Филофобия (СИ) - "Старки" - Страница 23
- Предыдущая
- 23/29
- Следующая
— Или взорвётся… — прошептал он. — На сегодня слишком много всего, слишком много.
— Дрыхни! Я буду рядом, смирись. Не трону тебя.
Я даже прибрался немножко, глотнул оставшуюся водку, вымыл ванну, принял душ, нацепил на себя халат Вадима, что висел на крючке. И кинул своё тело за спину Дильса. Гадство, как хочется обнять, пожалеть… Но нельзя. Его выворачивает от этого... от любви. Фил, а если он никогда не вылечится? Ты же не сможешь! Ты–то нормальный человек! Тебе нужна сопричастность и смежность, тебе хочется трогать и сжимать. Тебе хочется отдачи, взаимности: доминирование над больным партнером — не моё. Может, нужно уползать, уходить, убегать? Пока не поздно. Или поздно? Уткнулся носом в его спину и стал ловить сны. Поймал с трудом… бежал за ним, бежал, бежал, задыхался, он не оглядывался, и у него длинные волосы. Он бежал к пропасти — я знал, она там возле горизонта, возле ядовитого цвета заката. Ноги мои не слушались, гортань не кричала, только шептала: «Не взорвись! Пожалуйс–с–с–с…» Но он не мог услышать мой шёпот, он бежал, расправив руки словно крылья; он хотел взлететь? Глупый. Я прошептал: «Глупый! Остановис–с–с–с…» Он не слышал. Я знал, что он улыбался, что он сейчас погибнет и что это способ освободиться. И тут я споткнулся и упал лицом вниз. Мне не больно, но как–то вязко, а главное — я знал, что упустил его, что он уже прыгает. Я попытался из последних сил прорвать сип в горле и закричал: «Сто–о–ой!» Но получился лай. Я собака? Мне обидно, что он не услышал моё «стой», он не понял собачьего языка. Я начал скулить…
— Филипп, Филипп… проснись! — И я вынырнул из этого тягостного сна, и только его липкие обрывки ещё клеились к моему сознанию. Рядом сидел Вадим, он встревоженно смотрел на меня. — Ну же… проснулся? Тебе кошмар снился? Ты выл.
— Да, кошмар. Сколько время?
— Почти семь. Ты странный без этих подводок вокруг глаз.
— Рассмотрел? Скажи лучше, как ты себя чувствуешь?
— Всё нормально. Я тебя сильно напугал? — он отвернулся от меня и разговаривал «спиной». — Тебе не нужно больше приходить ко мне. Пожалуйста!
— Это я буду решать, а то тебе дай волю, так ты замуруешь себя. И знаешь? То, что тебе стало плохо из–за меня, хороший знак. Значит, откликается что–то там у тебя внутри на меня, реагирует. — Я тыкнул его пальцем в бок.
— Дурак ты, Фил. У тебя друзья, молодость, девчонки вон глазами стреляют. Зачем тебе урод? Зачем тебе тратить время на меня? Оно ведь не вернётся. Я не понимаю. Зачем?
— Затем, что вою во сне. Тебя твоя фобия не отпускает, а меня ты.
— Я тебя отпускаю. Не ломай себе жизнь, переключись на другого, на другую.
— Ишь, советник выискался! — Я упёрся ступнями в его бедро, толкнул его. — Завтрак делай давай! Сыр красиво нарежь! И шоколадка где–то там.
— Фил, я серьёзно.
— И я, — я активнее заработал конечностями, выпихивая его с кровати.
— Ты всё–таки ненормальный, — махнул на меня рукой Дильс, скрываясь в дверях.
— А он так норма–а–альный…
Днём звонил Анатолию Моисеевичу, рассказал ему о вчерашнем «припадке». Получил выговор: для психики Вадима вчерашние нагрузки слишком велики, ведь профессор тоже устроил вчера сеанс страха. Тем более не стоило пить. Абрамов велел оставить в покое Дильса, хотя бы на время.
Фил оставил в покое, а Эф, конечно, нет. Да и Вадим сам вышел в инет и заговорил.
Дильс Вадим: Эф? Поговори со мной, поделись какой–нибудь радостью.
Эф Swan: Радостей мало.
Дильс Вадим: Не может быть, у тебя должно быть всё светло и весело.
Эф Swan: Ты неправильно меня воспринимаешь. У меня много проблем, друг болеет, денег не хватает, голова трещит. Я обычный: часто унываю, лгу, ругаюсь, делаю людям больно.
Дильс Вадим: Человек, который хоронил бабочек, не может делать людям больно. Проблемы пройдут, выпей таблетку, деньги — это временно, да и друг поправится.
Эф Swan: Он не хочет поправляться.
Дильс Вадим: Как это?
Эф Swan: Утонул в своей болезни, не борется.
Дильс Вадим: А чем он болеет?
Эф Swan: В том–то и дело, что это не ангина и не понос. Какая–то депрессия. Он боится выходить из дома. Бросил учёбу, ни с кем не общается. Уже почти год.
Дильс Вадим: Социофобия?
Эф Swan: Год назад произошло ужасное. Короче, его изнасиловали какие–то незнакомые твари. Их даже не нашли. И теперь он боится незнакомых людей, вообще людей. Сидит дома. Сколько можно упиваться своей болью?
Я на этом моменте подумал, что мне бы романы писать. Эк я лихо себе друзей придумываю!
Дильс Вадим: Это очень серьёзно. Ему трудно.
Эф Swan: Он замкнулся на своём горе, на той истории и никого не видит, ни о ком не думает. Ни о маме, ни о друзьях — о тех, кто его любит. А ведь нам тоже больно. И обидно. Смотрит мимо, на все предложения — «нет», лечиться не хочет.
Дильс Вадим: Пойми, он не может по–другому. Страх сильнее его. Не думай, что лечение в этом случае — это приятная процедура. Выматывает и выжимает, бессонницу провоцирует. А на таблетки можно подсесть так, что не слезешь.
Эф Swan: Знаешь, гнилой зуб выдирают — тоже больно, но ведь терпят люди. Так надо! А он не хочет терпеть. Он думает только о себе. Я пришел к нему помочь, поговорить, а он гонит, раздражается. Мне ведь тоже от этого несладко! Может, не ходить? Оставить его с самим собой?
Дильс Вадим: Что ты! Не оставляй! Я уверен, он нуждается в тебе. Поддерживай его, навязывайся. Ты солнечный, ты сможешь его обогреть. Нужно надеяться!
Эф Swan: Хорошо. Я попробую достучаться до него. Но ты так говоришь, как будто сам испытал подобное…
Дильс Вадим: Я в тебя верю!
Эф Swan: Ну, а о чём в этот раз ты Лёхе Тригоре будешь рассказывать на лекции? Портрет–то студент–лебедь тебе наваял? Когда покажешь?
Дильс Вадим: В следующий раз о примитивизме.
Эф Swan: фу–у–у… Не люблю.
Дильс Вадим: Сейчас модно очень. Особенно наив.
Эф Swan: Люди просто не владеют техникой рисунка и живописи. Вот и нагоняют пара, дескать, это примитив. Модно!
Дильс Вадим: Есть такие, например, бабушка Мозес или Руссо, они без образования, самородки, это у них манера такая детская. Но Шагала, Малевича, Бомбуа ты же не обвинишь в неумении! Просто это способ противостать цивилизации и уйти в воображаемый мир.
После этой серии его интернет–рассказа я ещё долго сидел за ноутом, всматривался в картинки, тыкал ссылки, что он мне прислал. Понял, что крестьянский наив да и джунгли Руссо меня всё равно не впечатлили. Но вот переплетение примитива, абсурда и фовизма у Шагала увлекло. И ещё мне показалось, что эти погружения в мир красок и образов Дильса успокаивают, отвлекают, уводят от его фобии, от воспоминаний. И всё–таки что же сделали Самохвалов и Чернавский с Вадимом тогда? На мою придумку с другом, которого изнасиловали, он отреагировал не настолько эмоционально, как я ожидал. Неужели может быть что–то ужаснее?
Как я Дильсу и обещал, друга–социопата я не бросил, навязывался и выискивал его в академии каждый день. У того прогресс: он начал меня называть «Фил» и смирился с моим постоянством в столовке. Во вторник он отчитался, что «ходит» к Абрамову, добавив, что контролировать и следить не нужно. Кстати, Эфу в инете он рассказал о бабе Зое. О том, какая она, оказывается, самоотверженная: прожила всю жизнь с мужем–инвалидом, который ещё и измывался над ней по мере своих сил и фантазии. Что ещё не старую, симпатичную Зою полюбил профессор, красиво ухаживал, но она предпочла остаться с мужем. Я другими глазами сейчас смотрел на Зою Ивановну, тем более что мы с ней сейчас были кем–то вроде заговорщиков. Шаманили вокруг Дильса, она по–матерински, а я… Надо признать, как влюблённый дурак.
- Предыдущая
- 23/29
- Следующая
