Внутренняя сторона ветра - Павич Милорад - Страница 11
- Предыдущая
- 11/26
- Следующая
«Уберите подальше», все это со всего света собирается на твоем столе, чтобы сказать тебе, что этот свет еще вчера был тем, чем ты станешь завтра.
Каждый кусок надо по-своему обрезать, а когда сварганишь из всего этого на печи себе хлебище и положишь его вечером под голову – три дня богач! Под головой похрустывает, уши греет, кусок отломишь – зевает, а ты, нажравшись от пуза, дрыхнешь на нем, во сне икаешь, и снится тебе вино. Ведра вина, бочки вина, целые караваны, груженные вином. А вина – ни капли! Нигде ни капли!..
Вот такие наши дела. Но это все не беда, бывает, и те, кто повыше нас, спотыкаются и падают. Недавно вот журавли отравили тенями городские колодцы и много народу пострадало. Два всадника привезли на попоне во дворец митрополита к его травнику Красимирича. Занемог: говорят, долгая работа на башне совсем его доконала. Стройка выжала из него весь пот, а это не годится: человек без пота все равно что без тени. Такой на свете не жилец.
По такому уже коса плачет. А как красиво он умел нести свою старость, все равно как беременная женщина, с гордостью несущая свой плод. Жалко, жалко, он мог бы еще пожить на пользу народу и городу, да никто не заботится о том, о чем бы следовало. Хотя, может, Бог даст, и выздоровеет. Выздоровеет, надеюсь, и мой, что неотдохнувшей воды напился и слег…
А когда этот поток слов без соли вдруг иссякал, старый Чихорич, отец Леандра, выходил из башни и ночная темнота начинала распространять прекраснейший запах сандалового дерева, были слышны другие слова:
– Человек думает, что умереть легко. Лег и умер. Но это не так просто.
Все, что за нами и перед нами, длится гораздо дольше, чем мы предполагаем.
Вот, например, знаешь ли ты, какая разница между сердцем и душой? Когда мы обратим наш внутренний взгляд на свое сердце, мы увидим его таким, какое оно в данный момент. Когда же посмотрим в нашу душу, она окажется такой, какой была много тысяч лет назад, а не такой, какая она сейчас, потому что именно столько нужно нашему взгляду, чтобы добраться до души и рассмотреть ее, – другими словами, столько времени требуется для того, чтобы свет души достиг нашего внутреннего взора и осветил его. Иногда таким образом мы видим душу, которой давно нет. Раз такое дело с душой, то что же говорить о смерти.
Смерть человека длится столько же лет, сколько и его жизнь, а может быть, и гораздо дольше, потому что смерть – это сложное хозяйство, работа и усилие, более трудное и длительное, чем человеческая жизнь… Твоя смерть может жить вдвое дольше, чем ты…
Но тут, в решающем месте, поток мыслей старика резко оборвался, как только иссяк другой поток, и из него по-прежнему продолжали вытекать одни только бессмыслицы.
А Леандр действительно выздоровел. Вдруг среди ночи у него открылся нос, и после долгих недель он опять ощутил удивившие его запахи собственного тела, чужие и резкие, которые как будто ударяли его по голове. Он почувствовал, что за все это время через него прошло множество снов, которые он не запомнил, но обнаружил это так же, как по виду берегов Савы можно было догадаться, что ночью здесь прошумела большая вода, хотя во тьме никто не видел и не считал волн. Вместе с первыми бабочками Леандр вышел на луг, который был каким-то накренившимся, и ему показалось, что вода в реке поднялась так высоко, что стала гораздо выше берегов, и что он сам просто каким-то чудом удержался на своем холме. Вот так, с пьяными ушами, но трезвым взглядом, продолжил он работу на башне.
Словно во сне заканчивал он здание, выкладывал окна в верхней его части, вставлял рамы и двери в нижние проемы и вдруг заметил, что в каждый из них бессознательно произносит, как делал это в годы учебы, по одной строке из поэмы о Геро и Леандре:
– До тех пор Леандр взглядом, безумным от любви, Не отводя его, глядел на нежную шею девушки…
Однако на сей раз Леандр делал это не для того, чтобы запомнить греческий текст. Его он давно знал наизусть. Он произносил вслух строчки о Геро и Леандре в последний раз и, произнеся, забывал навсегда, оставляя их в окне или двери здания, которое он строил, будто зарывал в тайник в земле.
«Этот мир принадлежит не нам, – думал строитель, – а нашим отцам и их сверстникам, и они чувствуют это и ведут себя как единственные его собственники. А я и мое поколение и были, и остались несчастными прислужниками тех, кто, помогая себе саблей, обрушился на этот город или приплыл с иностранной армией. От поколения наших отцов нам досталось не только положение прислуги, но и сожженный, наполовину уничтоженный мир, голодное детство; и те, кто нам его дал, сделали из него идола, которому мы все еще поклоняемся. Мы же сами здесь для того, чтобы выкрикнуть какое-нибудь слово в окно или дверь, мимо которой нам придется пройти…»
Когда башня была закончена, а на ее верхушке поставлен флюгер-петух, Леандр поднялся туда со стаканом вина, чтобы освятить сооружение и посмотреть с высоты на город. Но в бездне под ним не было никакого города.
Южная башня оказалась такой высокой, что пробила облака и с нее вообще ничего нельзя было увидеть. Здесь царила тишина высоты, похожая на разлившуюся стоячую воду, спокойствие которой лишь изредка нарушал далекий лай собаки или стук топора…
С земли же нельзя было разглядеть верх башни и петуха, который должен был показывать гражданам время и направление ветра. Лендр спустился вниз, смущенный и перепуганный, а толпа, собравшаяся у подножия, некоторое время пялилась в недоступную высоту, скрывавшую верх башни, а потом разбрелась, поговаривая, что еще неизвестно, как это все выглядит там, в облаках. Один лишь Шишман Гак подошел к Леандру, похлопал его по плечу и процедил сквозь зубы:
– Прекрасно, неповторимо, ничего лучшего тебе уже не построить. Оставь это другим…
Однако мучения Леандра на этом не кончились. Когда наступили ясные весенние дни и глаза стали видеть дальше, обе башни одновременно предстали перед жителями города, сверкающие на солнце с одной стороны и какие-то темные и как бы падающие с другой. И выяснилось, что петухи на них ведут себя по-разному. На меньшей башне, которую строил Сандаль, петух постоянно вертелся и ежеминутно подпрыгивал, показывая новый ветер и реагируя на любое, даже самое слабое, дуновение или изменение. Петух на высокой башне Леандра показывал какую-то другую, свою погоду, какие-то свои обстоятельства, связанные, видимо, с широкими возможностями его горизонтов и с теми ветрами-насильниками, которые внизу, над самой землей, никогда не дуют.
– С такой высоты ничего толком не увидишь, – говорили одни.
– К чему так обременять зрение, зачем нам два петуха? – спрашивали время от времени другие и предлагали южную башню Леандра подкоротить и сравнять с северной башней Сандаля Красимирича, чтобы и она смогла служить удовлетворению повседневных потребностей города. А когда контуры башен были вырезаны на медной пластине, с которой можно было делать оттиски с видом Белграда, гравер, один из учеников того самого русского, изобразил башню Леандра ниже, а башню Сандаля (он-то и сделал заказ на эту гравировальную доску) выше, чем они были на самом деле, и в таком виде обе башни оказались на одном медном листе. Именно этот медный лист заставил Леандра еще раз встретиться с человеком с саблей. С самым страшным из всех.
- Предыдущая
- 11/26
- Следующая
