Легенды о Христе (с илл.) - Лагерлеф Сельма Оттилия Ловиса - Страница 17
- Предыдущая
- 17/36
- Следующая
– Что ты говоришь! – воскликнула молодая женщина. – За что нам его ненавидеть? Мы только жалеем, что он перестал быть великим императором, каким был в начале своего царствования.
– Ошибаешься, – сказал старик, – все презирают и ненавидят Тиберия. Да и как же иначе? Он ведь только жестокий, не знающий пощады тиран. И в Риме думают, что в будущем он станет еще невыносимее, чем теперь.
– Разве случилось что-нибудь такое, что может превратить его в еще большее чудовище? – спросил простосердечно виноградарь.
И снова молодая женщина заметила, что при этих словах ее мужа старуха вторично сделала ему знак быть осмотрительнее, но так осторожно, что он не заметил.
Старик спокойно ответил, но в то же время на губах его скользнула странная улыбка.
– Ты, вероятно, слыхал, что Тиберий до сих пор имел около себя друга, которому он мог довериться и который всегда говорил ему правду. Все прочие, живущие при его дворе, – искатели счастья и льстецы, одинаково превозносящие его злые и низкие поступки, как и добрые и благородные дела. Но было, как я сказал, одно существо, которое никогда не боялось открывать ему глаза на его поступки. Этот человек, имевший больше мужества, чем сенаторы и полководцы, была старая кормилица императора, Фаустина…
– Да, я слыхал о ней, – прервал виноградарь. – Говорили, что император всегда был к ней очень расположен.
– Да, Тиберий умел ценить преданность и верность этой женщины. Он относился, как ко второй своей матери, к этой простой крестьянке, вышедшей когда-то из жалкой хижины в Сабинских горах. Пока он сам пребывал в Риме, она жила в отдельном доме на Палатинском холме, чтобы быть всегда вблизи императора. Ни одна из знатных римских матрон не жила лучше ее. Ее носили по улицам на носилках, и одевалась она как императрица. Когда император переселился на остров Капри, она должна была его сопровождать, и он велел купить ей там виллу со множеством рабов и драгоценной утвари.
– Ей действительно жилось хорошо, – снова вставил виноградарь, который один только и поддерживал разговор с гостем.
Жена его сидела молча и с удивлением следила за переменой, происшедшей со старухой. С тех пор как пришел путник, она не проронила ни слова. Она совсем утратила свое обычное приветливое и мягкое выражение. Отодвинув от себя еду, сидела она теперь прямо, словно застывшая, прислонясь к двери и глядя в пространство, а лицо ее стало строгим и как бы окаменевшим.
– Такова воля императора, чтобы она жила счастливо, – сказал старик, – но, несмотря на все эти благодеяния, она теперь оставила его.
При этих словах старуха вздрогнула, но молодая женщина ласково погладила ее и, обратившись к старику, сказала своим мягким, нежным голосом:
– Я все же не могу поверить, чтобы старая Фаустина была так счастлива при дворе, как ты это описываешь. Я уверена, что она любила Тиберия, как собственного сына. Я представляю себе, как гордилась она его благородной юностью, и также могу представить, как велико было ее горе, когда он под старость отдался во власть подозрительности и жестокости. Она, наверное, каждый день говорила ему об этом и останавливала его. Ужасно тяжело было ей видеть, что все ее мольбы тщетны. И наконец, она не в силах была видеть, как он все глубже и глубже падает.
При этих словах старик удивленно придвинулся ближе, но он не мог разглядеть молодую женщину. Она сидела с опущенными глазами и говорила очень тихо и грустно.
– Ты, быть может, права в том, что ты говоришь о старухе, – ответил он. – Фаустина в действительности не была счастлива при дворе. И все-таки странно, что она оставила императора в старости, после того как у нее хватило терпения оставаться около него в течение всей жизни.
– Что ты говоришь!.. – воскликнул виноградарь. – Старая Фаустина покинула императора?
– Она скрылась с острова Капри, никому не сказав об этом ни слова, – ответил путник. – Она ушла такой же нищей, какой пришла. Она не взяла с собой ничего из своих сокровищ.
– И император в самом деле не знает, куда она ушла? – спросила молодая женщина.
– Нет, никто точно не знает, куда направилась старуха, но считают очень вероятным, что она отправилась искать убежища в родных горах.
– И император не знает причины, заставившей ее уйти от него? – продолжала спрашивать молодая женщина.
– Нет, император не знает причины. Ведь не может же он поверить, что она покинула его потому, что он как-то раз сказал ей, что она служит ему, чтобы получать плату и подарки, как и все остальные. Она ведь знает, что он никогда не сомневался в ее бескорыстии. Он все еще надеялся, что она добровольно к нему вернется, потому что никто лучше ее не знает, что у него теперь совсем нет друзей.
– Я не знаю ее, – сказала молодая женщина, – но думаю, что могу все-таки тебе сказать, почему она ушла от императора. Эта старая женщина воспитана была здесь в простоте и благочестии, и ее всегда влекло назад, сюда. Но все же она, конечно, никогда не оставила бы императора, если бы он не оскорбил ее. И я понимаю, что после этого она наконец сочла себя вправе подумать о себе самой, так как дни ее уже близятся к концу. Если бы я была бедной женщиной, родившейся в горах, и я бы, вероятно, так же поступила, как она. Я сказала бы себе, что довольно сделала, прослужив моему господину всю жизнь. Я ушла бы наконец от роскоши и царской милости, чтобы дать душе моей насладиться истиной и правдой, перед тем как она меня оставит и направится в свой далекий путь.
Старик окинул молодую женщину мрачным и печальным взглядом.
– Ты не думаешь о том, что жизнь императора станет теперь страшнее, чем когда бы то ни было раньше. Теперь не стало более никого, кто мог бы его успокоить, когда им овладевают недоверие и презрение к людям. Ты только подумай, – и старик мрачным взглядом впился в глаза молодой женщины, – во всем мире нет теперь человека, которого бы он не ненавидел, которого бы он не презирал, ни одного!..
Когда он произнес эти слова горького отчаяния, старуха сделала резкое движение и обернулась к старику, но молодая женщина посмотрела путнику прямо в глаза и ответила:
– Тиберий знает, что Фаустина снова вернется к нему, как только он этого пожелает. Но она должна раньше знать, что старым глазам ее не придется видеть при дворе его порока и бесстыдства.
При этих словах они все поднялись, но виноградарь и его жена стали впереди старухи, как бы защищая ее.
Незнакомец не произнес больше ни слова, но устремил на старуху вопросительный взгляд.
«И это твое последнее слово?» – казалось, говорил этот взгляд.
Губы старухи дрожали, и язык не повиновался ей.
– Если император любит свою старую прислужницу, то он должен дать ей покой в последние ее дни, – сказала молодая женщина.
Путник еще медлил, но вдруг его мрачное лицо прояснилось.
– Друзья мои, – сказал он, – что бы ни говорили о Тиберии, но есть одно, чему он научился лучше всех других – самоотречению. Еще одно я должен вам сказать: если бы старая женщина, о которой мы говорили, пришла в эту хижину, примите ее ласково. Милость императора будет оказана каждому, кто поможет старухе.
Он завернулся в свой плащ и ушел той же дорогой, по которой пришел.
После этого случая виноградарь и жена его никогда больше не говорили со старухой об императоре. В беседах же между собой они удивлялись, что, несмотря на глубокую старость, она нашла в себе силы отказаться от роскоши и влияния, к которым привыкла.
«Не вернется ли она скоро снова к Тиберию? – спрашивали они себя. – Она, конечно, все еще любит его. Она оставила его в надежде, что это образумит его и заставит отказаться от жестокостей…»
– Такой старый человек, как император, никогда уже не начнет новой жизни, – говорил муж. – Как хочешь ты отнять у него беспредельное презрение к людям? Кто позволил бы себе выступить перед ним и учить его любви к человеку? А пока этого не случится, он не может исцелиться от своего упрямства и жестокости.
- Предыдущая
- 17/36
- Следующая
