КГБ в смокинге-2: Женщина из отеля «Мэриотт» Книга 2 - Мальцева Валентина - Страница 4

• Предыдущая
• 4/69
• Следующая

Все эти годы Питер Уотермайер не просто боялся, — он трепетал от страха, обливался холодным потом от каждого шевеления колокольчика на входной двери, от любого окрика на улице за своей спиной, от неожиданно заданного вопроса покупателя, от прикосновения к локтю… Питер приходил в форменный ужас, представляя себе тот страшный момент, когда в его магазин, в его собственный, любимый и заботливо отгороженный от окружающей действительности микромир, созданный с такой нежностью и старанием, ворвутся рослые, грубые люди из контрразведки, скрутят ему руки и навсегда переведут его в другую жизнь, в иное пространство, в котором он не выдержит и умрет. Как умрет любой нормальный земной человек, стоит только выбросить его на поверхность Марса или Юпитера.

Со временем, правда, Питер Уотермайер немного успокоился. Беспокоили его не часто, обязанности его были, в общем-то, пустяковыми, а страх… Что ж, человек, как известно, привыкает ко всему, даже к страху. Привык и Питер Уотермайер. Привык настолько, что однажды проявил совершенно не свойственную ему общительность и после обмена паролем с незнакомой дамой, выглядевшей и одетой как стопроцентная британская леди из самой добропорядочной семьи, какую себе можно было только представить, неожиданно спросил:

— Скажите, мисс, а война будет?

— Что? — недоуменно уставилась на него леди.

— Я спрашиваю, будет ли война? Я имею в виду, — торопливо пояснил Питер, — война мировая?

— А что, она разве когда-нибудь прекращалась? — с выражением олимпийского спокойствия на высокомерном лице ответила дама и, холодно кивнув, распрощалась.

С тех пор Питер уже не задавал никаких вопросов. Постепенно он смирился со своей двойной жизнью, с паническим страхом перед неизвестным, который стал такой же органичной частью его сознания, как стремление к умиротворению и покою, любовь к старинным книгам и способность находить своеобразное очарование в невыразительной, СМАЗАННОЙ природе британских островов. Как и все замкнутые, малообщительные люди, не имеющие возможности поделиться сокровенным или наболевшим с близким человеком и в то же время не способные жить в атмосфере внутренних противоречий с самим собой, под давящим прессом духовного дискомфорта, нестерпимость которого усугубляло полное и безнадежное одиночество, Питер Уотермайер часами вел лишенные всякого смысла, выматывающие душу диалоги с безмолвной пустотой и холостяцким запустением собственного дома, и со временем сумел-таки обрести некое равновесие души, сформулировав философское обоснование своей исковерканной, двойной жизни. «Я ведь не Господь Бог, — утешал себя Уотермайер, захлопывая перед сном книжку и выключая ночник. — Я обычный человек, и мне не дано проникнуть в помыслы и чаяния других людей. Возможно, те, кто пользуется моей мягкостью, покорностью и наивностью, на самом деле вовсе не злодеи, а как раз наоборот: честные и богопослушные люди, творящие добро. А Провидение решило сделать меня помощником в их добром промысле».

Это философское обоснование со временем превратилось для Питера в нечто вроде молитвы, убаюканный которой он и засыпал с успокоенной, умиротворенной совестью. Двадцать лет подряд. И если была у пятидесятичетырехлетнего Питера Уотермайера по-настоящему сокровенная, тайная мечта, в которой он не признавался даже самому себе, то сводилась она к желанию отойти в мир иной именно в этом состоянии, — не проснувшись…

— Добрый день, сэр, — вежливо произнес мужчина лет тридцати в черном плаще и с невыразительным, светлым лицом.

— Добрый день, — вежливо откликнулся Уотермайер, сразу же определив наметанным взглядом кабинетного психолога, что посетитель явно не англичанин — скорее всего, славянин. Серб или словак. — Чем могу быть полезным, сэр?

— Господин Уотермайер, не так ли?

— Да, это я, сэр. С кем имею честь?

— Меня просил передать привет ваш старый друг Вернер…

— Как он поживает? — Питер даже поразился, насколько спокойно, без привычной дрожи в коленях, он произносит самый заурядный шпионский пароль. Воистину время лечит все, даже человеческое ничтожество…

— Спасибо, вроде неплохо, — рассеянно ответил посетитель и незаметно огляделся.

— Я слушаю вас, сэр.

— Вы не возражаете, господин Уотермайер, если я навещу вас завтра ближе к вечеру? Часов этак к семи?

— К этому времени я обычно закрываюсь, — мягко напомнил Питер. Возможно, вы…

— Мне это известно, — холодно улыбнулся посетитель и сконцентрировал на хозяине книжного магазина внимательный, УВЕСИСТЫЙ взгляд. Так, обычно, смотрят на должников, которым нечем расплатиться.

— Пожалуйста… — Питер пожал плечами и натянуто улыбнулся.

— Да, и вот еще что… — славянин протянул Питеру потрепанную книгу. — Это очень редкое издание Джона Голсуорси. Вы бы не могли мне помочь его переплести?

— Конечно, сэр.

— Но если за ней зайдет кто-нибудь от нашего общего друга, то отдайте книгу ему — возможно, его переплетчик сделает это лучше.

— Как скажете, сэр, — кивнул Питер и положил книгу на зеленое сукно бюро.

— Значит, до завтра, господин Уотермайер…

Апрель 1978 года

Паулина вошла в служебный кабинет Генри Уолша в секторе «Z» ровно в девять утра, одетая в великолепный черный костюм, подчеркивавший все достоинства ее безупречной фигуры и стоивший наверняка сумасшедшие деньги. Впрочем, Уолш слишком давно знал эту женщину, чтобы усомниться в готовности Паулины выложить за понравившуюся шмотку последний доллар. Она жила ради единственного на свете человека — себя самой и никогда не упускала возможность продемонстрировать свою принципиальность в этом вопросе.

— Ты знаешь, во многом я даже признателен твоей подопечной, — признался Уолш, раскуривая сигару и с нескрываемым восхищением разглядывая женщину, с которой была связана его молодость.

— Вот как? — Тонкие брови Паулины взлетели вверх. — Почему же? Она и тебя очаровала?

— Ты все та же, Паулина! — вздохнул Уолш.

— Должна признаться, дорогой, что это приятно слышать.

— Благодаря этой эксцентричной русской даме, притягивающей к себе неприятности, как магнит канцелярские скрепки, у меня, наконец, появилась возможность видеть тебя значительно чаще, — пояснил Уолш, доставая сигару.

— Насколько я понимаю, ты сам отвел мне роль, которую я выполняю в этой… э-э-э… операции.

— Я считал, что ты справишься с ней лучше других.

— Утренний комплимент, дорогой? — улыбнулась Паулина.

— Можешь считать это утренним признанием, дорогая, — пробормотал Уолш, прикуривая от настольной зажигалки.

— Ты плохо спал, Генри? — в выражении мраморного лица Паулина отчетливо проглядывала обеспокоенность.

— С чего ты взяла? Я спал замечательно!

— Чувствуешь себя хорошо?

— Превосходно!

— Мне приятно слышать это, — Паулина чуть вздернула седую голову и мягко улыбнулась. — Что же до моей подопечной, то ты, Генри, просто ОБЯЗАН быть ей признательным. И совсем не потому, что, благодаря этой операции, мы стали действительно чаще видеться. Я считаю, что совсем не обязательно иметь практически неограниченные полномочия заместителя директора ЦРУ по оперативной работе, чтобы поболтать часок-другой в месяц со старой подругой и к тому же поверенной в твоих семейных делах на протяжении многих лет…

— Это упрек?

— На меня это похоже?

— Почему я, по-твоему, должен быть обязан твоей подопечной?

— Благодаря этой девушке, твое имя, возможно, будет выбито золотыми буквами на барельефе в холле первого этажа. — Паулина произнесла эту фразу совершенно серьезно, и только ее карие глаза, неестественно удлиненные к вискам, улыбались. — Понятно, после твоей смерти, дорогой, иначе наши эмансипированные девицы из отдела технического обслуживания тебе просто прохода не дадут.

— Ты, как всегда преувеличиваешь, дорогая.

• Предыдущая
• 4/69
• Следующая