Выжить в Сиэтле - Пендлтон Дон - Страница 20

• Предыдущая
• 20/35
• Следующая

Передним бампером она с лету врезалась в дерево. От мощного удара машину отбросило, развернуло боком, снова швырнуло о толстый ствол сосны...

Из-под задних крыльев мгновенно на свободу вырвалось яркое пламя, оно расправило крылья, набрано силу и неудержимо взметнулось высоко в темное небо, пожирая искореженные останки автомобиля.

В десяти футах от пылающего погребального костра Болан нашел труп, выброшенный из машины при ударе о дерево. Лицо покойника показалось Маку знакомым. Присмотревшись, он вспомнил, что «познакомился» с ним часов шестнадцать тому назад во время своего посещения загадочного острова.

Мак понимал, что дальнейший успех его миссии будет зависеть от правильности оценки сложившейся обстановки. По всему выходило, что бандитов было трое. Небольшая группа, и Болан не сомневался, что на этот раз других эшелонов не предусматривалось. Мафиози все точно рассчитали, они знали, что их ожидает легкая работа.

Болан побежал по дороге в ту сторону, откуда приехала машина и за поворотом увидел хижину — охотничий домик в современном стиле. Убедившись, что вокруг никого нет и его не ожидают неприятные сюрпризы, Мак вошел в приоткрытую дверь.

Интерьер ему понравился. Без преувеличения его можно было назвать превосходным. Болан сам не отказался бы от такого убежища: одна большая комната с чердаком, камин почти на всю ширину стены, небольшая кухня с невысокой стойкой, отделявшей ее от столовой, все помещения отделаны узловатой сосной, потолок с открытыми балками придавал дому подчеркнуто сельский колорит, повсюду в живописном беспорядке стояли мягкие кресла, пуфики, кушетки...

В камине пылали два бревна. На полу перед ним лежал толстый белый ковер из мягкого буклированного материала, обильно залитый кровью. На ковре в гротескных позах, которые придает человеку только насильственная смерть, распростерлись обнаженные тела мужчины и женщины: Алана Найберга и молодой, даже после смерти привлекательной неудачницы, избравшей при жизни самый легкий путь, оказавшийся, тем не менее, самым жестоким. Убийцы буквально нашпиговали их несметным количеством разрывных пуль 45-го калибра.

Между трупами Болан увидел небольшой, неуместный в интимной обстановке предмет. Присев на корточки, он поднял окровавленный снайперский значок. Хитро, ничего не скажешь. Но благодарности от него не дождутся. За этот подвиг Палачу признания не нужно, упаси Боже.

Мафиози провели действительно легкую операцию, ничего не скажешь.

Но ты сам напросился на это, не так ли, Алан Найберг? Жизнь не обделила тебя. У тебя было все: мозги, образование, привлекательная внешность, обаяние и даже приличный бизнес, обеспечивавший достойную жизнь. Затем появилась красивая, благородная жена и дочь, о которых любой мужчина может только мечтать. И ты все это продал, парень! Продал! Ради чего?

Взгляд Болана остановился на истерзанном теле безвинно убитой молодой женщины, и у него мелькнула мысль: а видел ли вообще Найберг тех женщин, которых пользовал?

За свою жизнь Болан повидал немало алкашей и наркоманов, закоренелых игроков и самоубийц всех мастей, но на его памяти это был первый человек, который в буквальном смысле затрахал себя в могилу.

Мак покачал головой и вышел из охотничьего домика.

Как ни печально, придется искать другое домино. Болан с сожалением вспомнил о Маргарет Найберг и подумал, что Алан всю жизнь был, в общем-то, отдельно стоящей костяшкой домино. Упав, она не могла привести в действие цепную реакцию, которая завершилась бы падением всей цепочки...

Идя к машине, Болан осознал, что его мысли вертятся вокруг Маргарет Найберг. Почему Маргарет? Почему не ее премилая дочь, с которой они так много общались душой и телом?

Между матерью и дочерью — такими похожими и такими разными, такими близкими и такими далекими — чувствовалось какое-то принципиальное различие. И его нельзя было объяснить только разницей в возрасте. Во всяком случае, разумом Болан не мог определить его. Помочь могла только интуиция, но прежде всего ему надо было поговорить с Маргарет Найберг. Внезапно, почти с отчаянием, он понял, что эта потребность была продиктована чувственной стороной его сознания.

Ну что ж. Он отправится на беседу с хладнокровной дамой.

Он оставил машину в конце подъездной дороги и пошел дальше пешком. Берег снова окутан туман, нижняя кромка рваных облаков то поднималась, то опускалась, создавая причудливый орнамент, сквозь который проступали зыбкие очертания уединенного дома. Из окон струился неясный свет, едва видимый в подвижном тумане, но, тем не менее, служивший маяком в темноте. Он неумолимо притягивал к себе Болана, заставляя его двигаться навстречу кризису, неизбежность которого он предчувствовал сердцем, но не мог рационально объяснить. «Как мотылек, — подумал он, — устремляется на пламя свечи, принуждаемый какой-то универсальной, не поддающейся пониманию, силой лететь навстречу собственной гибели».

Болан ощущал витавшую в воздухе опасность и она заставила его мобилизовать всю свою бдительность. Молнией промелькнувшие воспоминания снова вернули его во вражескую страну: память услужливо нарисовала вьетконговскую убогую хижину, одиноко стоящую на краю рисового поля. Трудно сказать, что ждет его там, но Мак знал, что группы противника уже напали на его след и сейчас прочесывали рисовое поле в его тылу. Позади ждала верная смерть, впереди — неизвестность. В хижине он мог найти краткий приют или плен, жизнь или смерть, но тростниковая хибара манила его и он шел к ней, все время помня о мотыльке и пламени.

Пути господни неисповедимы, то же самое, пожалуй, можно сказать о судьбах таких людей, как Болан...

Прибрежный дом, служивший ему «тыловой базой», был скромным строением с одной спальней, ванной и более просторным помещением, служившим гостиной, небольшая часть которой отделялась невысокой стойкой, за которой можно было приготовить поесть.

Болан обошел вокруг здания, не уловил никаких признаков жизни ни снаружи, ни внутри, подошел к заднему крыльцу и неслышно вошел в дом. Две небольшие настольные лампы заливали гостиную мягким оранжевым светом. Дверь в спальню была закрыта. Рассеянный свет лился из открытой двери ванной, освещая узкий коридорчик, отделявший спальню от ванной.

В доме не слышалось ни звука.

Ночь только-только наступила, но, возможно, женщины легли спать рано — сегодня для обеих был тяжелый день.

Однако Болана не покидало чувство тревоги; он медленно двинулся вдоль стены гостиной, держа «беретту» наготове.

Именно в этот момент Маргарет вышла из ванной совершенно обнаженная, если не считать банного полотенца, тюрбаном обернутого вокруг головы.

Она тут же заметила Болана и замерла на месте, тихо вскрикнув в смятении.

Ее тело и теперь заставляло юношей желать стать постарше, а стариков страдать от невозможности вернуть молодость; оно светилось мягким призывным светом сочной зрелости и одновременно ослепляло юной статью и восхитительными формами.

И, как прозрение, к Болану пришло понимание, пусть частичное, сути разительного контраста между матерью и дочерью. Диана была прекрасным ребенком, вся свежая, сверкающая, естественная, но теперь Болан понял, что «естественное» может также означать «необработанное, незавершенное».

Дама, в смущении замершая перед ним, представляла собой редкий образец женственности — утонченной, изысканной, отшлифованной до совершенства присущим только ей искусством подать себя с выгодной стороны.

— Черт побери, Маргарет, я не могу извиняться за то, что не могу отвести от вас глаз, — пробормотал Болан, не скрывая своего восхищения.

В ответе миссис Найберг слились воедино смущение и юмор.

— Надеюсь, что нет, — сказала она и исчезла за дверью.

Этот эпизод был скоротечен, как вспышка молнии, но Болан понял, что не скоро позабудет его.

Минуту спустя она появилась вновь, надежно завернувшись в большое банное полотенце, доходившее почти до середины бедер. Кокетливо засмеявшись, она призналась:

• Предыдущая
• 20/35
• Следующая