Кожа для барабана, или Севильское причастие - Перес-Реверте Артуро - Страница 69

• Предыдущая
• 69/110
• Следующая

— Несмотря на то, что не получал никаких известий от Карлоты?

— Да, несмотря на это. — Они остановились на понтонном молу; все пространство между возвышающимися из воды бетонными опорами густо заросло тростником и другими растениями. — Думаю, Мануэль Ксалок тоже был романтиком. Он имел все основания считать, что мой прадед пресекает все их попытки связаться, но верил в любовь Карлоты. Ведь она сказала: «Я буду ждать тебя». В общем-то, он не ошибся. Она по-прежнему ждала его в башне, глядя на реку. — Говоря это, Макарена тоже смотрела на темную воду, тихо поплескивающую о бетон. — За два года до его возвращения она помешалась.

— Они встретились?

— Да. Мой прадед был совершенно раздавлен этим несчастьем, но поначалу упирался. Он был надменной скотиной и обвинял во всем Ксалока. В конце концов, по совету врачей и уступая мольбам жены, он все же дал разрешение на встречу. И капитан пришел — в тот самый дворик, который вы знаете. День клонился к вечеру; он появился в своей форме офицера торгового флота — темно-синий китель, золотые пуговицы… Вы можете представить себе эту сцену?.. Кожа его была обожжена тропическим солнцем, усы и баки поседели. Говорят, он выглядел лет на двадцать старше своего возраста. Карлота не узнала его. Смотрела на него как на чужого, не говорила. Десять минут спустя зазвонили колокола, и она сказала: «Мне нужно в башню. Он может вернуться с минуты на минуту». И ушла.

— А Ксалок?

— Он не проронил ни слова. Моя прабабушка плакала, прадед был вне себя от отчаяния. Ксалок взял свою фуражку и ушел. Он пошел прямо в церковь, где они мечтали обвенчаться, и отдал двадцать жемчужин, предназначенных для Карлоты, священнику. Всю ночь он бродил по Санта-Крусу, а на рассвете уплыл на первом же паруснике, который поднимал якорь. На этот раз никто не видел, чтобы он махал платком.

На камнях валялась жестянка из-под пива. Макарена толкнула ее ногой; жестянка покатилась и упала в воду. Раздался легкий всплеск. Некоторое время оба следили глазами за маленьким темным пятнышком на лениво струящейся поверхности реки.

— Остальное, — продолжала Макарена, — вы можете прочитать в газетах того времени. Это был 1898 год; пока Ксалок плыл в Испанию, в гаванском порту взлетел на воздух «Мэйн»[59]. Испанское правительство разрешило каперскую войну против Соединенных Штатов, и Ксалок тут же выправил себе патент. Он стал капитаном «Манигуа» — очень быстроходной и хорошо вооруженной яхты с командой, набранной среди антильского сброда. «Манигуа» то тут, то там прорывала американскую блокаду. В июне 1898 года она атаковала и потопила два торговых судна в Мексиканском заливе. Как-то раз, ночью, она встретилась с канонеркой «Шеридан», и из этой стычки оба корабля вышли изрядно потрепанными…

— Бы говорите об этом с гордостью.

Макарена рассмеялась.

— Конечно, — ответила она. Она гордится тем, кто мог быть ее двоюродным дедом, если бы не высокомерие и слепота ее семьи.

Мануэль Ксалок был настоящим мужчиной и оставался им до конца. Известно ли Куарту, что он вошел в историю как последний испанский корсар и как единственный из корсаров, действовавший во время Кубинской войны?.. Его последним подвигом был прорыв блокады порта Сантьяго: он пробился туда с почтой, провиантом и боеприпасами для адмирала Серверы. А на рассвете третьего июля вновь вышел в море вместе с другими. Он мог остаться в порту, потому что «Манигуа» была торговым судном и не подчинялась командованию эскадры, обреченной, как всем было известно, на поражение: старые, с изношенными машинами, плохо вооруженные суда не могли соперничать с американскими броненосцами и крейсерами. Но Ксалок вышел в море — последним, когда все испанцы, выходившие из порта один за другим, уже пошли ко дну или горели, Ксалок даже не сделал попытки прорваться: он направил «Манигуа» на вражеские корабли — на полной скорости, под черным флагом, поднятым рядом с флагом Испании. Уже погружаясь в воду, «Манигуа» все еще пыталась протаранить броненосец «Индиана». В живых не осталось никого.

На лице Макарены играли блики отраженных в речной воде огней Трианы.

— Вижу, — заметил Куарт, — что вы хорошо знаете его историю.

Ее губы дрогнули в намеке на улыбку.

— Конечно, знаю. Я сотни раз перечитывала рассказы об этом сражении. У меня в сундуке хранятся даже вырезки из тогдашних газет.

— А Карлота? Она узнала?..

— Нет. — Сев на каменную скамью, Макарена пошарила в сумочке в поисках сигарет. — Она ждала его еще двенадцать лет — все у того же окна, глядя на Гвадалквивир. Кораблей становилось все меньше, порт начал приходить в упадок. На реке больше не было видно парусов. А в один прекрасный день и фигура Карлоты исчезла из окна. — Она сунула сигарету в рот и привычным движением извлекла из-за декольте зажигалку. — К тому времени эта история уже превратилась в легенду. Я же говорила вам: люди даже пели песни о Карлоте и капитане Ксалоке. Когда она умерла, ее похоронили в склепе той самой церкви, где она должна была венчаться. А по распоряжению моего деда Педро, ставшего главой нашего дома после кончины отца Карлоты, двадцать жемчужин пошли на украшение статуи Пресвятой Богородицы. Вы знаете: это ее слезы. — Она зажгла сигарету, прикрывая ладонью огонек, подождала, пока зажигалка остынет, и водворила ее на прежнее место, не замечая, какими глазами Куарт следит за каждым ее движением. Она все еще была погружена в мысли о капитане Ксалоке. — Вот таким образом, — продолжала она, держа в пальцах тлеющую сигарету, — мой дед почтил память своей сестры и человека, который мог стать его зятем. Сейчас церковь — это все, что осталось от них. Церковь и воспоминания о Карлоте, письма и все остальное. — Она взглянула на Куарта, как будто вдруг вспомнила о его присутствии. — В том числе эта открытка.

— Вы тоже остались — вы и ваша память.

Лунный свет был достаточно ярок, чтобы Куарт смог различить на лице женщины улыбку. Невеселую улыбку.

— Я умру, как умерли другие, — тихо сказала Макарена. — А сундук со всем его содержимым окажется на каком-нибудь аукционе, среди прочей пыльной рухляди. — Она затянулась и почти зло выдохнула дым. — Все когда-нибудь кончается.

Куарт сел рядом с ней. Их плечи слегка касались друг друга, но он не сделал попытки увеличить дистанцию. Было приятно сидеть вот так, совсем близко друг от друга. Он ощущал легкий аромат жасмина, смешанного с запахом светлого табака.

— Поэтому вы и ведете эту битву.

Она медленно покачала головой.

— Да. Не битву отца Ферро, а свою собственную. Битву со временем и забвением. — Она по-прежнему говорила тихо, настолько тихо, что Куарту приходилось напрягать слух, чтобы уловить ее слова. — Я принадлежу к исчезающей касте и сознаю это. Это почти что кстати, потому что в мире больше не осталось места ни для таких людей, какие были в моей семье, ни для такой памяти, как моя… Ни для прекрасных и трагических историй — таких, как история Карлоты и капитана Ксалока. — Она снова затянулась. — Я ограничиваюсь тем, что веду свою личную войну, защищаю свою территорию. — Ее голос стал громче, она уже не казалась настолько погруженной в себя. Теперь она повернулась лицом к Куарту. — Когда все закончится, я пожму плечами и приму финал со спокойной совестью, как те солдаты, которые сдаются лишь после того, как у них не осталось ни одного патрона. После того как выполню свой долг по отношению к своей фамилии и тому, что люблю. Сюда входит церковь Пресвятой Богородицы, слезами орошенной, и память Карлоты.

— Но почему все должно закончиться именно так? — мягко спросил Куарт. — У вас могут быть дети.

Ее лицо на миг исказилось, словно от удара хлыстом. Последовало затяжное, не совсем понятное молчание; наконец она снова заговорила:

— Не смешите меня. Мои дети были бы инопланетянами, сидящими за компьютером и одетыми, как герои американских телекомедий, а имя капитана Ксалока звучало бы для них, как название какого-нибудь мультсериала. — Она швырнула сигарету в реку, и Куарт проследил глазами за ее светящейся траекторией. — Так что я избавлю себя от подобного финала. То, что должно умереть, умрет вместе со мной.

• Предыдущая
• 69/110
• Следующая