Жнецы Страданий - Казакова Екатерина "Красная Шкапочка" - Страница 16
- Предыдущая
- 16/88
- Следующая
Мать рассказывала о родне, кто как живет, кто женился, кого засватали, в чьей семье прибавилось ребятишек, кого боги прибрали на вовсе. Дочь слушала и не слышала. Видела только одно — как сильно постарела родимая, как поседела. Глядела на растрескавшиеся руки, на измятое в пути, но самое лучшее из имеющихся, платье, на усталые глаза. Натерпелась-то, поди, за эти шесть дней… Небось, очей не смыкала. Что толку, что при обозе ратоборец едет или колдун, сама-то она помнила, каково это — первый раз в жизни под открытым небом ночь коротать. А уж матери-то в ее годы? А ведь и обратный путь еще.
Глухие рыдания стиснули горло. Нет. Нельзя плакать.
— Мама! — прервала она поток рассказов и обняла непрерывно что-то говорящую гостью. — Мама, вы главное помните, как я всех вас люблю! Я выучусь, вы ни в чем нужды знать не будете! А Мирута… плевать на него. Я себе лучше найду. Ты только не бойся ничего! Поняла? Я выучусь, четыре года всего осталось! И вернусь. Мы с вами так заживем, что Мирута этот все локти до плеч сгрызет. Ты не горюй только. У нас хорошо тут все. И кормят на зависть. А отощала, так это оттого, что нам не только ум трудят, но и тело. Я сейчас быстрее любого парня и по силе не уступлю.
Она говорила, захлебываясь словами, стискивая мать в объятиях, а та глотала беззвучные слезы, украдкой смахивая их с лица. Хранители пресветлые, нашла чем хвалиться — сильнее и быстрее парня… Да провались она пропадом, Цитадель эта!
— Деточка, мне уж ехать надо, обоз-то сегодня назад поворачивает, не ночуем мы. Обережник немалой платы требует, еще на день да ночь его нанимать никаких денег не хватит, сейчас, вон, Вортило прикупит оберегов у тутошних, и поедем мы.
У дочери жалко вытянулось лицо. Она была уверена, что мать хотя бы переночует в Цитадели…
Наскоро расцеловавшись, отправились к воротам. Старшая Остриковна по пути все пыталась показать, что совсем успокоилась, задавала какие-то вопросы, да только все невпопад, а глаза влажно блестели. Друг от друга родственниц отвлекла чужая беда:
— Да где же видано такое? — запричитал рядом незнакомый голос. — Третий раз приезжаю! Не острог же здесь! С сыном не увидеться…
Лесана обернулась. Невысокая сухенькая женщина в летах вытирала глаза уголком платка. Рядом с просительницей стоял совершенно равнодушный к ее горю Донатос.
— Все с вашим увальнем в порядке. Жив. Известили бы, коль помер. Нет его в Цитадели нынче. Выученики сиднем не сидят. Они в четырех стенах редко бывают. Езжай. Нечего тут рыдать. Не схоронили еще никого.
И, отвернувшись от безутешной женщины, крефф ушел.
Лесана смотрела на всхлипывающую и видела что-то смутно знакомое в ее чертах… россыпь веснушек, темные глаза…
— Вы к Тамиру приехали? — вдруг догадалась девушка.
Женщина встрепенулась:
— К нему!
— Все хорошо у сына вашего, а хотите, я ему весточку передам?
Обрадованная мать часто-часто закивала и протянула девушке подорожную суму с гостинцами.
— Не хворает он? Ему студиться нельзя, с детства лихоманками мается, я там поддевку вязанную положила…
Она бы еще что-то говорила, но в этот миг раздалось резкое:
— Но-о-о… Родимыя-а-а!
И две женщины, объединенные Цитаделью, как общим горем, заспешили к повозкам. Обоз медленно, словно нехотя, тронулся. Лесана стояла в воротах, не в силах отвести взгляд от сжавшейся в уголке телеги фигуры в дорожной свитке.
Мимо процокала лошадь. Девушка вскинула голову. Ратник. Молодой парень со сломанным носом на миг придержал коня.
— Сопли подбери, не то поскользнемся, — посоветовал он и добавил, смягчившись, — довезу. Не впервой.
— Мира в пути.
— Мира.
Но девушка еще долго смотрела в спины уезжающим.
Прижимая к груди Тамировы гостинцы, Лесана развернулась и едва не ткнулась носом в Донатоса. Крефф молча протянул руку, отобрал суму, набитую заботливыми материнскими руками и сказал:
— Сбрехнешь, что бабу эту видела, друг твой ситный до зимы кровью кашлять будет. Все поняла?
Девушка судорожно кивнула.
Она боялась Донатоса. Боялась до оторопи, до сводящего мышцы ужаса, до животного подскуливания. Лютая жестокость исходила от него, темная, страшная. Клесха Лесана тоже боялась, но его иначе — за едкий нрав, за безжалостность, за насмешки. Однако в ее креффе не было и близко того, что было в Донатосе — Клесх никогда не забавлялся чужим страхом.
Девушка кинулась прочь. Испуганная, растерянная, разбитая пережитой разлукой и страдающая от того, что вынуждена держать от Тамира в тайне (зачем только?) приезд его матери.
— А, птичка… Обратно в клетку летишь?
Да что же это такое? Караулил он ее что ли?
Фебр отлепился от стены.
— Чего тебе? — хмуро спросила выученица, а в груди пекло от горечи, смешанной со злобой.
Парень подошел ближе и мягко провел рукой по вороту черной рубахи.
— А ты уже не первогодок… — в этих словах звучало какое-то странное то ли предвкушение, то ли обещание. — Испытание-то прошла?
— Какое? — захлопала глазами послушница.
Не проходила она никаких испытаний. Просто утром пришел Клесх, протянул новое облачение и все.
Стоящий напротив парень усмехнулся:
— Ладно, не говори. Плевать мне на испытания твои, ну-ка…
И он дернул завязки холщового воротника.
Лесана вспыхнула и отпрыгнула от него, как от осиного гнезда.
— Сдурел что ли? — прошипела она, сжимая кулаки. — Сам говорил — нет тут парней и девок. Чего еще удумал?
Фебр усмехнулся.
— А я как парень парню хочу рубаху сорвать.
Она в ответ злобно оскалилась:
— Руки поломать не боишься?
Этот Встрешник в ответ только осклабился.
Он был старше. Сильнее. Но в росте они почти сравнялись, однако Лесана забыла обо всем — о его превосходстве над собой, о том, что он дерется гораздо лучше, чем она. Ничего у нее не осталось, кроме девичьей гордости — косу отмахнули, нарядили в порты, гоняют, как лошадь в бороне — но лапать себя и с грязью смешивать… «Не дам!»
И такая кипучая злоба поднялась в душе, что Лесана даже удивилась себе. Злиться оказалось легко и… приятно. По телу побежали быстрые токи, кровь заволновалась, рванулась, обжигая жилы.
Фебр шагнул вперед, собираясь взять противницу за шею, но она вместо того, чтобы отпрянуть, подалась навстречу, перехватывая его руки.
Что было после, Лесана помнила смутно. Eе швырнуло на крепкого сильного парня, а потом их обоих поволокло по каменному двору. Oт удара девушка оглохла и ослепла, но то было к лучшему — не почувствовала боли. Потом все куда-то исчезло, и некая необоримая сила оттащила разъяренную послушницу от обидчика.
Ее встряхнули, поставили на ноги. С глаз будто медленно сползала мутная пелена. Девушка огляделась. Вокруг столпились выучи, с удивлением глядящие на разбузившуюся девку.
— Охолонись.
Лесана оглянулась и, наконец, поняла, что за сила стащила ее с Фебра.
Клесх.
Старший послушник тем временем остался лежать ничком посреди мощеного двора. Из ушей у него текла кровь.
— Первое. Испытание свое ты прошла, — сообщил крефф. — Второе. За драку седмицу будешь драить нужники. Тебе одно — не привыкать. Ночевать на эти дни — в каземат. На хлеб и воду. Чтобы навек запомнила — насмерть ратятся только с Ходящими, а не с теми, с кем кров и стол делят. Третье…
Он развернул выученицу к себе:
— Пошла вон. С глаз моих.
Но девушка вырвалась и, хотя подбородок жалко прыгал, спросила звенящим от ярости голосом:
— А ему что?
Клесх вскинул брови.
— Он первый набросился! А я и отмахнуться не смей, коли он жрет со мной в одной трапезной?! И мне, значит, нужники драить, а ему что? Припарки на уши?
Крефф спокойно сообщил:
— А вот это я решу сам.
— Нет!
Мужчина уже развернулся, чтобы уйти, но, услышав это короткое яростное «нет», oстановился.
— Он так же виноват! Значит, пусть драит нужники вместе со мной!
Наставник не стал утруждаться объяснениями, даже не повернулся, только кивнул двум стоящим рядом послушникам из старших:
- Предыдущая
- 16/88
- Следующая
