Буря в Техасе - Пендлтон Дон - Страница 29

• Предыдущая
• 29/33
• Следующая

— Засек. Не задерживайся, Джек. Через сорок минут уходи.

— Об этом не беспокойся. Послушай, Мак... Если мы не... Если нам придется выбираться отсюда порознь, ты знаешь, где найти меня в любое время.

Болан похлопал пилота по плечу и сказал:

— Джек, ты должен знать, я не смог бы...

— Меньше слов! — оборвал его Гримальди. — Помнишь, ты сам сказал: не надо цветов. Это касается нас обоих. Десять секунд.

Болан усмехнулся и приготовился к высадке. Стрелка хронометра на приборной доске вертолета торопливо отсчитала еще десять секунд.

Конечно, они выбрали единственно верное решение. Серо-стальные глаза Палача сверкнули двумя льдинками, дверь открылась, впуская в кабину тугой поток воздуха, и Мак свесил ноги за борт вертолета. В последний момент он обернулся и, разжимая руки, бросил:

— Пожелай мне удачи, Джек.

— Ни пуха, ни пера, сержант, — скороговоркой ответил Гримальди, но в пустом проеме двери только свистел ветер.

Пилот покачал головой и с разворотом ушел вверх. В душе он почему-то был уверен в успехе.

Болан приземлился на ноги, отягощенный сорока килограммами оружия и взрывчатки, и скатился в траншею, приготовленную для прокладки нового трубопровода.

Ночь выдалась темная, как по заказу. Небо заволокли густые облака, между которыми изредка проглядывали звезды. Некоторое время еще слышался слабый звук удалявшегося вертолета Гримальди, наконец и он окончательно растаял в непроглядной темноте. Болан почувствовал себя как никогда одиноко.

Некоторое время он неподвижно просидел на корточках, осваиваясь после приземления с обстановкой. Убедившись, что все спокойно, он поправил снаряжение и груз взрывчатки, после чего направился к дьявольскому лагерю мафиози.

Он продвигался медленно, не торопясь ставить ногу на землю, не ощутив надежной опоры. Под весом тяжелой ноши ноги глубоко проваливались в мягкий свежий грунт. Кроме того, при каждом шаге с верху траншеи с тихим шорохом осыпалась рыхлая песчаная земля.

Через каждых пятьдесят шагов Мак то и дело останавливался и замирал, пытаясь обнаружить присутствие сторожевых дозоров врага, полагаясь при этом не только на свой страх.

Да, ночь всегда была его, Болана, верной союзницей... И она как нельзя лучше отвечала целям и задачам его миссии. Маку не впервой приходилось осуществлять подобные операции, в ходе которых он как бы сливался воедино с землей, становился продолжением природы, олицетворением ее стихийных сил. В бесконечном поиске «вечного дня» он исходил немало ночных троп, уподобляясь каждый раз хищному зверю, выходящему на охоту.

Очень давно, еще молодым солдатом, заброшенным судьбой за тридевять земель от родных краев и только начинающим постигать жестокую науку выживания на войне, он каждый раз, отправляясь в ночной поход, задумывался, забрезжит ли в конце пути «вечный день». В душе Мак надеялся, что так обязательно будет, но со временем его все сильнее и сильнее стал точить червячок сомнения. И в конце концов он понял, что конец каждого ночного марша — лишь начало нового. Однако вскоре Болан не без удовлетворения почувствовал, что боги ночи благосклонно отнеслись к нему и приняли как своего.

Символическая концепция «вечного дня» и его поиска со временем утратили для Болана значение личной цели. Это понятие означало просто конец войны, достижение мира, акт созидания в противовес разрушению и уничтожению других жизней.

Свою идею Мак похоронил, правда, не во Вьетнаме, а в родном городе. Ночи Болана перенеслись из влажных тропических джунглей, опаленных непопулярной войной, в каменные джунгли Америки, потрясаемые еще более страшной — криминальной войной. Именно дома Палач навсегда распрощался с «вечным днем».

Человек ночи, Болан в глубине души уже давно отказался от сентиментальных мыслей о нормальной жизни и личном счастье. Теперь они больше не смущали и не волновали его. Он перестал искать свое место под солнцем, ибо отныне его царством была ночь. Она вела его в бой с врагом, хранила от всяческих бед и помогала выжить.

В душе Болана произошел своеобразный сдвиг, мышление солдата «на время» совершило качественный скачок и породило солдата «на всю жизнь». Но без такого перехода успех его мысли был бы просто невозможен.

И вот сейчас наступил такой момент, когда вся ночь уместилась для Мака Болана в объем трехфутовой трубы, зарытой в земле. Палач бросил последний взгляд на небо, надеясь найти в нем хоть одну звезду, но увидев только черное отражение своей собственной жизни, решительно шагнул в зияющее жерло трубы, пытаясь отогнать от себя мрачное ощущение, будто он опускается в преисподнюю.

В очередной раз ночь оказалась его верной союзницей.

Труба кончалась широким воронкообразным раструбом, примыкавшим к недостроенной насосной станции, и ничто не препятствовало выходу, если не считать пластиковой крышки и тонкого листа фанеры.

Болан вылез из трубы и осмотрелся. Прошло восемь минут. Это означало, что на проведение операции осталось тридцать две минуты. За это время ему предстояло перехитрить электронную систему безопасности, разгромить или обойти охрану гарнизона, обезвредить систему подрыва и, преодолев тысячу ярдов вражеской территории, отделявших лагерь от парка техники, нейтрализовать угрозу, которую она представляла, а затем встретиться с Гримальди в условленном месте.

Решить такую задачу в условиях временного цейтнота позволял только точнейший расчет и решительные действия. В совокупности это называлось блицкригом и являлось основой modus operandi Болана.

Мак установил на хронометре предельное время окончания операции и, запустив его в режиме обратного отсчета, поспешил наружу, держа в уме схемы расстановки электронных блоков системы безопасности, как моряк карту подводных камней и отмелей.

Первое препятствие — неторопливо прохаживающийся часовой с автоматической винтовкой на плече — возникло в нескольких ярдах от насосной станции. Болан ударил его по затылку рукояткой «'беретты» и оставил лежать там, где он упал.

Время неумолимо бежало, а впереди было еще столько дел!

Владения Клингмана раскинулись на обширной территории в западной части Великой равнины к северу от реки Пекос. Здесь испокон веков разводили скот, добывали гипс, соль, позже — природный газ и нефть. К северу и востоку простирались сельскохозяйственные угодья, на которых трудолюбивые фермеры выращивали хлеб и хлопок, арахис и сорго, бахчевые культуры и фрукты. Земли, лежащие еще дальше к востоку и югу, приносили неплохой урожай овощей и цитрусовых, море и лес тоже щедро делились с людьми своими дарами. Здесь же добывали гранит и шельфовую нефть.

Этот сказочный штат со всеми его богатствами безусловно заслуживал того, чтобы его считали «богатейшей политической субструктурой в мире». Собственно говоря, так и думали его жители. Техас вполне мог бы снова стать независимым политическим организмом, как это уже было в 1836 году, более самостоятельным, чем любое европейское государство. Как тут не понять некоторых гордых техасцев, оценивавших роль, отводимую их штату в национальных и международных делах, как унизительную для их достоинства, а эксплуатацию природных богатств Техаса «в интересах внешнего мира» — как позорный, неприкрытый грабеж.

Клингман принадлежал как раз к этой категории людей. Его гневные записи, которые Болан передал в портфеле Гарольду Броньоле, зло обвиняли «акул с Уолл-стрит и продажных политиканов». Они, по мнению Клингмана, «отбирали Техас у техасцев и беззастенчиво грабили нас».

Однако старику, к несчастью, пришлось убедиться в существовании сил, куда более темных, чем «акулы Уолл-стрит и продажные политиканы». По простоте душевной он связался с мафией, и она чуть не сожрала его живьем.

Разумеется, в техасской операции на карту было поставлено гораздо больше, чем судьба и состояние какого-то Артура Клингмана — человека, который сам, как громоотвод, навлек на себя все беды. В глазах Болана старик олицетворял собой техасскую проблему в целом.

• Предыдущая
• 29/33
• Следующая