Полночь и магнолии - Пейсли Ребекка - Страница 42
- Предыдущая
- 42/79
- Следующая
— Я не могу придумать ни одного слова, Пичи. Продолжай!
— Книга, — произнесла Пичи.
— Золотые полосы… — продолжил он. Она повернулась и посмотрела на него вопросительно.
— Полосы золота? Что это? — переспросила Пичи.
— Я имею в виду тонкую, золотистого цвета полоску, которая используется как закладка в книге.
— Я не пользуюсь закладками, — сказала Пичи.
— А как же ты тогда замечаешь место, где закончила читать? — спросил Сенека.
— Я загибаю страницу.
Сенека съежился от такого признания. Его воспоминания унесли его в события двадцатипятилетней давности… Ему было семь лет, и он так вот загнул страницу в книге, которую читал. Книга называлась… Нет, он сейчас не вспомнит. Но он отчетливо помнит, как разъярилась леди Макросе, знав об этом. Она медленно подошла к нему. вырвала книгу из его рук и отшлепала его своей тростью. Та трость! Он с ужасом вспомнил, как ему было больно и как он разделался с этой тростью, когда ему исполнилось двенадцать лет. Он попросту переломал ее у себя на коленях. Вот и все. Но с тех пор он никогда не загибал в книгах страниц.
— Сенека! — позвала Пичи. — Боже! Что ты так опечалился?
Сенека расстался со своими печальными воспоминаниями и пристально поглядел на Пичи.
— Не загибай больше страниц, Пичи! Прошу тебя! — произнес Сенека.
— Не буду! Я не всегда так делала. Когда я была маленькой девочкой, я закладывала страницы полоской бумаги. Но однажды я увидела, как отец загнул страницу в Библии. Я ему сказала не делать этого. Он улыбнулся. Это была особенная улыбка, Сенека! Он сказал мне, что книги с загнутыми листами — это любимые народом книги.
«ЛЮБИМЫЕ НАРОДОМ КНИГИ», — удивился Сенека.
— И теперь я все рассматриваю с этой точки зрения. Если тебе не нравится книга, то зачем ее держать у себя? Я буду любить все, что у меня будет… Даже людей… А впрочем, не обращай внимания…
— Постой, постой! Расскажи мне про людей… Что ты хотела о них сказать?
— Я… Ничего…
— Скажи мне! Прошу тебя, Пичи. Она заметила, как он оживился, когда она сказала про людей.
— Я просто хотела сказать о том, что в этом замке все закрыто…
— В целях безопасности… Я тебе об этом говорил
— Но… Сенека… Однажды я хотела взять крошечную маленькую леди… как ее называют… статуэтку, что находится в нижней комнате. Она такая хорошенькая. Кажется, сделана из мрамора. Я пошла туда, но комната была закрыта.
Сенека ничего необычного в этом не видел.
— Статуэтка может разбиться, вот поэтому она и закрыта, — пояснил он.
— Значит, эту статуэтку не любят в народе, если она закрыта от глаз людских, так, Сенека? Я не понимаю, почему я должна смотреть на ту статуэтку из-за стекла? Почему я не могу взять ее в руки?
— Пичи…
— У меня в детстве было одеяло, — продолжала она. — А вообще, это был кусок красного бархата. Моя матушка принесла его, когда я еще была «ручная».
— «Ручная»? — переспросил Сенека. — Что это значит?
— «Ручная» — это значит, что меня еще носили на руках. А еще есть дети «подольные». Их матери носят в подолах одежды. Чуть постарше — «коленные» дети. Эти уже могут сами сидеть на коленях у матери. «Верандные» дети — те, которые могут ползать по веранде, но их нельзя еще выпускать во двор. Эти дети хватают все, что им в рот попадет, они ползают на коленях, а «дворовые» — те, кого родители могут выпускать во двор. Они копаются в грязи, но родители так уже за них не беспокоятся. Понимаешь?
— Да, — ответил он, хотя это было длинное объяснение и он еще не понимал хода ее мысли.
Пичи продолжала свой рассказ:
Ну, вот я еще была совсем маленькой, когда принесла тот кусок красного бархата в наш дом я устроила такой рев, так ухватилась ручонками за этот бархат, что моя бедная матушка отдала его мне, хотя она собиралась пошить себе капор из той материи. У нее было горячее сердце! Сенека вспомнил свою собственную мать.
— А как, по-твоему, выглядит человек с холодным сердцем? — спросил, не раздумывая, он. Он не знал, почему так сразу спросил у нее, но в душе знал, что это все относилось к его отцу, а может быть, и к матери тоже, но он не был уверен в этом.
— Человек холодный. Это обычно бывает в бисквитную погоду.
Сенека удивился;
— Постой, постой! Объясни мне, пожалуйста, что это такое — «бисквитная» погода?
— Ох, Сенека, — вздохнула Пичи. — Самое лучшее время есть горячий бисквит, когда на улице идет снег. Вот это время и называется «бисквитной погодой»… Ты сидишь в доме, у огня, попиваешь чай со свежим бисквитом. Это такое блаженство…
Слушая ее, Сенека представил себя с Пичи в ее маленьком домике ночью. О, как бы ему хотелось провести с ней ночь там, в том домишке! В его большом светлом дворце было холодно, как на льдине!
— Я люблю снег, Сенека, — пробормотала Пичи, закрывая глаза и вспоминая снежные Аппалачи. — Зимой у нас всегда много снега. Я помню, как четыре года тому назад у нас все завалило снегом. Снег шел. не переставая, три недели. Намело так, что мы могли выбираться наружу из своих домов только через дымоходы каминов. А о том, что мы живы, мы сообщали друг другу выстрелами из ружья.
Он улыбнулся и сказал:
— Представляю, как плохо вам было. Она кивнула головой и захихикала.
— Да, и еще о моем бархатном одеяле. Моя мать знала, что это была очень дорогая ткань, но отдала ее мне. И даже если я пачкала его, она молча стирала его, не говоря ни слова. Видишь, какая у нас была мама. Мы все ее любили, — закончила она
Затем Пичи повернулась и поцеловала Сенеку в губы.
— Ты сделал меня счастливой, Сенека. Помнишь, я тебе говорила, там, в башне, что хочу полюбить тебя. Я буду любить тебя до конца дней своих.
Сенека задумался. Прошло много времени, прежде чем он заметил, что Пичи заснула. Заснула прямо здесь, на ковре перед камином. Он перенес ее в кровать и улегся рядом с ней. Она божественно выглядела лежащей на темно-голубых атласных простынях. Он тихо прилег рядом. Ее нежное дыхание убаюкивало его, но сон никак не шел. Он достал книгу, лежавшую на тумбочке, раскрыл там, где лежала золотистая закладка, а затем завернул страницу и отложил ее в сторону. Эта процедура доставила ему удовольствие.
Он обнял Пичи и закопался своим лицом в ее золотистых кудрях. Запах магнолии, тепло тела и — все это закружило его и унесло куда-то вдаль.
— Сенека?
Он неожиданно вздрогнул.
— Я здесь.
— Ты уверен, что все так и должно быть? Он прекрасно понял, что она имела в виду: она говорила об их близости.
— Обещаю тебе, все будет, милая моя!
— Когда время придет. Когда мы будем готовы для этого. Когда все об этом узнаем, да? Сенека?
— Пичи…
— Как это чувствуется? — спросила она.
Сенека нахмурился.
— Как это чувствуется? — переспросил он.
— Какие это чувства, когда загнешь страницы той книги?
Он понял, что она наблюдала за ним, когда он загибал страницу.
— Хорошее чувство, Сенека?
— Ложись спать, — сказал он и закрыл глаза. Пичи лежала открыв глаза. То, что она увидела, развеселило ее. Сенека также улыбался.
- Предыдущая
- 42/79
- Следующая
