Выбери любимый жанр

Амазония, ярданг «Восточный» - Павлов Сергей Иванович - Страница 2


Изменить размер шрифта:

2

– В каком месте халат был в крови? – спросил Можаровский.

– Собственно… несколько пятен. На пальцах, на рукаве и… вот здесь, на груди. – Галкин показал где. – И пятно на щеке. У меня сразу так… подозрение, что она не в себе.

– Кто? – выдохнул я.

– Трофимова.

– Конкретнее, – потребовал Адам. – Что значит «не в себе»? Умом тронулась? Или, может быть, навеселе?

– Может быть…

– Спирт у тебя на буровой имеется? – тихо спросил Адам. – Эй, старший прораб буровых работ, я тебя спрашиваю.

Я словно опомнился. Обвел взглядом стены, чтобы легче было взять себя в руки. Процедил:

– Навеселе, говорите?

Женя Галкин неуверенно развел руками. Можаровский пристально смотрел на меня.

– Ну вот что, – сказал я, чувствуя неприятное натяжение кожи на собственных скулах. – Я больше трех лет с ними работаю и уж как-нибудь каждого знаю. Кстати, Песков и Карим Айдаров – друзья. А насчет Светланы Трофимовой… это вы бросьте! За такое я ведь… и врезать могу.

Я поднялся. Галкин неуверенно отступил. Главный диспетчер, обратив ко мне побагровевший затылок в завитках рыжих волос, повел рукой над пультом сектора Амазонии. Красиво повел, музыкальной рукой маэстро над мануалами органа в старинном соборе. В Воскресенском, скажем, соборе музейного городка Новый Иерусалим. Великое Внеземелье, даже не знаю, в какой точке эклиптики сейчас этот Новый Иерусалим!

– А вот сюда, старший прораб, взглянуть хочешь? – прошипел маэстро Адам, и от мерзкой его интонации глаза мои непроизвольно сузились, а кожа на скулах натянулась до хруста. – Сядь, разговор не окончен.

Сектор Амазонии ожил: организованно вспыхнули и погасли командные группы светосигналов. На экране сменилась картинка. Я узнал интерьер бурового зала, сел. И вовремя.

В глубине, как всегда, хорошо освещенного рабочего зала нашей Р-4500 белели накрытые цилиндрическими кожухами громоздкие барабаны для проходческих шлангов, лоснились блеском инструментальной стали аккуратно укрепленные на стендах буровые наконечники, мигали табло температурного и газового контроля. Я перевел взгляд ближе – на устье скважины. Точнее, на агрегат обеспечения герметизации забитого в устье скважины обсадного стакана. Проходческий шланг глянцевым телом питона свисал с желобчатого обода верхнего блок-балансира и, плотно обжатый сальником гермокольца, исчезал в направляющей, откуда начинался его четырехкилометровый путь по вертикали в промерзшие недра планеты. Двух секунд мне было достаточно, чтобы понять: проходки нет, буровая простаивает. О том же свидетельствовала индикация бурового процесса: в левом нижнем углу экрана светились нули. А в правом – рдела расползшаяся на серебристом полу рабочего зала глянцевитая лужа…

Уяснив наконец, что собой представляет эта ужасная лужа, я беспомощно оглянулся. Галкин ушел. Главный все так же сидел на коробке, но смотрел куда-то в сторону от экрана. Они уже это видели. Вот, значит, в чем дело…

Словно желая подчеркнуть масштабы несчастья, кто-то оставил возле кошмарной лужи залитый кровью халат. Когда я увидел этот халат, мне показалось, будто вокруг меня внезапно исчез воздух – дышать стало нечем.

Что ж это она говорила: «Песков Айдарова чуть не убил»?! Судя по размерам лужи, Песков Айдарову голову оторвал, не иначе…

Почти невидящими глазами я попытался всмотреться в синий кружок, который сиял возле воротника брошенного халата. Нет, на таком расстоянии букв не видно… Хотел попросить Можаровского дать увеличение на экран, но мне помешали. Пульт скрипнул звукосигналами столичного вызова, и чей-то голос напористо произнес:

– Центр – сектору Амазонии. Ну, как у вас? Нового что?

– Ничего, – ответил, взглянув на меня, Адам. – Пятая по-прежнему не отвечает. У вас что?

– Бригада медикологов в сборе. Перед стартом интересуются последними новостями.

«Значит, реаниматоров вызвали», – обреченно подумал я.

– Все по-прежнему, – повторил Адам. – Ничего нового.

– А кто сегодня на пятой сменный мастер бурения?

– Вадим, кто у тебя там сменный? – переадресовал вопрос Можаровский.

– Фикрет Султанов, – проговорил я деревянным ртом. – А при чем сменный, если за все отвечает прораб? Я буду на буровой раньше реаниматоров.

– Нил, когда медикологи вылетают? – осведомился Адам.

Длинная пауза. Можаровский не выдержал:

– Нил! Берков!

– Аэр медикологов стартовал, – донеслось из столицы. – Прорабу – мои соболезнования. Ну что, конец связи?

Мне было плевать на соболезнования Нила Беркова. Я разглядывал синий кружок на пропитанном кровью халате и ждал, когда Можаровский освободится.

Покосившись в мою сторону, он пояснил:

– Я тут с перепугу инициативу на себя взял – медиков без твоего ведома вызвал.

– Правильно сделал. Дай-ка увеличение на экран. Вот здесь… – я тронул место у своего плеча, где на спецхалатах бурильщиков в синем кружке обозначены инициалы владельца.

– Уже смотрели, – сразу понял Адам. – Инициалы «Эн. Пе.» – Он дал на экран увеличенное изображение белых букв на синем фоне: «Н. П.». – Видишь?

Я не ответил. Я ожидал увидеть инициалы Айдарова.

– Очевидно, халат Николая Пескова. Других «Эн. Пе.» на буровой как будто нет?

– Других нет. – Я встал. Голова у меня шла кругом.

Плохо помню, как я добирался до экипировочной и как парни из команды шлюзового обеспечения снова натягивали на меня эскомб. Все происходящее почему-то казалось мне странным действием, не имеющим ко мне отношения.

Ощутив на лице холодную кислородную маску, я сделал несколько глубоких вдохов и только после этого осознал, что в жизни моей наступает крутой поворот. Я уже не буду прорабом. Снимут к чертовой бабушке. Я уже не буду работать на буровой. Отстранят. Теперь меня объявят персоной нон грата и предложат убраться с Марса первым же рейсовиком. Или, хуже того, вообще прихлопнут служебную визу во Внеземелье. Но самое страшное – если умрет Айдаров.

Я еще надеялся, что реаниматоры успеют. Чаще всего они успевали. С этой мыслью и этой надеждой я промчался на подвесном сиденье вдоль шлюз-потерны, состыкованной напрямую с гермолюком машины Кубакина.

Шлюз-тамбур аэра был открыт, я беспрепятственно проник в кабину. В розовом полумраке горбатились мягкими глыбами пять пассажирских кресел.

Впереди отливали блеском металла амортизаторы двух пилотложементов. Я сел в ложемент второго пилота, зафиксировался и посмотрел на Артура. Его ложемент находился слева от моего и чуть впереди.

– Здравствуй, – сказал Кубакин скучающим голосом. Лицевое стекло его гермошлема было поднято, а кислородная маска, опущенная на поворотных фиксаторах, оранжевой плошкой висела под подбородком.

– Привет, – сказал я и тоже поднял стекло. Маску опускать не стал, потому что в кабинах здешних аэров постоянно ощущается характерный для Марса «букет» неприятных запахов.

– Когда садятся в ложемент второго пилота, у первого обычно спрашивают разрешение, – заметил Кубакин.

Это верно, обычно спрашивают. Первыми здороваются с пилотом и очень вежливо заручаются разрешением сесть в ложемент, лететь в котором удобнее, чем в кресле, потому что лучше обзор.

– На буровую, – отрезал я. – Пулей!

Несколько мгновений пилот разглядывал меня в зеркало заднего вида. Я тоже уставился в его желтые, как у кошки, глаза. Он шевельнул рукоятками управления на концах желобчатых подлокотников. Гулко захлопнулся гермолюк, машину тряхнуло, с шипеньем сошлись створки шлюз-тамбура. Кубакин вызвал на связь транспортного диспетчера:

– Выполняю рейс первый столичный. Прошу старт.

– Отменяется, – сказал диспетчер. – Выполняйте первый на пятую Р-4500, Амазония, ярданг Восточный. Старт разрешаю.

Рывок вдоль ствола катапульты, шумный выхлоп. Я зажмурился от обилия дневного света, хлынувшего в кабину сквозь призрачную выпуклость блистера.

Невыносимо тонко ныл мотор, грудь сдавливало тяжестью ускорения, впереди ничего, кроме светло-желтого неба, не было видно.

2
Перейти на страницу:
Мир литературы