КГБ в смокинге. Книга 2 - Мальцева Валентина - Страница 47

Через минуту состав дернулся, и перрон стал медленно уплывать назад. В купе было жарко. Я сняла пальто, аккуратно повесила его на плечики и проверила на ощупь свой парик. Держался он вроде бы совсем неплохо. Тем не менее спать в эту ночь я не собиралась. И не только потому, что боялась потревожить искусственное сооружение на своей многострадальной голове. Чувство тревоги, не покидавшее меня все это время, за исключением короткой паузы в доме Марии, вновь вернулось ко мне, наполнив каждую клеточку томительным, изнуряющим и уже привычным ожиданием неминуемой беды. Я не пыталась предугадать ход дальнейших событий. Во-первых, потому, что осознала всю бесполезность этого занятия. А во-вторых, во мне внезапно родилось совершенно абстрактное, мистическое представление о некоем высшего порядка существе, которое откуда-то внимательно следит за моими злоключениями и направляет их в нужное для него (а возможно, и для меня) русло. Раз в Варшаву — значит, так надо. Попутчик? Очень хорошо, пусть будет попутчик. Что потом? Наверное, он подскажет, что потом. И если я тревожилась, то только по одной причине: кто-то думает обо всем этом иначе и постарается сделать по-своему, не так, как хотелось бы мне…

В дверь купе тихо постучали, я чуть было не крикнула: «Кто там?», но вовремя спохватилась. После короткой паузы дверь все с тем же скрежетом отъехала в сторону, и появился усатый проводник с потухшей трубкой в зубах. Войдя в купе, он плотно уселся напротив, раскрыл потертый планшет с кармашками для билетов и, с сочувствием глядя на меня, что-то сказал. Билет я держала наготове. Блестящим металлическим компостером усач проделал в картонном прямоугольнике дырку и вернул его мне.

— Хцешь хрбаты? — спросил он.

Я не знала, что такое «хрбаты». Усатый явно что-то предлагал, но как я могла соглашаться или отказываться, если не знала, о чем речь? «Быстрей, идиотка! — понукала я себя. — Реагируй же как-нибудь!..» Но как? Что может предлагать проводник пассажирке, одиноко занимающей двухместное купе? Чай? Валюту? Свежие газеты? Марихуану?

Чувствуя, что пауза становится опасной, я кивнула и изобразила на лице некое подобие благодарной улыбки.

Проводник тоже кивнул, сказал «добже» и исчез, оставив меня наедине с нелегкими лингвистическими проблемами. Сомнения разрешились через несколько минут, когда усатый уже не стучась отодвинул дверь и поставил передо мной стакан чаю в дешевом подстаканнике и два пакетика, на которых почему-то по-русски было написано «Сахар-рафинад».

«Поди знай, что „хрбаты“ — это чай!» — я чертыхнулась про себя и отхлебнула безвкусную, но обжигающую жидкость.

И тут поезд стал ощутимо притормаживать. Я напряглась. Свои отказавшиеся работать часы я оставила у Марии. По моим приблизительным подсчетам, мы ехали не меньше сорока минут. Для советского поезда — почти достаточный перегон, чтобы сделать остановку на ближайшей станции. А для польского? Поезд-то вроде курьерский, ночной. Стало быть, останавливаться у каждого столба не обязан. А если его остановили специально, чтобы внезапно проверить у людей документы?..

Вглядываясь в окно, я успела заметить одноэтажное кирпичное здание с железным щитом на крыше, на котором было что-то написано. Рассмотреть, что именно, я не успела: вагон проехал мимо и остановился через полсотни метров. Только увидев на перроне редких пассажиров с чемоданами и одинокого носильщика, понукаемого какой-то солидной дамой с ребенком под мышкой, я поняла, что остановка предусмотрена расписанием и особых оснований для беспокойства вроде бы нет. Пока нет…

Вдруг мне страшно захотелось есть. Я полезла под столик, извлекла свою уродливую сумку и расстегнула «молнию». Мои ожидания подтвердились: хозяйственная Мария собрала меня в дорогу по всем правилам советских железнодорожных поездок, просто немыслимых без обильной жратвы, рассчитанной на месяцы скитаний: почти весь объем сумки занимал перевязанный шпагатом бумажный сверток, пахнувший, как склад только что открытого продмага, еще не разворованного бойкими продавцами. Ослабив натяжение шпагата, я надорвала сверток и увидела полиэтиленовый кулек, в котором загибался внушительный рог копченой польской колбасы, виднелся бело-коричневый срез солидного шматка сала и что-то еще, не менее аппетитное. Увиденное обрадовало меня настолько, что, позабыв свои страхи, я стала вытаскивать из пакета все подряд, дабы рассортировать наличные продовольственные запасы в том порядке, в каком намеревалась их истребить. От этих приятных хлопот меня оторвал голос, который я узнала бы, даже отходя в мир иной:

— Надеюсь, ты не собираешься все это сожрать в одиночку, подруга?

8 января 1978 года

Уолш без выражения следил за тем, как Юджин вошел в его служебный кабинет, молча кивнул, пересек четырьмя шагами огромную комнату и уселся в вертящееся кресло напротив.

— Не в духе, сынок? — участливо осведомился заместитель директора ЦРУ.

— Да, сэр.

Уолш хмыкнул, протянул левую руку к интеркому и придавил указательным пальцем клавишу.

— Слушаю вас, сэр? — раздался скрипучий голос мисс Кренкуотер.

— Контроль «F», пожалуйста, — бросил Уолш. — На пятнадцать минут.

— Да, сэр!

Юджин знал, что контроль «F» — это команда включения так называемой «экранной защиты» кабинета, при которой полностью исключалась возможность подслушивания. Понимая, что предстоит непростой разговор, Юджин внутренне напрягся.

На интеркоме зажглась красная клавиша, подтверждая, что контроль «F» включен. Уолш бросил короткий взгляд на часы.

— Торопитесь, сэр? — спросил Юджин.

— Да. У меня всего четверть часа. Но, думаю, мы уложимся. Первое, сынок: твои контакты с Грином прекращаются, по крайней мере, на время.

— Он заподозрил меня в антисемитизме?

— Юджин, мне некогда выслушивать твои шутки.

— Виноват, сэр!

— Второе: в четверг ты вылетаешь в Майами. Керр введет тебя в курс дела. Твоя задача — оценить обстановку и подготовить план мероприятий по обеспечению безопасности палестинца и его сопровождающих на будущей встрече с людьми из госдепа.

— ФБР уже перестало заниматься такими делами, сэр?

— Тебе будет придана группа из шести спецагентов ФБР. К четвергу все они будут во Флориде.

— Вы объясните, сэр, почему группой агентов ФБР должен руководить офицер «фирмы»?

— Потому, что я так хочу, сынок, — любезно улыбаясь одними губами, отрезал Уолш. — Понятно?

— Да, сэр!

— Третье: твоя группа должна будет подготовить охрану палестинских представителей на территории частной виллы, где они будут жить, а также в отеле, где будут проходить сами переговоры.

— Должен ли я понимать так, сэр, что если их захотят прикончить в кино, в кафетерии или в постели какой-нибудь шлюхи, я не понесу ответственности за это?

— Совершенно точно. Ибо в таком случае ее понесут представители других служб.

— Один вопрос, сэр: почему именно я?

— А почему не ты? В данном случае потому, что ты знаешь чуть больше, чем кто-либо другой. Но кто сказал, что это плохо?

— Сэр, мне бы не хотелось ударяться в патетику…

— Ударься, сынок, у меня и на это есть пара минут.

— Насколько я понимаю, речь идет о моей офицерской чести.

— Любопытный вывод, — хмыкнул Уолш и, вытащив из коробки сигару, начал раскатывать ее по столу. — В чем ты меня подозреваешь, Юджин? Ты боишься, что я тебя обесчещу?

Юджин уже открыл было рот, чтобы ответить, но натолкнулся, словно на скалу, на тяжелый взгляд босса.

— Вот что я тебе скажу, — Уолш говорил тихо и как-то вкрадчиво. — Голова у тебя светлая, так что, надеюсь, ты меня поймешь. В такой степени, чтобы уже никогда не возвращаться к этой теме… Я был в Мюнхене в семьдесят втором. Был потому, что косвенно нас предупреждали о готовившейся бойне. Не детализируя. Правда, полномочий на действия так и не дали. И мы находились в роли пассивных наблюдателей. Так что, сынок, я видел весь этот кошмар с заложниками. И беспомощность наших немецких коллег тоже видел. Но дело даже не в ней, хотя дилетантство, особенно в вопросах защиты жизни ни в чем не повинных людей, всегда омерзительно. Эти бородатые ублюдки с автоматами и безумным блеском в глазах — фанатики. Они будут убивать, жечь, захватывать самолеты с детьми и женщинами, резать, взрывать все подряд, пока не добьются своего. Я не политик, сынок, я — обычный профессионал, занимающийся обеспечением безопасности людей. Мне глубоко безразлична их идеологическая платформа. Я лишь против того, чтобы на алтарь какой бы то ни было идеи штабелями складывали трупы…