Лондонцы - Пембертон Маргарет - Страница 19
- Предыдущая
- 19/82
- Следующая
Обычно Мириам Дженнингс отрывалась от домашней работы, чтобы сказать гостье доброе слово, и Лия непременно выбегала из кухни, чтобы открыть входную дверь, и с улыбкой предлагала отведать бубликов или блинов с пылу с жару.
На сей раз никто не вышел к Кейт, чтобы переброситься с ней по-дружески словечком-другим. Она подумала, что они не слышали ее шагов по истертому половику, и, пройдя по коридорчику до закрытой стеклянной узорчатой двери, постучалась и открыла ее.
— До свидания! — сказала она, просовывая голову в кухню. Родители, бабушка Керри и Кристина все еще сидели за столом. Они разом подняли головы. Кейт улыбнулась Кристине, но та даже не попыталась улыбнуться в ответ: она уставилась на Кейт своими темными, как зимнее море, глазами и промолчала.
Мириам и Лия с минуту нервно моргали, не раскрывая рта, потом Мириам потупилась, а Лия уставилась на свои кулаки, сжав их так, что побелели костяшки. И лишь Альберт нерешительно промолвил срывающимся голосом:
— До свидания, Кейт! — По его скулам ходили желваки.
Чувствуя себя так, словно она допустила вопиющую бестактность, Кейт обвела всех изумленным взглядом и, не дождавшись объяснений, как ошпаренная выбежала из дома.
На улице она чуточку успокоилась, вдохнув свежего ночного воздуха, и поспешила домой, на ходу упрекая себя за несдержанность. Какого дьявола она разволновалась? Ведь, еще входя к Дженнингсам, она увидела мельком, что они чем-то подавлены. Наверняка их расстроила очередная уступка Чемберлена Гитлеру, и лично к ней их настроение никак не относится. Мириам и Лия были слишком озабочены, чтобы дружелюбно попрощаться с ней, а на Кристину вообще нельзя обижаться, она девушка со странностями.
Досадуя на самое себя за то, что разнервничалась из-за пустяка, она отворила калитку и пошла по дорожке к каменному крыльцу. Ей вспомнилось, что Карл прозвал маленькую Керри за ее легкомыслие и непоседливость Керри-Попрыгуньей. И, отпирая входную дверь, Кейт улыбнулась, представив лицо своего отца, когда он узнает, что Попрыгунья скоро станет матерью.
Несколько дней Кейт все высматривала почтальона. Когда же он принесет ей письмо от Тоби? Адреса учебной базы ВВС она пока не знала и поэтому не могла сама послать письмо. Прошло пять дней, минула неделя. Почему же он не пишет? Может быть, осваивается в новой для него жизни? Неужели он ее забыл? А что, если он всерьез и не собирался с ней переписываться?
К концу второй недели Кейт стала такой нервной, что даже отцу и мистеру Маффу не удавалось вызвать ее на дружеский разговор или заставить улыбнуться. Она прочла в «Таймс», которую выписывал отец, что Дафф Купер, первый лорд адмиралтейства, после подписания Мюнхенского соглашения подал в отставку, как и предсказывал Тоби. В газете сообщалось также, что все евреи, проживающие в Берлине, получили предписание в течение двух недель сдать паспорта. В одну ночь были разгромлены магазины и дома евреев по всей Германии, сожжены семь тысяч лавок и сотни синагог. Евреев подвергали гонениям и арестовывали и в Италии, обвиняя их в антиправительственном заговоре.
Европа катилась в тартарары, не было известий от Тоби… Удрученная всем этим, Кейт, отрешенно бредя через пустошь на работу и обратно, ежедневно задавалась вопросом: а не сваляла ли она дурака, так безоговорочно поверив словам Тоби Харви?
— Что приуныла, моя дорогая? — спустя две недели спросил у дочери Карл, когда она пришла вечером домой. — Там на камине лежит письмо. Почерк на конверте мне не знаком, штемпель Кента. Вероятно, от кого-то из твоих друзей.
Кейт пролетела мимо отца в гостиную и, прижав письмо к груди, побежала наверх.
«Дорогая Кейт!» — пробежала она первую строку, выведенную твердым мужским почерком, и почувствовала, как заколотилось в груди сердце. Значит, она небезразлична Тоби! Кейт села на стул напротив трюмо и стала читать дальше.
«Последние две недели выдались очень суматошные, я смог написать тебе только сегодня. Наша база забита под завязку курсантами ВВС, учеба продлится примерно полгода, и лишь после этого мы получим заветные „крылышки“.
К Рождеству я надеюсь поехать домой в отпуск. Знаешь, к военной форме довольно трудно привыкнуть. Раньше я не понимал, какой прок женщинам в заколках, но здесь наконец сообразил, попытавшись надеть пилотку на свою шевелюру. В казарме нас семеро, и спать не очень приятно: кажется, что вернулся в школьные годы. Хорошо, что у всех ребят примерно одинаковое образование, это помогло нам быстро найти общий язык.
Я сильно соскучился по тебе и жалею, что раньше не поговорил с тобой по душам. Потеряно два месяца, а ведь мы могли провести их вместе с тобой. Обещаю впредь такого не повторять. Я думаю о тебе постоянно, если только не нахожусь на занятиях, в самолете или под ним. Честно говоря, даже в это время я думаю о тебе, но боюсь в этом признаться, потому что ты можешь испугаться такого сумасшествия и не написать ответ. Если все же напишешь, вложи в конверт свое фото, пожалуйста!
Твой Тоби».
От радости, что она не ошиблась в его чувствах, Кейт готова была и плакать, и смеяться. Она сделала и то и другое, снова и снова перечитывая письмо. Но какую же ему послать карточку? На всех снимках она запечатлена вместе с Керри. Удобно ли посылать ему такую?
— Как самочувствие, дорогая? — окликнул ее снизу отец. Кейт вскочила и, выбежав на площадку, крикнула, перегнувшись через перила:
— Все отлично, папа! Это письмо от Тоби.
— Ну, тогда я спокоен, — сказал Карл и вернулся к чтению вечерней газеты.
Кейт тоже ощутила огромное облегчение. Взвинченность, которую она чувствовала две последние недели, моментально исчезла. Теперь у нее появился адрес Тоби, а если он действительно приедет на Рождество домой, это будет самый счастливый для нее праздник за всю жизнь.
В тот же вечер Кейт отправила ему письмо и фото, на котором они с Керри сидели на пляжном ограждении во время последнего пикника в Фолкстоне с членами крикетного клуба. Девушки на снимке улыбались, держали в руках мороженое и подставляли лица ласковому ветру, трепавшему волосы. Ответ пришел моментально, и всю неделю Кейт словно летала.
Они активно переписывались весь ноябрь. Тоби писал, что собирается сделать карьеру в ВВС, чем его дедушка чрезвычайно недоволен; что любит таких писателей, как Эрнест Хемингуэй и Уильям Фолкнер, но просто обожает роман Генри Филдинга «История Тома Джонса, найденыша»; что ему нравятся драмы эпохи короля Якова, но он не прочь насладиться мюзиклом, особенно если композитор — Джордж Гершвин; и, наконец, что его любимое блюдо — мясо по-беарнски, напиток — холодный джин с тоником, а из всех способов расслабиться он предпочитает верховую езду.
В начале декабря в газетах появилось сообщение о прибытии из Германии двухсот школьников-евреев, которых согласились приютить у себя лондонцы. Кейт, все еще витавшая в облаках, не придала этому известию значения. Отец, однако, вернул ее на землю, пробурчав, когда ставил после ужина в раковину грязную тарелку:
— Но только не здесь!
Кейт удивленно подняла голову от газеты, где читала гороскоп на неделю, и спросила:
— Что ты сказал, папа? Извини, я не расслышала.
— Не здесь, вот что я сказал, — повторил Карл, едва не разбив в сердцах тарелку о каменную раковину. — Ни один из двухсот школьников-евреев, нашедших приют в Лондоне, не будет жить у нас!
Кейт сразу же забыла о гороскопе и подошла к отцу, с угрюмым лицом уставившемуся в темноту за окном. Она обняла его за талию и, прижавшись к его спине, нежно сказала:
— Не принимай это близко к сердцу, папа! Скорее всего дети попадут в еврейские семьи, а мы ведь не евреи!
— Может быть, ты и права, — не совсем уверенно согласился Карл.
Кейт очень сильно переживала за отца. Он прожил в Англии большую часть сознательной жизни и до прихода к власти Гитлера чувствовал себя здесь как дома. Отказ властей поселить у него в доме еврейских детей-беженцев больно ударил по его самолюбию.
- Предыдущая
- 19/82
- Следующая
