Трактир на Пятницкой (сборник) - Леонов Николай Иванович - Страница 48
- Предыдущая
- 48/170
- Следующая
Одна мысль Савелию Кирилловичу покоя не давала: хотелось замазать Корнея в глазах уголовников, тень на человека положить. А тут Леха-маленький объявился, зовет, дело, мол, есть. Пришел: оказывается, что в доме, куда из дюжины проверенных одного перепроверенного пускают, товарищ из милиции живет. Савелий Кириллович первым делом новость Паненке шепнул (у девок язык длинный), Лехе-маленькому также сообщил. Не шибко умен парень, но, что такое мент в доме, последний дурак сообразит. Теперь главное — слух этот на волю пустить: ни один деловой не залетит в гнездо, в котором уголовка ночевала.
— Спасибо, Савелий Кириллович, — Корней достал коробку папирос, одну размял, постучал мундштуком по крышечке. — Век не забуду, должок за мной не пропадет, сами знаете.
— Какие счеты. Корней, свои люди, — старик улыбнулся ласково. — Ты меня уважил, накормил, чайком попотчевал — и ладушки.
Корней словам старика кивал, затем, будто и не слышал ничего, продолжал:
— Должок отдам непременно. Радоваться вам, Савелий Кириллович, пока не следует, рано вам радоваться, — он закурил, выпустил кольцо, с интересом его разглядывая.
Старик было открыл рот, хотел возмутиться, мол, только супостат такому делу обрадоваться может, не сказал ничего и рот потихоньку закрыл. “А я ведь из ума выжил окончательно, — вдруг понял он. — Корней же меня отсюда при каких обстоятельствах не выпустит”.
Корней кивнул, словно старик мысли свои вслух выразил.
— Вы понимаете, Савелий Кириллович, какая оказия получилась, — он откинулся в кресле, заложил ногу за ногу, говорил медленно, душевно, как с лучшим другом советовался. — Налоги властям за это заведение я плачу солидные. Жильцов же, сами понимаете, пускать не могу, хотя, заметьте, по нынешним временам гостиница дело прибыльное. Я бы, конечно, мог шепнуть, люди, уверен, меня поняли бы правильно: не для себя стараюсь, для людей, Савелий Кириллович, как считаете?
Старик хлопал глазами, соображая, ждут ответа либо так, для вида спрошено. Корней молчал, смотрел участливо.
— Оно конечно, — старик кашлянул. — Мальчики бы скинулись по грошику, подмогли.
— Дарья, зайди, дует у двери, простудишься, — чуть повысив голос, сказал Корней.
“Эх, стар я, стар, — думал Савелий Кириллович, глядя на вошедшую Дашу, которая улыбнулась безвинно и села за стол. — Девка со всеми потрохами его, а я, дурень, на нее рассчитывал. Замириться с ним надо, слово найти нужное”.
Корней приложил ладонь к самовару, убедился, что не остыл еще, налил Даше чаю, подвинул мед. “А мне, гостю, не предложил”, — отметил старик, но виду не подал, переставил на столе плетенку с сушками и сказал:
— На моей короткой памяти только Елену Ивановну Сердюк, которую народ за большой ум Мозгой называл, мужики к серьезной беседе допускали. Значит, ты, Дарья Евгеньевна, смышлена не по возрасту, если тебя сам, — он поклонился Корнею, — за стол сажает.
— Евгеньевна? — Даша непочтительно рассмеялась. — Моего отца мать не знала.
— Евгений Петрович Кучеров, — солидно ответил старик. — Подумаешь, секрет какой.
Даша посерьезнела. Почувствовав перемену в ее настроении, Корней решил снова завладеть инициативой:
— Люди мне верят, денежки бы нашли, Савелий Кириллович. Но не хочу я просить. Не от гордости, — просто знаю, как червонцы деловым достаются. За каждый целковый свободой, а то и жизнью рисковать приходится. Нехорошо такие деньги просить, непорядочно, — он взглянул на Дашу, оценила ли девушка его благородство. Девушка давно Корнея раскусила, улыбнулась тонко, опустив глаза.
— Ох, тяжела наша доля! — Савелий Кириллович вздохнул.
“Чем же твоя доля тяжела, старик? — подумала Даша. — Ходишь по людям, ешь, спишь, мзду собираешь. Сам чист, риску никакого, на черный день червончиков припас. Вот устроился мухомор, да еще жалуется “.
— Рассудил я так и решил занять у новой власти тысчонок несколько, — сказал Корней. — Мне много не надо, полагаю, миллионом обойдусь.
Чуть не подпрыгнул Савелий Кириллович, засучил ножонками в подшитых валеночках. Даша вспомнила разговор с Корнеем, когда ночью он пришел к ней. Не из-за нее ли Корней на дело собрался? Кажется, купить ее хочет? И, будто отвечая на ее мысли, он продолжал:
— Я жениться решил, Савелий Кириллович...
— Так ты женат...
— То блуд один, перед богом холостой я, — Корней небрежно перекрестился. — Невеста у меня молодая, сам видишь. Ей наряди нужны, украшения разные. Чего разводить канитель, решил я сейф взять и возьму. Инструмента у меня не хватает, хотел изготовить, за человеком послал, а он вместо себя Хана этого прислал.
— Товарищ Мелентьев тебе справный инструмент сготовит, — хихикнул старик, — на две руки, лет на десять с гарантией. Что думаешь делать с парнем, как решишь? — он посерьезнел.
— Человек, видно, по металлу работает, а мне инструмент нужен, сторгуемся, думаю. Сговоримся.
— Значит, парень инструмент сготовит задарма?
— Я всегда за работу плачу по-царски, — ответил Корней. — Сколько дней работает, столько живет. А жизнь, она дороже золота.
— Высоко ты задумал. Корней. Милиция тебе своими руками поможет. Одобряю, такое дело людям понравится. Только кто же тебе этого Хана уберет?
— Да вас хочу попросить, Савелий Кириллович. Нынешние товарищи говорят, нет ничего сильней личного примера, — Корней обращался к Даше, приглашая посмеяться вместе. — Вы, уважаемый, все поучаете, пора и самому замазаться. Не пожелаете? Или вы свою жизнь меньше милицейской души оцените?
— Слыхала, дочка? Если сама жива будешь, повторишь его слова людям. Я тебя. Корней, не боюсь, ты меня пальцем тронуть не посмеешь, — всю жизнь провел Савелий Кириллович среди воров и убийц, твердо знал: клин вышибают только клином. От страха и безысходности он так обнаглел, что сам в свою ложь поверил. — Люди знают, куда я пошел. Ты спроси своего Лешку, он видал, как я с Митей Резаным прощался. Митя про тебя нехорошо думает, Корней. Он совсем нехорошо думает, ведь брательника его замели на третий день, как тот от тебя ушел.
— Ты что? — Корней даже привстал.
— Я ничего. Только Козырева, Губернаторова, Дюкова тоже повязали, когда ребята от тебя ушли. И деньжат у них, слышно, не оказалось. А ведь кассу они чистенько сработали, люди знают. Ты со мной ласковым будь, — силы старика были на исходе. — Уйди, Паненка, ни к чему тебе глядеть, как мужики ссорятся, — сказал Савелий Кириллович растерянно.
Но так грозно и, главное, правдиво прозвучало его обвинение, что ни Даша, ни Корней не почувствовали растерянности, последние слова расценили как право сильного. Даша глянула на Корнея коротко, он не шелохнулся, бровью не повел. Она старику заговорщицки подмигнула и вышла, покачивая стройными бедрами. Пройдя по коридору несколько шагов, она рассмеялась и сказала:
— Чтоб вы удавили друг дружку, окаянные! — вышла в холл и обомлела.
За конторкой сидела одна Анна; облокотившись на конторку, с двух сторон стояли картинно Хан и Сынок. Больше в холле не было никого. На щеках Анны проступил румянец, глаза непривычно блестели, она даже улыбалась, слушая молодых людей, которые соревновались в остроумии.
— А вот и Дашенька! — воскликнул Сынок радостно. — Сейчас бы патефончик раздобыть, такие танцы-шманцы устроили бы, — он подошел к Даше, протягивая руки, тихо добавил: — Если в морду полезешь, не погляжу, что красавица, — взял ее под руку, подвел к конторке. — Чего, любезные, вы из гостиницы тюрьму устроили?
Анна пожала плечами: мол, я здесь не хозяйка, за поведение ваших гостей не отвечаю. После тяжелого разговора у Даши настроение было взвинченное, она рассмеялась заразительно, как когда-то Паненка серебро расшвыривала.
— Дверь заперли? — она шагнула к выходу. — Зайдут ненароком.
— Не зайдут, — Хан показал ключ. — Сынок прав. Мы не для того из одной тюрьмы бежали, чтобы в другой устроиться.
— Давай музыку, давай выпивку! — закричал Сынок, пританцовывая.
“А там два хрыча судьбы вершат, — подумала Даша, глядя на чернобрового Хана с симпатией. — Да он один их двоих ногами свяжет — они два дня не развяжутся. Ох, взгляну я на их морды”. А вслух сказала:
- Предыдущая
- 48/170
- Следующая
