактической Империи продолжала свое молчаливое кружение по прежней орбите.

На старом Тренторе по-прежнему жили люди. Их было там что-то около ста миллионов. По старым меркам капля в море. Когда-то население Трентора равнялось сорока миллиардам. Не так давно – всего пятьдесят лет назад.

Теперь колоссальные металлические постройки зияли пробоинами и трещинами. Высоченные шпили были сорваны или погнуты. Здания обреченно взирали на свет глазницами пустых, мертвых окон и бойниц и дырами от взрывов – памятью о Великом Побоище, разразившемся сорок лет назад.

Было просто непостижимо, как этот громадный мир бывший центром Галактики в течение двух тысячелетий правивший необъятными просторами космоса, колыбель вершителей законов и правителей, любые прихоти которых были известны на много парсеков отсюда, мог погибнуть всего за месяц. Было непостижимо, что эта колоссальная планета, тысячелетиями остававшаяся неприкосновенной, когда кругом, по всей Галактике бушевали вихри гражданских войн и мятежей, теперь мертва. Разум отказывался верить, что этот вселенский Олимп, Слава Галактики лежит в руинах! Непостижимо – и грандиозно!

Понятно, когда за многие века упорный труд пятидесяти поколений превращается в прах. Но за месяц!

Миллионы людей, оставшихся в живых после гибели миллиардов своих соотечественников, разорвали стальную кору планеты и стали обрабатывать почву, которой не касались лучи солнца уже тысячи лет.

Окруженные механическими шедеврами человеческого разума, замкнутые в кольцо индустриальных монстров, долгие века безжалостно тиранивших природу, эти люди вернулись к земле. На громадных автостоянках росли пшеница и рожь. В тени высоких башен паслись овцы.

Однако существовал Неотрентор – по старым меркам, деревня-деревней, почти незаметная в величественной тени старого Трентора. И быть бы ей деревней, если бы именно туда не рванула дрожавшая от страха императорская семья, спасавшаяся от взрывов и пламени, пожиравшего столицу, и затаилась там, пережидая, пока рокочущий вал мятежа не откатился подальше. Там они из последних сил пытались сохранить некое подобие власти – жалкие призраки, правящие смердящими останками Империи.

Теперь Галактическая Империя представляла собой … двадцать аграрных миров!

Дагобер-IX, правитель двадцати аграрных миров, населенных обедневшими помещиками и угрюмыми нищими крестьянами, был Императором Галактики, повелителем всего сущего…

Дагоберу-IX было двадцать пять лет, когда он вместе с отцом прилетел на Неотрентор. До сих пор он не забыл славу и мощь Империи. Но его сын, который в один прекрасный день должен был стать Дагобером-Х, родился на Неотренторе…

Двадцать миров – вот все, что он знал.

…Скоростной катер Джорда Коммейсона был самым шикарным из средств передвижения на Неотренторе. И это было понятно. Дело тут было не только и не столько том, что Коммейсон был крупнейшим землевладельцем на Неотренторе. Это – полдела. Главная причина была в том, что в первые дни обитания здесь он был правой рукой и злым гением юного крон-принца, виновником последнего вздоха еще не старого Императора. Теперь он стал правой рукой и злым гением еще не старого крон-принца, который ненавидел старого Императора и только об одном и мечтал – как бы скорее занять его место.

Поэтому Джорду Коммейсону, проплывавшему над городом в своем катере, украшенном золотом и перламутром, не было нужды напичкивать свое транспортное средство бластерами – и так было ясно, кто летит. Он пролетал над землями – своими землями, над полями колышущейся на ветру золотой пшеницы – своими полями, над своими молотилками, своими комбайнами, на которых трудились его старательные фермеры и водители, – летел и преспокойно размышлял о своих делах.

Рядом с ним сидел его водитель, который мягко и плавно вел катер невысоко от поверхности планеты и благодушно улыбался.

Джорд Коммейсон, подставив лицо ветру и солнцу, спросил:

– Помнишь, что я говорил тебе, Инчни?

Мягкие седые волосы Инчни развевал ветерок. Тонкие губы раздвинулись. Улыбка обнажила редкие желтые зубы. Вертикальные морщины на впалых щеках стали глубже. Казалось, у него есть какая-то тайна, которую он скрывает даже от самого себя. Свистящим шепотом он ответил:

– Помню, господин, и я подумал…

– И до чего же ты додумался, Инчни?

Он с нетерпением ждал ответа.

А Инчни вспоминал, как он был молод и недурен собой, что на старом Тренторе он был лордом, а на Неотренторе стал пешкой, что и в живых-то он остался исключительно благодаря милости сквайра Джорда Коммейсона и что платил тот ему не за вождение катера за исполнение его хитрых поручений. Он тихо вздохнул и прошептал в ответ:

– Гости из Академии, господин, – это очень кстати. В особенности, господин, когда они прилетают на одном-единственном корабле и среди них только один сильный мужчина. Их надо бы принять как положено.

– Принять, как положено? – задумчиво переспросил Коммейсон. – Может быть, может быть… Эти люди, однако, волшебники, и у них есть сила.

– П-ф-ф! – фыркнул Инчни. – Правда скрыта веками и расстоянием. Что такое Академия? Мир как мир, самый обычный, только и всего. Там живут самые обычные люди. Если в них стреляют, они умирают – как все.

• Предыдущая
• 46/57
• Следующая