КГБ в смокинге. Книга 1 - Мальцева Валентина - Страница 58

— А проктолог зачем? — уныло спросил Джон.

— Чтобы он в спешном порядке замуровал ваше анальное отверстие. Ибо эти позорные звуки доносились и оттуда тоже.

— Вы меня очень расстроили, — огорченно признался Джон. — Вы высказали эти страшные упреки совершенно убийственным тоном. Так предъявляет обвинение в растлении малолетних окружной прокурор штата Иллинойс.

— Мне очень жаль… — сон, о котором я мечтала весь полет, наконец-то начал тяжелить веки. — Так вы не возражаете, если я немного посплю?

— Спите спокойно, мадам, — на какое-то мгновение его лицо преобразилось: с него как бы слетела шутовская маска, осталось только выражение заботы и тепла. А может, мне это просто показалось. — Я подумаю пока над вашими суровыми обвинениями. Это ведь ужасно, если вы правы…

Париж, как и по дороге в Аргентину, начался для меня с мощного толчка шасси, от которого я и проснулась. Несколько секунд я возвращалась к действительности, силясь вспомнить, что же мне снилось. Но ничего не вспомнила, кроме ощущения руки на плече — теплой, сильной и какой-то трепетной. Руки Юджина…

— Париж, мадам! — Джон уже надвинул на лоб широкополую шляпу с загнутыми полями. — Я знаю здесь пару неплохих местечек, где можно от пуза пожрать и от души повеселиться. Может, составите компанию? Тем более что я еще не все сказал о вашей сногсшибательной груди.

— Боюсь, придется отложить вашу культурную программу до следующего раза, — я открыла сумку, извлекла зеркальце, прочие косметические причиндалы и начала приводить себя в порядок. Хотя для кого я это делала? И кто в Париже мог оценить мои судорожные потуги выглядеть красивой и беззаботной?

— Я серьезно! — Джон надвинул шляпу еще ниже. — Примите мое приглашение, и я даже готов целых два часа не затрагивать тему вашего бесподобного бюста. Хотя, видит Бог, мне легче было бы год не видеть виски.

— Спасибо, Джон, но я и вправду не могу.

— Какие-то проблемы? Провозите наркотики? Ревнивый муж встречает у трапа? Вас разыскивает «Сюртэ Женераль»? Вы личный секретарь Жискар д’Эстена?

— Париж для меня — только транзитная остановка. Через несколько часов я улетаю в Москву…

— Так вы русская?

— Еще какая.

— Скажите, мэм, а в России много женщин с такой грудью?

— Думаю, немало.

— Не может быть! А с чем это связано? С климатическими условиями? С какими-то особыми диетами?

— С широтой души.

— О’кей! Даю вам слово, что как только позволят дела, первым же рейсом вылечу в Москву.

— Желаю удачи, Джон.

— Счастливо, Вэл.

…И только когда его шляпа скрылась в густой толпе, я сообразила, что не называла ему своего имени.

Ночь с 12 на 13 декабря 1977 года

Эскалатор, как ленивая серебристая река, выбросил меня в бурлящее море людей с чемоданами, саквояжами, кейсами, зонтами. Пахло свежим печеньем и зимой. Площадь перед аэропортом, сверкавшая неоном за стеклянными стенами-витражами Орли, была припорошена первым снегом. Франция уже начинала готовиться к Рождеству…

Никто меня не ждал, не встречал, не бросался в объятия и даже не спрашивал, который час и каким рейсом я прилетела. Потоки загорелых и белозубых, в меру упитанных и прекрасно одетых женщин и мужчин лились по холлам и переходам, а воркующий голос женщины-информатора, витавший над ними, словно напоминал этим людям, что огромный, яркий и беззаботный мир с нетерпением ждет их — в Сан-Пауло, Йоханнесбурге, Рейкьявике, Монреале, Бангкоке, Аделаиде… Собственно, им даже не надо было напоминать — они и так прекрасно это знали.

Я зачарованно стояла в самом центре этого всемирного перекрестка, где люди, не дожидаясь, пока вспыхнет зеленый глаз светофора, сами прокладывали себе дорогу, сами находили свои залы и секции, свои авиакомпании и самолеты, потому что это был их перекресток, их дороги, их жизнь…

Мне вдруг ужасно захотелось, чтобы Юджин оказался хотя бы на минуту здесь, в этом гигантском людском муравейнике. Именно сейчас, перелетев через Атлантику и оказавшись по другую сторону океана, я наконец поняла, почему мне было так хорошо с этим полумальчишкой, полумужчиной. Юджин был одним из тех людей, без которых Орли выглядел бы, как мрачный памятник из холодного бетона и отчужденного стекла. Мне были абсолютно безразличны меха и лайковые портпледы этих женщин и мужчин, меня совершенно не трогали их слепящие драгоценности, роскошные дубленки, породистые, идеально выбритые лица и лебединые шеи, благоухавшие тончайшими духами. Уверенность в себе — вот чем буквально дышала эта толпа и чего мне так не хватало. А в Юджине эта уверенность перехлестывала через край и мелкими брызгами освежала мое лицо, мою душу, мою плоть…

Я вздохнула и, как кролик, завороженный неоновым взглядом удава, поплелась к ярко освещенной витрине бистро. Посидеть одной, побыть эти шесть часов наедине со своими мыслями, заштукатурить наглухо эту палитру ярчайших цветов серыми воспоминаниями о Мытищах, о Москве, о зловещем здании у метро «Дзержинская»…

— Мадам?

Передо мной стоял черноволосый гарсон в белой хрустящей куртке, молодой, плечистый: такому бы носить не подносы, а гири.

— Кофе, пожалуйста.

— Со сливками?

— Да.

— С бриошами?

— Да.

— Может быть, мадам хочет перекусить?

— Попозже.

— Несу, мадам.

Я порылась в сумке и вытащила золотистую пачку «Бенсон энд Хеджес». Сигареты Юджина. По-моему, они даже сохранили его запах. В тот вечер, в отеле, мы так ни разу и не закурили. Вернувшись в «Плазу», я дала себе слово, что не буду вспоминать ни Юджина, ни эту полутемную комнату, ни прикосновения его рук, ни это сумасшедшее, неземное ощущение чисто женского счастья, когда ты не просто веришь, когда ты знаешь, что тебя любят… Я дала себе слово не вспоминать об этом до тех пор, пока не увижу его вновь. И здесь в Орли, в аэропорту, я нарушила это слово и ощутила такой прилив радости, словно только что побывала в объятиях Юджина.

Я повертела в руках пачку и вдруг явственно, словно Юджин расположился напротив, услышала его смешливый голос: «Закуривайте, гражданка!»

— Закуривайте, гражданка!

Я вздрогнула, но так и не смогла заставить себя поднять голову. Меня вырвали из моих воспоминаний мгновенно, резко. Так за волосы вытаскивают из омута самоубийц.

— Между прочим, приличные женщины не сидят без спутников в парижских бистро, — голос Витяни был по обыкновению ироничным и жизнерадостным. — Только проститутки.

— А я и есть проститутка. Разве приличная женщина когда-нибудь позволила бы себе иметь дело с вами?

— Опять хамишь, Мальцева?

Я наконец набралась духу, чтобы взглянуть на Мишина, но увидела… совершенно незнакомого человека — жгучего брюнета с бородкой и в тонких профессорских очках.

— Бог мой, Витяня, что ты с собой сделал?!

— Валентина, только не говори, что я утратил свое врожденное обаяние!

— О нет, это неистребимо.

— Ну, как там, в Буэнос-Айресе?

— Лето.

— Меня вспоминают?

— Тебя — с особой любовью.

— А ты как?

— Как видишь.

— Ты мне можешь не верить, Валя, но я действительно тебе рад.

— Мишин, если б я могла сказать то же самое! — я вытянула сигарету из пачки и прикурила от зажигалки, которую любезно поднес мне Витяня. — Ты меня встречаешь?

— Уже встретил.

— Зачем?

— Тебя же предупреждали в посольстве.

— Я спрашиваю, почему именно ты?

— А чем я хуже других? Встречаю, чтобы убедиться, что ты нормально прилетела и нормально улетишь, — Витяня щелкнул пальцами. — Перно, пожалуйста!

— Брехня! Они бы не стали так рисковать, посылая тебя для подобной ерунды в самое людное место в Европе.

— Ты у нас, Валюха, не ерунда. Ты у нас теперь особо ценный кадр, за которым нужен глаз да глаз…

— Значит, приглядываешь?

— Ну!

— Что, так и будем сидеть в бистро?

— Почему бы и нет? Побеседуем.