Дело «Пестрых». Черная моль - Адамов Аркадий Григорьевич - Страница 44

• Предыдущая
• 44/131
• Следующая

— Нет, нет! Сейчас… Только сейчас…

Катя начала лихорадочно одеваться, всхлипывая и поминутно смахивая со щек слезы. Сергей не стал ее отговаривать.

В этот момент в комнату вошла Полина Григорьевна. Катя уже застегивала пальто.

— Катенька, ты куда это собралась на ночь глядя? Да что это с тобой, что ты плачешь?

— Я… я… у меня… друг один заболел, — бормотала Катя. — Я к нему еду в больницу.

— Да поздно уже, детка. О господи, ну перестань плакать! Не умрет, поди, твой друг. Завтра навестишь.

— Что вы говорите, Полина Григорьевна! Как можно ждать до завтра?

— Пусть едет, — поддержал ее Сергей. — Друг ее очень тяжело болен.

— Да темень-то какая! И одна же, — слабо возражала Полина Григорьевна, помогая Кате разыскивать варежки.

В это время Сергей написал на клочке бумаги адрес госпиталя, потом подумал, что у Кати, наверное, мало денег, а ей надо обязательно взять такси, чтобы быстрее. Его самого уже охватило нетерпение. Он побежал к себе в комнату, достал из чемодана деньги и вместе с адресом отдал Кате.

— А деньги зачем? У меня есть.

— Бери. На такси поезжай. И вот еще что, — он понизил голос. — Позвони мне оттуда. Только одно слово скажешь. Хорошо?

— Ладно, ладно. Ну, я побежала. Ох, Сережа, спасибо тебе! — вдруг вырвалось у Кати, и она опрометью бросилась к двери.

— Господи, уж имена путать начала, — тревожно сказала Полина Григорьевна. — Небось друга ее зовут так, что ли? Вот не думала, что есть у нее такой.

Катя позвонила около двенадцати часов ночи.

— Он жив. Страшно бредит, — еле разбирал Сергей захлебывающийся в слезах голос девушки. — Я останусь. Тут еще товарищи.

— Так, понятно. Завтра до института заедешь домой?

— Не знаю я, Сережа. Я в институт не поеду… Я… я… ничего не знаю, — и Катя безудержно разрыдалась.

— Перестань! — сердито крикнул на нее в телефон Сергей. — Слышишь? Тебя такую зареванную в палату не пустят.

В это время в коридор выглянула Антонина. Лицо у нее было встревоженное, нос и глаза красные.

— Куда это Катя уехала? — недоверчиво спросила она.

— Друг какой-то заболел. В больницу поехала. Вот звонит, что дежурить там останется.

— Господи, господи, кругом несчастья, кругом, — запричитала Антонина. — И за что такое наказание, а? И моего тоже… Ну кому он, паразит, нужен? Говорила ему, ироду, работай! А он… Как вы думаете, Коля, за что это? Ничего не говорили?

Сергей подумал, что она рано или поздно узнает обстоятельства ареста мужа и его скрытность только возбудит тогда подозрения. Поэтому он рассказал ей все, но с оговоркой, что слышал это, находясь у себя в комнате. Рассказывал Сергей с таким плохо скрытым испугом, что Антонина поверила каждому его слову.

— Ну что ж теперь будет, Коленька, что будет? И куда его, дьявола, увезли? Куда идти мне завтра? Ведь на что обрек меня, урод такой, подлец проклятый…

Антонина еще долго с озлоблением ругала мужа.

В ту ночь Сергей не мог уснуть.

А на следующий день, рано утром, была получена телеграмма из Иркутска на имя Николая Светлова. Его срочно вызывали на завод. Расстроенный Сергей поделился своим огорчением с Полиной Григорьевной и Антониной: придется уехать, даже не попрощавшись с Катей, — ведь самолет улетает через три часа, и ему забронировано место (они слышали, как Сергей перед этим звонил в кассу аэропорта).

Прощание было таким трогательным, что обе женщины даже всплакнули. Полина Григорьевна не могла оставить квартиру: она ждала Катю. Но Антонина вызвалась проводить его до автобуса, увозившего пассажиров на аэродром: как видно, даже в такой момент она помнила инструкцию мужа.

Сергей это понял и потому, прощаясь с Антониной на автобусной остановке, сказал, что хочет с нею передать записку Кате. В спешке он написал ее на обороте полученной утром телеграммы. Возвратившись домой, Антонина с любопытством прочла не только содержание записки, но, как Сергей и рассчитывал, телеграмму, окончательно убедившись в ее достоверности.

…Через два часа Сергей был уже в кабинете Зотова.

— Ну, здравствуйте, Коршунов, здравствуйте, — тепло приветствовал его тот, грузно приподнимаясь в своем кресле, чтобы пожать Сергею руку. — Значит, вырвались из заточения? А дома были?

— Нет. Я с аэродрома прямо к вам. Как Гаранин?

— Плохо. Задето легкое. Он все еще без сознания. Бредит.

— Катя там?

— Там. Славная девушка. Да, так вот, Коршунов. Прежде всего поздравляю вас с образцовым выполнением задания. Могу сообщить, пока по секрету, — Зотов хитро прищурился, — что приказом полковника с вас будет снято взыскание. Вот. Надо бы вам как следует отдохнуть, — озабоченно продолжал он, — но невозможно. Коротко введу вас в курс дела. Ложкин на допросе, конечно, ничего не сказал. Клял себя только, что прибежал в Москву: МУРа, мол, недооценил. Но при обыске у него нашли… — Зотов достал из несгораемого шкафа сверток и развернул его. — Видите? Вот деньги, вот билет.

Сергей, стараясь сосредоточиться, внимательно рассмотрел билет.

Зотов посмотрел на его усталое лицо и строго сказал:

— А теперь отправляйтесь домой. Приказываю хорошенько выспаться. Завтра вы должны снова действовать. Теперь вам многое доверим.

На столе зазвонил телефон. Кто-то снял трубку.

— Сергей! Сандлер вызывает.

В просторном и строгом кабинете Сандлера за эти дни ничего не изменилось. На аккуратно прибранном столе около массивной чернильницы лежали остро отточенные цветные карандаши и толстая зеленая папка с бумагами. В несгораемом шкафу торчала связка ключей.

Сандлер легко поднялся со своего кресла и пожал руку Сергею.

— Итак, — сказал он, похлопав рукой по лежавшей перед ним папке, — продолжаем операции по делу «пестрых». На время болезни Гаранина старшим опергруппы, занимающейся этим делом, назначаю вас. Предстоит ответственная операция. Для начала хочу обратить ваше внимание вот на что.

Он раскрыл папку, перелистал бумаги и вынул билет в цирк, отобранный при обыске у Ложкина.

— Что вам говорит этот билет, Коршунов?

Сергей не спешил с ответом.

Незаметно для самого себя он теперь приобрел привычку спокойно обдумывать свои слова, неторопливо и тщательно взвешивать обстоятельства дела. Былая порывистость и горячность проявлялись теперь лишь в веселом азарте при спорах с товарищами да быстрой реакции и мгновенной ориентировке в трудных и опасных обстоятельствах. И Сандлер еще раз с удовольствием отметил про себя эти перемены.

— Я думаю, — сдержанно произнес Сергей, — что Ложкин собирался встретиться вчера с кем-то в цирке. Возможно, с Папашей. Ведь и Пересветов с ним там встречался.

— Вот именно. Ну, а еще?

— Пока сказать трудно, — ответил, помолчав, Сергей.

— Вы когда-нибудь были в цирке? — усмехнулся Сандлер.

— Давно. Еще до войны. Но ведь это не относится к делу.

— Ошибаетесь, — Сандлер снял очки. — Вот я тоже много лет уже не был в цирке. Но совсем недавно, представьте, собрался. Внук у меня есть, семи лет, в первый класс ходит. Так вот на воскресенье мы с женой обычно забираем его к себе. Возимся с ним, книжки читаем, из «Конструктора» всякую всячину сооружаем. Между прочим, все эти книжки да «Конструктор» я ему домой уносить не разрешаю. А то, знаете, как унесет, потом его в воскресенье не дозовешься. А нам, старикам, скучно без этого шельмеца.

На лице у Сандлера появилось мягкое и немного сконфуженное выражение. Но, спохватившись, он сердито засопел и уже деловым тоном продолжал:

— Вот и решил я Юрку моего порадовать, купить билеты в цирк. На воскресенье, обратите внимание. А вспомнил я об этом в субботу. Так, поверите, пол-Москвы обзвонил, а билетов достать не смог. Надо было, оказывается, заранее покупать. Ясно?

— Так точно, — Сергей кивнул головой.

— А что ясно?

— У Ложкина билет на воскресенье, а в Москву он прибежал в пятницу. И по городу он, конечно, не шлялся. Значит, сам он билет достать не мог.

• Предыдущая
• 44/131
• Следующая