Фламандская доска - Перес-Реверте Артуро - Страница 32

• Предыдущая
• 32/84
• Следующая

Хулия оставила пальто в гардеробе и, поздоровавшись с несколькими знакомыми, прошла по коридору к дивану, где имел обыкновение сидеть Сесар. Там он и сидел — нога на ногу, с бокалом в руке, — негромко беседуя с очень красивым белокурым молодым человеком. Хулия отлично знала, что Сесар испытывает глубочайшее презрение к заведениям, являющимся местом встреч гомосексуалистов. Для него было просто вопросом хорошего вкуса избегать подобных мест, с их замкнутой, эксгибиционистской и зачастую агрессивной атмосферой, в которой, как рассказывал он сам со своей обычной иронической усмешкой, очень трудно, дорогая, не оказаться в роли старой почтенной куртизанки, попавшей в дешевый бордель. Сесар был одиноким охотником — странность, отшлифованная до изящества, — чувствовавшим себя как рыба в воде в мире гетеросексуалов, где он столь же естественно, как любой из них, поддерживал знакомства и дружбу, ухаживал и завоевывал: главным образом юные художественные дарования, которым «он служил проводником на пути открытия и познания их истинной чувственности, которую эти чудесные мальчики не всегда способны понять и принять априори». Сесару нравилось играть при своих новых сокровищах роль одновременно и Мецената, и Сократа. Потом, после надлежащих медовых месяцев, проходивших в Венеции, Марракеше или Каире, каждая из этих историй эволюционировала своим, но всегда естественным путем. Вся уже довольно долгая и интенсивная жизнь Сесара была (как это хорошо знала Хулия) длинной цепью ослепительных вспышек, разочарований, измен — но также и верности. Время от времени, видимо испытывая потребность излить душу, Сесар рассказывал ей о них — безукоризненно деликатно, тем ироническим тоном, за которым стыдливо, даже целомудренно, скрывал свои самые интимные переживания.

Он улыбнулся ей издали. «Моя любимая девушка», — беззвучно произнесли его губы, он поставил бокал на столик, встал и протянул руки ей навстречу.

— Как прошел ужин, принцесса?.. Наверное, ужасно, потому что «Сабатини» уже далеко не тот, каким был раньше… — Он презрительно скривил губы. — Все эти parvenus[15], чиновники и банкиры, со своими кредитными карточками и ресторанными счетами, оплачиваемыми фирмой, в конце концов изгадят все, что только можно… Кстати, ты знакома с Серхио?

Хулия была знакома с Серхио и всегда, общаясь с друзьями Сесара, чувствовала, как они смущаются, не понимая истинной природы отношений между антикваром и этой красивой спокойной девушкой. Одного взгляда ей оказалось довольно, чтобы понять, что, по крайней мере, на сегодня и, по крайней мере, с Серхио проблем не предвидится. Парень, похоже, был восприимчив, неглуп и не ревновал: они уже встречались раньше. Присутствие Хулии лишь несколько сковывало его.

— Монтегрифо вроде бы сделал мне предложение. Деловое.

— Очень мило с его стороны. — Пока они усаживались все втроем, Сесар явно серьезно обдумывал сложившуюся ситуацию. — Однако позволь, я задам вопрос, как старик Цицерон: Cui bono?[16] Кто от этого выигрывает?

— Разумеется, он сам. В общем-то, он хотел купить меня.

— Ай да Монтегрифо! И ты клюнула? — Он кончиками пальцев прикоснулся к губам Хулии. — Нет, дорогая, не отвечай пока, дай мне насладиться этой восхитительной неизвестностью… Надеюсь, по крайней мере, что предложение было достойным.

— Неплохим. Похоже, он включил в него и самого себя.

Сесар с лукаво-насмешливым видом облизнул губы кончиком языка.

— Весьма типично для него: постараться убить одним выстрелом двух зайцев… Он всегда отличался в высшей степени практичным складом ума. — Антиквар полуобернулся к своему белокурому компаньону, будто советуя ему беречь уши от подобной не слишком пристойной прозы жизни. Потом выжидательно взглянул на Хулию, чуть не дрожа от предвкушаемого удовольствия. — И что ты ему ответила?

— Сказала, что подумаю.

— Ты просто божественна. Никогда не следует сжигать свои корабли… Ты слышишь, милый Серхио? Никогда.

Юноша искоса глянул на Хулию и снова погрузил нос в коктейль с шампанским. Безо всякого злого умысла Хулия вдруг представила себе его в полумраке спальни антиквара: обнаженного, прекрасного и безмолвного, как мраморная статуя, со светлыми кудрями, рассыпавшимися по лбу, и устремленным вперед тем, что Сесар, пользуясь эвфемизмом, позаимствованным, кажется, у Кокто, именовал золотым скипетром или чем-то в этом же роде, готового погрузить его в antrum amoris[17] своего старшего партнера; а может, все происходило наоборот, и это старший партнер колдовал над antrum amoris юного эфеба. Как ни близки были отношения Хулии с Сесаром, она никогда не выспрашивала у него подобные подробности, которые, однако, временами вызывали у нее умеренно нездоровое любопытство. Она незаметно искоса оглядела Сесара — как всегда ухоженного, элегантного, в белой рубашке, с шелковым синим, в красный горошек, платком на шее и слегка вьющимися за ушами и на затылке волосами — и в который уже раз задала себе вопрос: в чем секрет особого шарма этого человека, способного на шестом десятке увлекать молодых парнишек вроде Серхио? Без сомнения, ответила она себе, в ироническом блеске его голубых глаз, в изяществе его движений и жестов, поколениями шлифовавшихся светским воспитанием, в неторопливой, никогда не выставляющей себя напоказ мудрости, таящейся в глубине каждого произнесенного им слова, — мудрости, никогда не принимающей самое себя чересчур всерьез, скучающей, снисходительной и бесконечной.

— Ты должна посмотреть его последнюю картину, — говорил между тем Сесар, и Хулия, очнувшись от своих мыслей, не сразу поняла, что речь идет о Серхио. — Это нечто неординарное, дорогая. — Он сделал жест рукой в сторону юноши, словно собираясь накрыть его руку, но не довел движения до конца. — Свет в чистом виде, изливающийся с полотна. Великолепно.

Хулия улыбнулась, принимая суждения Сесара как надежнейшую из рекомендаций. Серхио взирал на антиквара не то взволнованно, не то смущенно, жмуря глаза в обрамлении светлых ресниц, как жмурится кошка, которой почесывают за ухом.

— Разумеется, — продолжал Сесар, — одного таланта недостаточно, чтобы пробиться в жизни… Понимаешь, мальчик? Большие художественные формы требуют определенного знания мира, глубокого опыта в области человеческих отношений… Это не относится к тем абстрактным областям деятельности, в которых ключевая роль принадлежит таланту, а опыт лишь дополняет его. Я имею в виду музыку, математику… Шахматы.

— Шахматы, — повторила Хулия. Они переглянулись, и глаза Серхио тревожно заметались от одного к другому, растерянные, недоумевающие, с искорками ревности, вспыхнувшими, будто золотая пыль, между рыжеватых ресниц.

— Да, шахматы. — Сесар наклонился, чтобы отпить большой глоток из своего бокала. Его зрачки сузились, заглянув в глубь тайны, о которой напомнило это слово. — Ты заметила, как смотрит Муньос на «Игру в шахматы»?

— Да. Он смотрит по-другому.

— Точно. По-другому — не так, как можешь смотреть на нее ты. Или я. Муньос видит на доске то, чего не видят другие.

Серхио, молча слушавший этот непонятный ему диалог, нахмурил брови и слегка, как будто случайно, коснулся плечом плеча Сесара. Похоже, он почувствовал себя лишним, и антиквар добродушно улыбнулся ему.

— Мы говорим о вещах, слишком мрачных для тебя, милый. — Он провел указательным пальцем по косточкам пальцев Хулии, приподнял руку, словно колеблясь между двумя своими привязанностями, но в конце концов опустил ее на руку девушки. — Пребывай в невинности, мой белокурый друг. Развивай свой талант и не осложняй себе жизнь.

Он чмокнул губами, посылая Серхио воздушный поцелуй, и в этот момент в другом конце коридора появилась Менчу — норковый мех и длинные ноги — в сопровождении Макса. Первым делом она потребовала отчета о встрече с Монтегрифо.

— Вот свинья! — воскликнула она, когда Хулия окончила свой рассказ. — Завтра же я поговорю с доном Мануэлем. Надо переходить в контрнаступление.

• Предыдущая
• 32/84
• Следующая