КГБ в смокинге. Книга 2 - Мальцева Валентина - Страница 67

— Понял, товарищ полковник! — Щерба вскочил и вытянулся. — Все понял.

— Ну и молодец, что понял. Только будь осторожен, — Терентьев, подперев подбородок ладонью, задумчиво посмотрел на подчиненного. — Мишина знаешь — не буду рассказывать о нем и характеристики давать. Так вот, Щерба, не торопись ее брать. Помни: Мишин без мадам этой никуда не денется. Придет за ней как миленький. При любом раскладе. Задание у него такое, иначе давно б ее бросил — вон как прижали! Так вот, Анатолий, этот сучонок мне тоже нужен. Разговор у меня к нему есть. Мужской разговор, один на один… — Веки Терентьева отяжелели и почти прикрыли глаза. — Привезешь обоих — будешь подполковником. В течение недели будешь. Слово Терентьева даю.

— Я понял, товарищ полковник. Все сделаю как надо. Можете быть уверены: без них не вернусь.

— Тогда ступай… — Терентьев снизу вверх глянул на атлетическую фигуру майора. — Все в тебе хорошо, одного не хватает.

— Чего именно, товарищ полковник?

— Удачи. Обыкновенной чекистской удачи. Вот вето я тебе и желаю, Щерба. Иди, время дорого…

9 января 1978 года

Не знаю, бывал ли Витяня Мишин когда-нибудь в этом ресторане или определил мое временное укрытие наудачу, однако выбор его оказался хорош: я с порога оценила два несомненных плюса этого роскошного заведения — здесь было темно и тепло. То есть темно не настолько, чтобы продираться на ощупь, но достаточно, чтобы лица посетителей воспринимались нечетко, словно мазки писарровской «Манифестации на Монмартре».

— Добрый вечер, мадам! — сбоку от меня выросло нечто слоноподобное во фраке. Весь обзор практически занимало сплошное лицо — белое, без каких-либо признаков растительности, и до неприличия приветливое. Говорило оно на английском.

— Вы в состоянии сказать то же самое по-французски? — спросила я тоном ближайшей родственницы Жискар д’Эстена.

— Уй, мадам, натюрель! — в исполнении бескрайнего лица метрдотеля, на мытье и бритье которого, наверняка уходила уйма времени, французский прононс выглядел еще более экзотично. — Весь наш персонал говорит по-французски. Возможно, мадам заметила надпись у входа: «Французский ресторан»… — Это было сказано с достоинством и гордостью, точно каждый чех или словак сызмала предпочитал пиву и кнедликам деликатесы французской кулинарии. — Так чем могу служить, мадам?

— Усадите меня в каком-нибудь укромном местечке… — я улыбнулась вымученной улыбкой вконец обессилевшей от голода женщины. — Так хочется порой поесть без свидетелей…

Метрдотель сделал приглашающий жест. Указующий перст Большого Лица был направлен куда-то в даль овального зала с вдавленным посередине эллипсом небольшой эстрады. Со всеми церемониями, приличными баронессе в изгнании, я была препровождена к столику на двоих, усажена в томном одиночестве (конечно, лицом ко входу, как завещал, уходя, великий Мишин), обложена несколькими томами меню и ненадолго оставлена в покое для подбора соответствующих настроению блюд и вин. Время, оставшееся до подхода чинного, как сибирский золотопромышленник, официанта, я посвятила изучению обстановки в зале, но людей, которые могли бы вызвать активное подозрение, не обнаружила, хотя ассортимент был довольно широк: в этот поздний час в самом сердце Праги чревоугодничало человек шестьдесят, не меньше.

Лица посетителей, как уже сказано, я разглядеть не могла: за таинственный полумрак со здешних клиентов, наверно, сдирали семь шкур, притом что цены на жратву, с учетом экономии на электричестве, могли быть чуть поскромнее. Вокруг сидели обычные господа-товарищи, с дамами и без, в хороших костюмах и при толстых бумажниках, а разве отличишь без лакмусовой бумажки профессора биологии от стукача-вампира, в обязанности которого вменяются разом поглощение бифштекса с кровью и наблюдение за объектом.

Подплыл официант. Оторвавшись от бессмысленного созерцания зала, я взглянула еще раз в карту блюд, вздохнула и поинтересовалась:

— Скажите, а что такое «Пражское Тюильри»?

— Простите, мадам?

— Ну, что это: салат, котлеты или суп?

— Это эскалоп, мадам. Из свинины.

— А что, Тюильри — родина свинины? И какая здесь связь с Прагой?

— Э-э… — официант насупил брови и часто задышал носом. Возможно, тутошний персонал действительно владел французским, но, судя по реакции золотопромышленника, не более чем в пределах школьной программы.

— Ладно, — я решила прекратить эти лингвистические страдания. — Несите поскорей ваш эскалоп. И положите туда килограммов пять жареного картофеля. И салат из овощей. И еще подайте большую кружку светлого пива. Надеюсь, хоть оно у вас патриотическое, чешское? Потому что французы пива варить не умеют.

— О да, мадам. Пльзеньское…

Еду принесли очень быстро. Естественно, я сразу набросилась на мясо и, забыв о конспирации, в два счета уничтожила чудовищных размеров эскалоп с его золотисто-зеленой свитой — жареной картошкой и салатом. И только утолив голод, поняла, что поступила крайне опрометчиво. На еду у меня ушло чуть больше десяти минут. А сидеть в ресторане, не привлекая к себе излишнего внимания, предстояло еще долго. Зная Мишина, можно было бы сказать и так: «Долго и тревожно».

Еще минут сорок я, не имея практических шансов на успех, терпеливо пыталась подцепить на кончик вилки микроскопический шарик зеленого горошка, запивая это идиотское занятие горьковатым пивом. На меня по-прежнему никто не смотрел, и тепло в соединении с сытостью и накатывающими волнами дремоты сделало свое черное дело: я расслабилась, успокоилась и даже — скорее всего, от пива — разомлела. Если бы на десерт официант предложил мне соснуть прямо за столом, подтвердив, что такая возможность входит в меню, я бы не раздумывая согласилась. Но фиеста в этом заведении не была предусмотрена. Я это поняла сразу, как только мне подали еще одну мелованную карту с десятками наименований кремов, взбитых сливок, муссов, мороженых… Шарик зеленого горошка мне уже основательно поднадоел, веки предательски тяжелели, словно кто-то из-под стола тянул мои ресницы за ниточки, и, чтобы окончательно сбросить с себя сон, я заказала что-то заковыристое по названию и совершенно непотребное по цене. Расплата за пижонство была ужасной — гигантский ломоть шоколадного торта, политый вишневым сиропом и утыканный желтыми, красными и зелеными цукатами. Одни лишь размышления — проглотить этот Монблан калорий сразу и в изнеможении свалиться на пол или сохранить сие произведение кондитерского искусства до лучших времен — могли бы занять не менее получаса.

Пока я тупо разглядывала торт, прикидывая, с какой стороны света к нему подступиться, за моей спиной послышался шорох, кто-то корректно кашлянул и спросил на безупречном русском языке с легким московским «аканьем»:

— Вы позволите присесть за ваш столик?

— Не позволю! — машинально ответила я и прикусила язык, который до этого внезапного вопроса был французским.

— Благодарю вас, — так же корректно ответил голос, материализовавшийся спустя пару секунд в очень представительного мужчину в вечернем костюме и при бабочке. По-хозяйски сев напротив, коренастый шатен с любопытством уставился на меня.

Внутри у меня все похолодело, словно проглоченный впопыхах эскалоп положили на блюдо прямо из морозилки. Хочу напомнить, что дитятей я не была уже давно. Во всяком случае, достаточно давно, чтобы понять: если за границей, в респектабельном дорогом ресторане, к тебе внезапно подсаживается незнакомец и заговаривает по-русски, вариантов может быть только два: либо тобой просто интересуется мужчина, что, в зависимости от его внешности и твоего настроения, может быть в равной степени приятно или не очень, либо ты оказалась в фокусе внимания родных органов госбезопасности, а это уже очень плохо.

— Торта хотите? — спросила я, выигрывая хоть какое-то время, прежде чем на меня наденут наручники. — В одиночку мне его не одолеть…