КГБ в смокинге. Книга 2 - Мальцева Валентина - Страница 110

Через несколько секунд они уже были в темной, хоть глаз выколи, спальне. Юджин на долю секунды включил фонарик и, краем глаза уловив неожиданный блеск в углу, где, судя по очертаниям, стояла кровать, молниеносно вскинул автомат, но тут же замер, услышав сдавленный, полный ужаса женский шепот:

— Не стреляйте, товарищ! Я своя!..

19 января 1978 года

…Когда своими глазами видишь здоровенную махину, этакий вагон дальнего следования, поставленный на резиновые колеса, который терпеливо тащит за собой дымящий в две паровозные трубы грузовик-тягач размером с однокомнатную кооперативную квартиру, застарелые комплексы гражданки первого в мире социалистического государства автоматически диктуют стереотипную фразу: «Мы тряслись в огромном мебелевозе…» Но это было бы неправдой на все сто процентов, поскольку мы как раз таки не тряслись, а плавно катили, почти плыли восьмой час подряд по бесконечно длинной, гладкой дороге мимо игрушечных домиков с красными черепичными крышами, чистеньких сел, полей, кирх, перелесков, гор и долин. Но всего этого я не видела: в вагоне не было ни одного окна. Зато со всех сторон нас окружали диковинные технические приспособления, многокнопочные пульты с загадочными рубильниками и совершенно непотребное множество телевизоров. Юджин, начавший было объяснять мне предназначение этого шпионского гибрида на мягком резиновом ходу, вскоре свалился на походную раскладушку и, подложив под голову вместо подушки мою сумку, заснул как вырубился, лишив меня тем самым возможности не только привести свое лицо хоть в относительный порядок, но и закурить. Я сидела рядом, у него в ногах — всклокоченная, голодная, счастливая и издерганная, как алкоголичка после первой недели лечения. И, скажу честно, я готова была сидеть так целую вечность…

— Эй! — он приоткрыл один глаз и зевнул.

— Ну слава Богу! — выдохнула я.

— За что?

— За то, что проснулся наконец!

— Я долго спал, Вэл?

— Восемь часов.

— А ты что делала?

— Копалась в себе.

— Много золота накопала?

— Да, если ты знаешь, что по-русски называется золотом.

— Что так?

— Это долго объяснять. Скажи лучше, куда мы теперь едем?

— А разве я не сказал?

— Я похожа на сумасшедшую?

— С чего ты взяла?

— Куда мы едем, Юджин?

— Домой.

— Надеюсь, не ко мне?

— Именно к тебе.

— Ты шутишь?

— Закуривайте, гражданка! Везучая вы, надо сказать…

— Я?!

— Ты.

— Потому, что встретила тебя?

— Тупость для везучего человека — это даже не минус.

— Спасибо на добром слове.

— Ты очень везучая, Вэл… — он потянул меня к себе, и я буквально рухнула на его грудь. Раскладушка жалобно простонала. — Ты родилась в сорочке от Коко Шанель, дорогая! Ты появилась на свет с зубами, причем все как один платиновые.

— Юджин, миленький, у меня в сумке должен быть аспирин…

— Зачем?

— Примешь таблетку, пропотеешь… Полегчает…

— Мы сейчас примем что-нибудь поинтереснее… — он легко и бережно, словно фарфоровую статуэтку на рояль, поставил меня на ноги и решительно двинулся в конец трейлера, где была оборудована походная кухня с газовой горелкой, мини-холодильником и пластиковым шкафом.

— Неужели накормишь девушку?

— Будет видно… — он открыл холодильник и извлек оттуда длинную бутылку с горлышком, обтянутым серебряной фольгой. Аккуратно, без вульгарной пальбы пробками, он откупорил шампанское, наполнил пластмассовые стаканчики и вернулся ко мне.

— Я никогда не пила шампанское днем.

— Вот за это и выпьем!

— За что?

— За новую жизнь, для которой ты родилась второй раз.

— Ты уверен?

— В чем? Что за это стоит выпить?

— Нет, что я родилась второй раз.

— Хочешь испортить тост?

— А был тост?

— Ах да! — он поднял свой стаканчик. — Я предлагаю выпить за самого дорогого мне человека. За… Юрия Владимировича Андропова!

— Юджин, — я поставила свой стакан на пульт перед мониторами. — Это не смешно.

— Если бы не Андропов, милая, мы бы никогда не встретились. Хочешь или не хочешь, а я выпью за него. Составь мне компанию.

Я молча взяла стакан, мы беззвучно чокнулись и выпили.

— Вот теперь он может совершенно спокойно сдохнуть! — Юджин вытер губы рукавом свитера.

— А мы — поговорить! — я усадила его рядом. — Поговори со мной, дорогой мой!

— О чем?

— Ой, у меня миллион вопросов. Ну, во-первых, почему это я такая везучая, а?

— Я предвидел, что ты будешь меня расспрашивать. Я верил, что будет именно так. Но знаешь, Вэл, я настолько вымотан, что не способен даже вспомнить весь этот кошмар. Не то что рассказывать о нем…

— Мы летим в Штаты?

— Да.

— К тебе?

— К нам.

— И никто меня не выкрадет в аэропорту?

— За всю историю существования военно-воздушных баз НАТО оттуда еще не выкрали ни одного человека. Надеюсь, ты не составишь исключения…

— Я теперь — важная персона, да, милый?

— Не то слово. VIP.

— Тебя это радует?

— А тебя?

— Я первая спросила!

— Нет, милая. Меня это не радует. Но и не вгоняет в тоску.

— Сдержанный оптимизм, — пробормотала я. — Это по-нашему, по-американски.

— Лучше, конечно, засунуть руку в горло, зацепиться за окончание прямой кишки и вывернуть себя наизнанку. Тогда это будет по-нашему, по-достоевски.

— Не злись.

— Не зли — не буду злиться.

— Ты стал лучше говорить по-русски… — я погладила его по небритой щеке. — Но хуже понимать.

— Остановить автобус — ты сойдешь?

— А я могу?

— А ты хочешь?

— Если я скажу, что очень люблю тебя, ты мне поверишь?

— Да.

— А если я скажу, что, тем не менее, хочу выйти из этой машины?

— Поверю. Ты всегда хочешь то, что нельзя.

— Скажи, я когда-нибудь увижу свою мать?

— Даже если бы я был госсекретарем США, я бы не смог дать такую гарантию. Правда, есть одно обстоятельство… Ты теперь действительно very important person.

— И что из этого вытекает?

— То, что они не посмеют причинить вред твоей матери. Пока ты жива — не посмеют.

— Объясни мне, дорогой, может быть, я чего-то не понимаю: что вообще случилось? Они что, с ума все посходили?! Я же самая обычная женщина, я ни хрена не понимаю в ваших делах! Какую угрозу я представляю, милый? Самая страшная тайна, которой я владею, — это цифровой код сейфа моего несчастного редактора, в котором он хранил редакционную печать и рублей тридцать партвзносов. И то этот код наверняка уже сменили…

— Не знаю, дорогая. Честное слово. Я только догадываюсь…

— Неужели все так серьезно?

— А что это меняет в наших отношениях?

— Практически ничего. Просто мы не сможем выходить из машины тогда, когда захотим.

— Но ведь мы будем вместе в этой машине. Понимаешь, Вэл, вместе!

— А ты уверен, что не наступит такой момент, когда мы из-за этого возненавидим друг друга?

— Знаешь, кто тебя спас?

— Ты.

— Нет. Одна женщина…

— Она меня знает?

— Нет. Это очень гордая женщина, Вэл, чем-то похожая на тебя. Они думали, что сломали ее, понимаешь, сломали пополам, как стебель камыша… Ей угрожали, ее шантажировали. Им казалось, что они нащупали слабое место: у нее был сын, которого она безумно любила. И они стали бить точно в это место. И когда они решили, что из нее можно вить веревки, она переиграла их, Вэл. Очень сильная и самолюбивая женщина, у которой было в жизни все, о чем только можно мечтать… Она приставила пистолет к виску и застрелилась. Она даже не знала, что спасет тебя. Для нее было важно другое: что таким страшным способом она спасает своего сына. Ее корежила и ломала самая мощная и самая безжалостная разведка в мире. А она все-таки ушла непобежденной…

— Зачем ты мне рассказываешь это? — прошептала я. — Зачем ты пугаешь меня после всего, что я вынесла?

— Потому, что ты тоже не дала себя победить. Вы обе стали жертвами одной порочной системы, одной скотской концепции. В ее основе — фанатичная убежденность в животной основе любой личности, у которой, как правило, не хватает мужества противостоять грубой силе, шантажу, угрозам и которая чаще всего ломается. Ты сильный человек, Валентина Мальцева. И я тебя очень люблю. Я знаю, твои соотечественники сделали немало, чтобы сломать тебя. Даже если бы ты была им абсолютно безразлична, они бы все равно делали это. В назидание другим. Но ты сумела выстоять. И не только выстоять, но и выжить. Тебе повезло, Вэл. Так пользуйся этим, живи! Тебе ведь только двадцать восемь… А если у тебя появится желание пустить, как Кло Катценбах, пулю в висок, это будет означать только одно — что они победили твою любовь ко мне. И тогда все теряет смысл, все превращается в нелепость. Ты правильно сказала там, в Женеве: мы одни в этом мире и нужны только друг другу. Я принимаю эту формулу и готов жить в согласии с ней столько, сколько нам суждено быть вместе. И если кто-то захочет вновь сломать тебя, — неважно, твои это будут соотечественники или мои, — им придется ломать и меня тоже. И если они не сумели справиться с тобой, то с нами им вообще ловить нечего! И хватит об этом! — он привлек меня к себе и очень бережно, будто прощаясь, поцеловал в глаза. — Ну, быстренько: что сказала бы по этому поводу твоя непотопляемая подруга?