Трактир на Пятницкой (сборник) - Леонов Николай Иванович - Страница 39
- Предыдущая
- 39/170
- Следующая
Хан и Сынок постояли у двери, пообвыкнув, прошли в глубь зала и остановились у колонны рядом со столом, на котором, судя по напряженному вниманию зрителей, шла крупная игра.
Когда, приканчивая в закусочной домашнюю колбасу, беглецы решали вопрос, куда податься, первым заговорил Сынок.
— На дно опустимся, отлежимся, — сказал он. — Согласен?
— Нет, повяжем галстуки и выйдем на Красную площадь.
Сынок прыснул в кулак, смешлив был, затем насупил белесые брови и спросил:
— Может, у тебя и место есть? Хан скупо улыбнулся, пожал плечами неопределенно.
— То-то, — сказал Сынок назидательно. — А у меня есть, примут по высшему классу. Вера Алексеевна, учительствует, к уголовке никаким краем...
— А к тебе каким краем?
— У нас любовь, — Сынок самодовольно улыбнулся.
Хан слушал внимательно, смотрел с любопытством. Почувствовав заинтересованность. Сынок начал бойко рассказывать, какая серьезная и замечательная девушка Вера Алексеевна, и квартирка двухкомнатная, и окна в палисадничек.
Хан смотрел на Сынка, как смотрят на человека, который штаны не застегнул или вообще забыл их надеть. Сынок тон поубавил, две фразы пробормотал невнятно и неожиданно спросил:
— Чего зенки щуришь? Не нравится? Или у тебя в “Европе” люкс забронирован?
— Ты за кем сидел?
— За Иваном Ивановичем числился, — с гордостью ответил Сынок.
— Уважаю, — Хан склонил голову. — Старик шпаной не занимается. Так где, ты полагаешь, товарищ субинспектор тебя искать будет? Зачем же нам к твоей Верочке тащиться? Легче в контору позвонить. Иван Иванович человек обходительный, извозчика за нами пришлет, — он помолчал, раздумывая, закончил неохотно: — Попробую я одного человека найти. Удастся будет нам и крыша, и бульонка.
Сынок согласился, беглецы, прыгая по лужам, добрались до этой бильярдной.
Хан приглядывался к окружающим. Сынок уже освоился, видно, обстановка была привычная, толкнул приятеля и зашептал:
— Тихое местечко, не больше двух облав за день.
— Бывал? — Хан взглянул вопросительно. — Где тут этот... начальник местный?
— Маркер? — Сынок указал на крупного мужчину в подтяжках, который чинил кий на канцелярском столике у стены.
Хан кивнул, подошел к маркеру и стал молча наблюдать, как тот прилаживает к кию наклейку. Выждал немного и, убедившись, что никто не слышит, спросил:
— Леху-маленького не видели?
Маркер зацепил щепочкой пузырившийся в жестяной банке столярный клей, потянул его истончающуюся нить к кожаной шишечке наклейки, мазнул, приложил ее аккуратно на полагающееся место, придавил ладонью. Придирчиво разглядывая свою работу, маркер сказал:
— Гуляй, парень, ты тут ничего не терял, а раз так, то и искать тебе тут нечего. Гуляй.
Хан молча вернулся к наблюдавшему за ним Сынку, который не преминул съязвить:
— Ни тебе оркестра, ни цветов.
Партия на ближайшем столе закончилась, зрители громко обсуждали итог, шелестели купюры; игроки, чуть ли не соприкасаясь лбами, обсуждали условия следующей партии.
Сынок потянул Хана за рукав, кивнул на выход. Хан взглянул на маркера, оглянулся, сказал:
— Куда подадимся, решим сначала, — и, не договорил, в спину его толкнул здоровенный верзила, будто ребенка отвел в сторону.
— Зачем тебе Леха-маленький? Он приболел, меня прислал.
Хан поднял голову, взглянул на нависавшее над ним заплывшее лицо.
— Я слыхал, Леха, что меня один человек ищет.
— Какой человек?
— Корней.
— Не знаю такого, — Леха отодвинулся, оглядел Хана внимательно. — Как тебя кличут? Где слушок тебя нашел?
— Был я у дяди на поруках, там встретил тезку твоего...
— Заправляешь, — Леха улыбнулся, поскреб рыжую щетину, обнял Хана за плечи, повел в угол. — Как он там? Я лишь намедни узнал, что заболел тезка...
— Он неделю как на курорт приехал, повязали его у барыги, за ним чисто, подержат и выгонят, — говорил Хан быстро. — Так он тебе велел передать.
— Уважил, уважил, — рокотал Леха. — А ты как? Вчистую?
— Если бы, — вздохнул Хан. — Под венец вели, червонец обламывался, соскочил...
— По мокрому?
— Никогда, — быстро ответил Хан. — Но не один, — указал взглядом на Сынка. — И как есть, — он провел ладонями по карманам. — А тезка твой сказал, что его Корней искал...
— То его, — перебил Леха. — Твоего имени никто не называл. Я тебя даже во сне не видел.
— Раз мне тезка Корнея назвал, значит, гожусь.
— Что же ты хочешь?
— Спрячь нас, скажи Корнею как есть, пусть решает.
— Тебя можно, а этот к чему? — Леха покосился на Сынка, который своей фрачной парой выделялся среди порядком обшарпанной публики.
— Это же Сынок, — сказал Хан.
— Чей? — придуриваясь, спросил Леха; заметив, как скривился Хан, сказал: — Слыхал, слыхал: разговоров много. Тебя-то как кличут?
— Хан, — ответил, а сам подумал: “Леха кличку Сынок явно слыхал, и держится парень нагло, будто в законе он абсолютно. Сынок? Сынок? — напрягал память Хан. — Почему же я его не знаю?”
— Точно окрестили, на татарву смахиваешь. Ждите, — Леха хотел идти, но задержался. — Скажи своему Сынку, чтобы он с Барином в игру не ввязывался, останется в чем мать родила, — он утробно хохотнул и неожиданно легким шагом направился к выходу.
Сынок, прислонившись к колонне, видимо, собирался играть в карты с хорошо одетым мужчиной средних лет. Котелок и трость игрока держал какой-то пьянчужка, смотрел на Барина подобострастно и фальшивым голосом говорил:
— Барин, вы же не в клубе, опомнитесь... Здесь же вас обчистят...
— А мне не жаль мово второго мильёна... — сверкая золотыми коронками, говорил Барин и тасовал так, что о его профессии не догадался бы только слепой. Вокруг играющих собрались любопытные.
— Опять связался, битому неймется, — говорил один.
— Вчера пятьсот оставил.
— Третьего дня тысячу...
Сынок глядел на Барина восторженно, на зрителей — виновато и, смущаясь, говорил:
— Нам много не надо, червончик-другой — ив аккурат закончим. Я счастливый, батя мне ишь какую одежонку купил, женить собирается, — он лучезарно улыбнулся.
Хан собрался было вмешаться, но, вспомнив гонор нового приятеля, раздумал: “Больше червонца у него нет, а на вещи играть не дам”.
Барин ловко справился со своим делом, сложил колоду так, что Сынок мог выиграть лишь прошлогодний снег. Сынок снял неуклюже, последовал “вольт” — прием, при котором колода возвращается в первоначальное положение.
— Войдите, — Барин бросил в свой котелок червонец.
— Чего? А, гроши, — догадался Сынок и долго шарил по карманам, отворачивался, чтобы не видели, где и сколько у него лежит.
— Пожалте, — он положил червонец, взял у пьянчужки котелок, надел себе на голову, качнулся неловко, толкнул Барина и выбил у него колоду.
Мастерски сложенные карты рассыпались.
— Извиняйте, извиняйте, — Сынок нагнулся, помогая собрать карты, придерживал сползающий котелок, приговаривая: — Червончики, голубчики, где вы?
Барин болезненно поморщился, сложил колоду и спросил:
— Дать или сами возьмете?
— Сам, только сам, ручка счастливая, — Сынок показал всем свою руку, взял снизу две карты и открыл туза и десятку.
— Счастье фраера светлее солнца, — сказал Барин. Сынок вынул из котелка червонец, сунул в карман, подождал, пока Барин положит новый, прорезал колоду, дал снять.
— Открывайте по одной снизу, — сказал Барин. Сынок открыл семерку, затем короля. Барин кивнул, мол, еще. На колоду лег туз.
— Не очко меня сгубило, а к одиннадцати туз, — пропел Сынок.
— А Барин, кажись, на приезжего попал, — сказал кто-то.
Игра продолжалась еще минут пять. Сынок забрал у Барина шестьдесят рублей, часы и кольца, перестал дурачиться, смотрел на жертву равнодушно. Когда Барин начал в очередной раз сдавать. Сынок небрежно вынул у него из рукава туза и сказал:
— С этим номером только в приюте для убогих выступать, — надел Барину котелок на голову: — Спи спокойно, тебя сегодня не обворуют.
- Предыдущая
- 39/170
- Следующая
