КГБ в смокинге. Книга 1 - Мальцева Валентина - Страница 90

— Нет, об этом не говорил. Но, я думаю, он сам найдет меня в ближайшее время и спросит.

— Да-да, — задумчиво пробормотал Матвей, — найдет и спросит…

— Теперь я могу помыться с дороги?

— Оставьте проблемы вашей личной гигиены на потом! — разозлился Тополев. — Мы еще не закончили. И вообще меня удивляет ваша совершенно неуместная беззаботность! Вы, видимо, не понимаете, насколько серьезна и опасна предстоящая операция.

— Для вас?

— И для вас, Валентина Васильевна.

— А вот в этом позвольте не согласиться с вами, — я нагло пустила ему в лицо струю дыма. — Насколько я поняла, лично мне ничего не угрожает. Ни-че-го-шень-ки!

— Вы серьезно?

— Вполне!

— Можно поинтересоваться, на чем основана ваша уверенность?

— На логике.

— Поделитесь! — несмотря на его игривый тон, я видела, что внутренне Тополев сжался, как пружина.

— Извольте: у Мишина была прекрасная возможность выбросить меня вслед за вашим узкопленочным топтуном из вагона. Вместе с редактором. Без всяких проблем. Но он этого не сделал. И знаете почему? Он торгует свою жизнь, а не мою. Ему нужны вы, Тополев. Именно с вами он хочет обговорить какую-то сделку, пока ваши мальчики не начали палить по нему через мою несчастную голову. А вы явно боитесь этой встречи и используете меня в качестве приманки, надеясь ухлопать Мишина в момент его контакта со мной. И для этой цели таскаете меня по Европе, не жалея ни денег, ни времени. Вам не нужен живой Виктор Мишин. Не нужен ни в каком варианте, даже если допустить, что он обладает действительно важной для КГБ информацией. Вам нужен мертвый Мишин. Вы и сейчас, разговаривая со мной, думаете не о сути его предложения, а о том, как бы поскорее ухлопать его с моей помощью. Ни на какие переговоры с ним вы не пойдете. Машина включена, часы пущены, добро должно восторжествовать над злом. Я даже не удивлюсь, если узнаю, что одной из жертв операции по захвату и ликвидации изменника Родины, решившего раскрыть тайны советской разведки американским империалистам, должна стать московская журналистка В. Мальцева. Ну, признайтесь, так?..

— И все это вам подсказала логика? — полувопросительно-полуутвердительно произнес Тополев, на лице которого за время моего монолога (вылезла-таки, дура, со своей интуицией!) не дрогнул ни один мускул.

— Ага, — весело подтвердила я. — И благодаря этим замечательным подсказкам я все еще жива. Во всяком случае, пока жива…

— Ну и чудненько! — неестественно дружеским тоном воскликнул Матвей. — Я уверен, что и в дальнейшем вашей жизни ничего угрожать не будет.

— Так вы не хотите встретиться с ним?

— Моя задача сформулирована руководством, Валентина Васильевна, — наставительно сказал Матвей. — И такие задачи у нас принято решать без фокусов и импровизаций.

— Мне кажется, вы допускаете ошибку…

Чего я добивалась от него? Задай я себе тогда такой вопрос, ответ вряд ли нашелся бы. Возможно, после беседы с Витяней в купе я действительно почувствовала относительную безопасность. Во всяком случае, навязчивая картина «Терминатор Мишин перерезает горло своей однокласснице и заталкивает остывающий труп в жерло бетономешалки» уже не маячила перед моими глазами. По-видимому, мои внутренние радары, нацеленные на опасность, уже тогда стали перемещаться в другую сторону.

А именно — в сторону Тополева.

Мне все меньше и меньше нравилось, что неулыбчивый Матвей слишком уж энергично охотится за Витяниным скальпом. В конце концов, насколько я понимала ситуацию, Мишин действительно имел полный рукав козырей против своей конторы. Но Тополев — и я это видела отчетливо — не собирался вступать с ним в торги. Почему? Ведь если предполагать, что Витяня не блефовал, говоря о досье на целую сеть глубоко законспирированных лубянских «кротов», то даже покойный Мамай, как минимум, проверил бы сперва реальность угрозы, а уж потом отрывал у предателя Родины голову вместе с другими жизненно важными органами. Тополев же был офицером, причем, как я имела возможность убедиться, наделенным практически неограниченными полномочиями. Но он даже не поинтересовался деталями моей встречи с Витяней, а с ходу отмел вероятность переговоров, как бы подчеркнув, что приговор Мишину вынесен окончательно и обжалованию не подлежит. Он рисковал, конечно. Узнай, к примеру, Андропов, что его помощник имел шанс предотвратить массовый провал агентуры ГБ и не использовал его, Матвею бы явно не поздоровилось. Но как мог узнать это Великий Пожиратель Фруктов? И, главное, от кого? От Мишина, которому и жить-то осталось несколько часов? Или от меня?..

Последняя мысль была такой обжигающе холодной, словно пришла откуда-то из глубокого погреба — сырого и пахнущего перегноем, как могила. Преследовавшие меня несколько дней предчувствия наконец-то оформились и стали ясными, как приказ об увольнении по собственному желанию. Ближайшее будущее профессионального убийцы Витяни Мишина, хоть оно и не вызывало никаких сомнений, волновало меня в тот момент не больше, чем незначительный подъем воды в Химкинском водохранилище. Но решив, в который уже раз, побороться за собственную жизнь, я косвенным образом спасала и его шальную голову.

— О какой ошибке вы говорите, Валентина Васильевна? — спросил Тополев, буквально вцепившись в меня колючим взглядом.

Я сделала совсем незначительную паузу, чтобы еще раз прокрутить в голове возможные последствия той наглой и беспардонной лжи, с помощью которой хотела выиграть время и хоть немного оттянуть неизбежную расправу. Контуры задуманного выглядели туманными, просчитывать вероятную реакцию Тополева не было времени, и я, махнув по обыкновению на все рукой, тихо произнесла:

— Когда Мишин уже уходил, он сказал такую фразу: «Если увидишь, что Матвей на переговоры не согласен, передай, что в случае чего копия досье ляжет и на стол Андропова».

Некоторое время Тополев молчал, уставившись в одну точку. Профессионалы, какими я под неизгладимым воздействием советского кино всегда представляла себе крупных деятелей разведки, просто не имели права так явно и с такой ощутимой натугой думать в присутствии посторонних. Тополев же, вероятно, детективам внимания не уделял, штампами советской кинохалтуры стеснен не был, а потому и вел себя, как студент-преферансист на зачете, лихорадочно вспоминающий, что же он все-таки знает по интересующему профессора вопросу.

Пауза длилась. Откинувшись в кресле, Матвей беззвучно шевелил губами. От того, что все нюансы происходящего были ясны мне так, словно я в сотый раз просматривала читаный-перечитаный материал назойливого графомана, я чувствовала себя неловко. По-моему, это просто ужасно — сидеть приглашенной стенографисткой на сверхсекретном совещании ядерщиков и при этом до мелочей понимать язык формул, а главное — ясно представлять себе, какой катастрофой грозит человечеству безобидный с виду обмен мнениями десятка старых пердунов…

Оторвавшись наконец от невидимой мне точки, Матвей вперил в меня свой оловянный взгляд:

— Вы уверены, что Мишин действительно сказал это?

— То есть вы хотите спросить, уверена ли я, что мне все еще двадцать восемь лет, что я пока ни разу не рожала и не испытываю до сих пор климактерических приливов и связанной с ними болезненной игры воображения?

— Валентина Васильевна, вы, наверно, кажетесь себе замечательно умной, не так ли?..

По тому, как Тополев, ненавидящий меня со всей искренностью выпускника МГИМО и Высшей школы КГБ, не находящего в глазах своей жертвы подобающего благоговения, придвинулся ближе и неожиданно обхватил мою взмокшую от напряжения ладонь сухими и твердыми, как дубовые сучья, пальцами, я моментально поняла, что он расходует последние крохи терпения. Я физически ощущала, что через какую-нибудь секунду — в зависимости от моей реакции на его последний вопрос — я вполне могу схлопотать по физиономии или, скажем, по почкам. Его зрачки, блестевшие передо мной в опасной близости, сузились и стали какими-то бесцветными, прозрачными, пустыми. На моих глазах рушился естественный барьер между разрушительным мужским началом и биологической беззащитностью женщины. В тот момент я была для Тополева совершенно бесполым и явно враждебным существом, действующим ему на нервы, обостряющим рефлексы и несомненно излучающим опасность.